Незаинтересованность в нацизме подтверждают и данные о посещаемости собраний и митингов, о количестве голосов, собранных на выборах. Митинг на соборной площади Ветцлара, созванный после воскресного богослужения в апреле 1928 г., собрал... 15 человек, столько же пришло в Дармштадте. Исключительно плохая посещаемость отмечалась даже в одном из округов Гессена, охарактеризованном в «Фёлькишер беобахтер», как «кристаллизационный пункт движения». На выборах в саксонский ландтаг в октябре 1926 г. нацисты, по собственному признанию, «несмотря на все свои усилия, смогли собрать только 1,6% голосов». Примерно такой же результат (и ни одного мандата) принесли состоявшиеся тогда же выборы в Бадене. Большие надежды нацисты возлагали на выборы, состоявшиеся в ноябре 1927 г. в Брауншвейге: кроме Гитлера (здесь ему выступать не запрещалось) сюда были «брошены» Г. Штрассер, Гиммлер, Кох, Федер и др. Однако полученные 3,7% голосов вряд ли могли удовлетворить фашистов.
Говоря об этом периоде ретроспективно, нацист Фабрициус констатировал, что политика НСДАП «почти везде наталкивалась в народе на полное непонимание. Национал-социалистов считали... хвастунами и болтунами, политическими шутами. Над ними подтрунивали и насмехались». Многие даже полагали, что носители подобных идей умственно ненормальны. Достаточно откровенная оценка положения содержалась и в некоторых современных событиям документах нацистов (не предназначавшихся, естественно, для публикации). Так, Фольк в циркуляре от 15 декабря 1924 г. писал: «Наше дело пришло в упадок из-за неискренности, честолюбия, карьеризма, тщеславия, клеветы и склок».
Конечно, не в этом заключались причины упадка нацизма во второй половине 20-х годов: склоки, взаимная клевета, карьеризм и т.п. были характерны для него не только в те годы, они являлись его неотъемлемыми свойствами. Неудачи лишь еще более обострили внутреннюю борьбу, но они коренились в объективных условиях. Однако деятельность нацистской партии и других крайне реакционных группировок продолжалась, ибо, во-первых, для этого имелась благоприятная питательная среда, а, во-вторых, власти попустительствовали фашистам, иногда откровенно сочувствуя им, порой же не желая замечать угрозы с их стороны. Последнее наглядно отразилось, например, в письме обер-бургомистра Кобленца от 12 октября 1928 г., где речь идет о распространении в этом городе фашистской газетки «Вестдейчер беобахтер», издававшейся в Кёльне: «В полицей-президиуме Кёльна (куда обратились власти Кобленца. — Л.Г.) высказали мнение, что выступления национал-социалистов не имеют никакого значения и что самое правильное — игнорировать их, как это делается в Кёльне». Помимо доброжелателей, в государственных органах имелись и прямые агенты нацистской партии; когда власти планировали провести какие-либо мероприятия, направленные против НСДАП, агентура нередко заблаговременно предупреждала нацистов. Приводя уже в годы фашистской диктатуры соответствующие примеры, нацистские «историографы» отмечали, что это существенно способствовало достижению цели.
Перед нацистской верхушкой еще более остро, чем в момент возобновления деятельности партии, стоял вопрос о том, на какие социальные слои должно быть обращено первостепенное внимание. Расчеты проникнуть в глубину рабочего класса, занимавшие столь важное место в стратегии нацизма, не оправдались. Выступая в ноябре 1927 г. на совещании гауляйтеров в Веймаре, Гитлер вынужден был признать неудачу попыток завоевать голоса приверженцев левых партий, иными словами рабочих. «Фёлькишер беобахтер» в течение 1926–1928 гг. неоднократно печатала письма своих читателей, отвечавших на вопрос: «Почему рабочие не доверяют НСДАП!» Из рассказа одного нациста, вступившего в НСДАП в 1925 г., известно, что в течение пяти лет он был единственным представителем этой партии на 200 рабочих своего предприятия; они называли его не иначе, как предателем рабочего класса.
Все данные о социальном составе НСДАП, о контингенте лиц, посещавших нацистские митинги, и т.п. единодушны в том, что доля рабочих здесь была очень незначительна. Вот полицейское донесение о нацистском митинге в Мюнхене в марте 1927 г. — вполне «беспристрастный» источник. Автор отмечает: «Много молодежи... Представители радикальных рабочих... почти отсутствуют. Люди хорошо одеты, некоторые даже во фраках... Из разговоров тоже видно, что большинство собравшихся принадлежало к низам среднего сословия». То же говорится во многих других донесениях о собраниях НСДАП: «Представители организованных рабочих, «Рейхсбаннера»... практически не присутствовали»; «аудитория состояла в своем большинстве из лиц, принадлежащих к среднему сословию».
Бывший гауляйтер Гамбурга Кребс сообщает о составе этой организации в 1926 г.: «Большая часть членов принадлежала к мелкой буржуазии, преимущественно к ремесленникам и розничным торговцам; много также торговых служащих. «Настоящие» рабочие были таким же редким явлением, как чиновники и университетская интеллигенция». Заметим, что в дальнейшем число представителей последней резко повысилось в связи с сильной безработицей в ее рядах. Но это детали, в целом социальный состав гитлеровской партии пока менялся мало.
Провал курса на завоевание рабочих масс отразился и на позиции нацистского руководства в вопросе о создании фашистских профсоюзов. Вскоре после возобновления деятельности партии в Мюнхен стали поступать, преимущественно с северо-запада, запросы на эту тему и соответствующие предложения. Руководство предпочло никак не реагировать на них. Гауляйтер Шлезвиг-Гольштейна Лозе отмечал в письме от 11 мая, что отсутствие ясных установок в вопросе о профсоюзах вызывает у рабочих скептицизм в отношении нацистской партии и «это недоверие нельзя устранить, не заняв определенной позиции». Ему был обещан ответ до конца года, но он так и не был дан.
Тактика проволочек прикрывала собой нежелание обнародовать отказ от создания своих профсоюзов. В первое время это вызывалось опасением перед укреплением того крыла, которое возглавлялось Г. Штрассером и в своей социальной демагогии заходило, по мнению Гитлера и его окружения, чересчур далеко. Позднее определяющим стало стремление во что бы то ни стало добиться укрепления связей с крупным капиталом, чему могло помешать существование профсоюзов НСДАП. Для внешнего мира это изображалось, однако, как раз наоборот: создание нацистских профсоюзов только-де «укрепит эксплуататорскую капиталистическую систему». А вот несколько иное объяснение — с той же, впрочем, целью профсоюзы «лишь ослабили бы идеалистический боевой (!) дух движения и отклонили бы внимание на экономические вопросы». А именно от этих вопросов, касавшихся борьбы за жизненный уровень, нацисты хотели отвлечь рабочих.
Многое объясняет следующее высказывание мюнхенской «Гроссдойче цайтунг», которая в период запрета «Фёлькишер беобахтер» была эрзацем этой газеты: «Нам постоянно делают упрек в том, что мы боремся против профсоюзов и хотим разрушить рабочие организации... Мы стремимся превратить союзы в то, чем они должны быть, в организации общности экономических интересов», иными словами, «общности предпринимателей и рабочих».
В итоге (даже по данным самих нацистов, без сомнения приукрашенным) в 1930 г. процент рабочих в НС ДАП равнялся 28,1, в то время как рабочий класс составлял 45,9% населения страны. Следует отметить, что понятие «рабочий» у нацистов не соответствовало общепринятому тогда. Они включали в эту категорию и всех работников умственного труда, что, естественно, существенно меняло картину. Очень характерно также, что в районах, где была сосредоточена крупная индустрия — Рурской области, Берлине, Верхней Силезии, — процент рабочих среди членов нацистской партии был гораздо ниже, чем в Тюрингии и Бадене, где преобладала мелкая промышленность.
В мае 1926 г. в Мюнхене было созвано генеральное собрание партии. Одно из его решений касалось программы и объявляло ее неизменяемой. В несколько более позднем документе это формулировалось так: «Программа является неприкосновенной догмой!» Но неприкосновенной она была только для членов партии и ее приверженцев. Для нацистских же главарей и в этом смысле закон не был писан: в неизменяемую программу вносились «поправки» и «уточнения», соответствовавшие курсу на упрочение связей с крупной буржуазией и завоевание на сторону фашизма средних слоев. После Второй мировой войны один из главных экономических советников фюрера, Кеплер, сообщил, что, когда в 1927 г. впервые встретился с ним, тот дал ему понять о «полной непригодности» экономических разделов программы НСДАП.
В апреле 1928 г. в нацистской печати появилось небольшое, но весьма многозначительное сообщение о том, что пункт 17-й программы, касавшийся экспроприации крупных земельных владений, надо рассматривать, как обращенный исключительно против землевладельцев-евреев. Это было равносильно отмене данного пункта, ибо крупная земельная собственность в подавляющем большинстве (если не целиком) находилась в руках чистокровных юнкеров-«арийцев». Целью нацистского руководства было доказать свою полную и неотъемлемую приверженность принципам частной собственности вообще, в области сельского хозяйства в частности; это должно было снискать симпатии юнкерства и помочь завоевать голоса сельского населения остэльбских провинций, находившегося в огромной экономической и политической зависимости от юнкеров.
