— Давайте лучше завтра утром!
Утром — минут за пять до заседания редколлегии — я зашел к нему.
— Знаешь, от нас ничего не требуется. Пишут Отто Лацис и Игорь Дедков из “Коммуниста”.
— Я могу посмотреть, что они пишут?
— Хочешь — смотри.
Часов в двенадцать я заглянул к главному.
— Я заслал в набор, — сказал В.Г. — Посмотришь в полосе.
Тогда я попросил в типографии тиснуть отдельно гранку свеженабранной статьи. Мне пошли навстречу — я много лет работал заместителем ответственного секретаря, и служба выпуска это помнила.
В гранке, готовой к публикации, не только не было даже намека на критику по адресу Ю.Н. Афанасьева. В ней шла речь о том, что “Правда” допустила грубую ошибку и должна ее признать… Я буквально ворвался в кабинет главного:
— Виктор Григорьевич, это нельзя печатать! Почему мы должны сами себя размазывать?
— Чего ты кипятишься? — умиротворенно сказал В.Г. — По-моему хорошая статья.
Виктор Григорьевич порой круто менял свои оценки, но это уже был перебор.
— Хорошая статья, в которой мы сами себя — мордой об стол…
— А что ты предлагаешь?
— Давайте хотя бы поправим один абзац.
— Не надо. Авторы — авторитетные люди. Им поручил сам Александр Николаевич…
— Все-таки я предложу вариант.
— Не лезь. А впрочем — давай. Но придется согласовать с авторами. Если они упрутся — оставим как есть.
Через полчаса мне позвонил Отто Лацис: “Что там у вас?” Я объяснил: не в наших и не в ваших интересах, чтобы “Правду” мордой об стол. Есть вариант: не искажая мысли, снять самоуничижение газеты… Автор согласился. В.Г. Афанасьев — тоже.
А дело-то было так. Накануне главного вызвал Горбачев — до него докатилась полемика вокруг статьи против Юрия Афанасьева, тем более что генсек-то и был фактическим заказчиком разгромного выступления в “Правде”. Он продиктовал Виктору Григорьевичу тезисы материала, подводящего итоги несостоявшейся дискуссии. Никакой полемики — от Юрия Афанасьева не должно остаться камня на камне!…
— Михаил Сергеевич, — с пафосом рассказывал нам В.Г., — при мне позвонил Александру Николаевичу. Они хорошо понимают друг друга, и тот со всем согласился. Надо все сделать быстро, в следующий номер.
Это было часа в 2-3 пополудни. Вечером В.Г. был уже спокоен и с меня ничего не требовал: никаких авральных работ по подготовке заказанной генсеком статьи не планировалось. Он уже знал, что задание поручено другим авторам — Игорю Дедкову и Лацису. Они подготовили очень сильную статью, но не против экстравагантно-демократического “историка”, а против антиперестройщиков и заскорузлой в своем консерватизме “Правды”… Видимо, после телефонного разговора по прямой связи, в присутствии В.Г. Афанасьева, к генсеку зашел А.Н. Яковлев: зачем же нам гасить факел перестройки? Лучше мы подожжем цитадели ее противников…
Так Виктор Григорьевич понял, что Горбачев не хозяин в собственном доме, что генеральную линию партии прокладывают другие. Нам, однако, он почти ничего не говорил.
В июне 1999-го канувший было в Лету Ю.Н. Афанасьев все в том красном пуловере тоном премудрого, заговорившего сфинкса без тени смущения изрекал на НТВ, что в неудачах демократических реформ повинны не демократы, а то агрессивно-послушное большинство, которое помешало им провести в жизнь задуманные перемены. Как хорошо быть генералом, который обрек свою армию на поражение и потом объясняет: солдаты и офицеры оказались не готовы к победе!..
… Когда в августе 91-го гремели антигэкачепистские митинги, Яковлев клеймил не только участников консервативного путча, но и “Правду”, и ту мою скромную, скороспелую заметку, написанную буквально на коленке, в связи с его заявлением о выходе из партии и о готовящемся перевороте в верхах КПСС. Вскоре “Правда”, успевшая за дни “путча” отмежеваться от партийной верхушки ипройтиметаморфозыот“органаЦК КПСС” — к “Общественно-политической газете КПСС” и“Всесоюзной общественно-политической газете”,все же была приостановлена, и я, и все правдисты оказались безработными.
А в это время на комфортабельном теплоходе “Русь” вместе с нами плыла по Волге-матушке большая группа туристов-иностранцев, коим было наплевать на происходящее в России: люди не первой молодости, они развлекались детскими играми, похожими на те, какими забавлялись после войны мы, деревенские мальчишки и девчонки. Или — позднее — отдыхающие в дешевых пансионатах, увлекаемые в безумную круговерть примитивных забав дундуковатыми массовиками-затейниками.… А я все эти дни неотрывно думал о том, что же произошло в нашей стране, почему произошло и как случилось, что люди, державшие в руках власть над великим государством, зачем-то по-глупому подняли мятеж и не только никакойновой силы не обрели, но и утратили то, что имели, а сами препровождены в “Матросскую тишину” и ждут дальнейших репрессий?
Незадолго до “путча” меня пригласили выступить в Лефортово, в каком-то штабном или учебном центре Внутренних войск МВД. В зале собралось человек 200-300 офицеров и генералов. Мои попытки защищать линию Горбачева встречались крайне неодобрительным гулом. Чувствовалось: достаточно одной искры, и они сметут горбачевский режим — военные уже не стеснялись высказывать свою ненависть к безвольному президенту. Моя соглашательская, в духе тогдашней “перестроечной” “Правды”,позиция им категорически не нравилась — я это ощутил по тому, что никто после встречи не подошел, как обычно бывает, к докладчику, чтобы дополнительно прояснить какие-то вопросы по текущему моменту.
Я оказался между двух огней.
У великого Данте в его “Комедии” есть жестокие строки: “Они не стоят слов — взгляни — и мимо”.Это о равнодушных, не занимающих место по ту либо иную сторону баррикад.
Впрочем, не стану себя казнить — я не был равнодушным. Но не принимал и не принимаю однозначных, как любит выражаться нынешний фюрер ЛДПР, оценок и выводов. Поясню на конкретном примере.
В 1990 году “Советская Россия” напечатала броскую статью Геннадия Зюганова, тогда еще малоизвестного функционера Идеологического отдела ЦК КПСС, “Архитектор у развалин”. Автор мастерски, публицистически ярко доказывал, что вся так называемая перестройка затеяна А.Н. Яковлевым, который искусно подменил понятия в политическом словаре, и потому все, что делается после апреля 1985 года, прямо противоположно тому, что провозглашается горбачевско-яковлевской командой.
Статья была исключительно смелой по тем временам (теперь-то любой приготовишка может “тиснуть” сверхкритический материал против кого угодно: Ельцина, Горбачева, Зюганова и т.д.). Яковлев же никому не прощал обиды.
Меня вызвал главный редактор, академик Иван Тимофеевич Фролов:
— Вам, Александр Алексеевич, предстоит выполнить сверхтрудное задание. Вы, кстати,читали статью этого…как — Зюганова в “Советской России”?
— Читал.
— Так вот, Михаил Сергеевич ею категорически недоволен. Александр Николаевич — тоже. Вы сможете дать достойный ответ Зюганову? Материал надо подготовить срочно. Александр Николаевич готов дать вам любые необходимые разъяснения. Вот его телефоны.… По этому — трубку возьмет помощник. По этому — он сам. Сколько вам надо времени?
Я уже знал, что между Фроловым и Яковлевым идет подспудная борьба, что Иван Тимофеевич очень недоволен тем, что его бесцеремонно оттеснил от генсека Александр Николаевич. Члены одной команды, они ревновали “шефа”, и хотя И.Т. понимал, что простой помощник иной раз более влиятелен для генсека, чем полномочный член Политбюро, Фролов чувствовал себя обойденным. Яковлев мог совершенно официально проводить свою линию, став своим в верховном органе партии; Фролов — президент философского общества, академик АН СССР, главный в “Правде”, шел как бы обходным путем, через приемную, через приниженную идеологическую обслугу…
Итак, сколько мне надо времени? Фролов не сомневался, что я соглашусь выполнить задание — как же, есть дисциплина,и столь высокое поручение главного редактора воспринимать надлежало как знак высокого доверия. И все же, все же…
— Мне понадобится два-три дня. Я готов поспорить с Зюгановым.
— До Яковлева я не дозвонился. Да мне это и не требовалось.
Через два дня статья была готова. Она называлась так: “Кто “придумал” перестройку”
Иван Тимофеевич был первым читателем “заказной” статьи. Он, конечно, все понял, но переспросил.
— Вы звонили Александру Николаевичу?
— Не удалось с ним переговорить. (Самый большой демократ был практически недоступен для тех, кто ему не глядел в рот).
Ну ладно.
Почему я так легко согласился с заказом главного редактора? Почему он так легко принял готовый “заказ”, явно не совпадающий с тем, что поначалу требовалось от автора?
Ответ на эти вопросы имеет долговременный смысл.
