Структуру партийных доходов хорошо знал и бывший кандидат в члены Политбюро Борис Ельцин. Хотя не уверен, что всю. Все знало только Управление делами ЦК КПСС — неспроста вскоре после ельцинского переворота выпали из жизни через окна дома управделами Г.С. Павлов и Н.Е. Кручина, ответработник международного отдела Лисоволик…
Московский Кромвель свердловского разлива не замедлил ударить по самому уязвимому месту, первыми же указами прибрав к рукам партийную, перемешанную с государственной, собственность. Под этот каток попала и “Правда”, и некоторые другие партийные издания.
…После августа 91-го (приходится напоминать: нынеуже прошедшего ХХ века) выяснилось, что долги “Правды” перед издательством “Правда”, которое вело все ее хозяйственные дела, зашкаливают под 30 миллионов советских догайдаровских рублей. Про то, что газета -об этом писала талантливейшая правдистка Вера Ткаченко (светлая память ей!) — принесла в партийную сокровищницу более 800 миллионов рубликов чистой прибыли за предыдущие десятилетия, было забыто.
У нас так принято: о батарее капитана Тушина в Бородинском сражении было забыто (Лев Толстой, “Война и мир”), о героях-защитниках Брестской крепости долгое время было забыто, пока не взялся за возвращение исторической памяти писатель Сергей Смирнов…Примеров беспамятства много. Когда газеты пишут: награда нашла героя через 30, 40, 50 лет, мне стыдно за своих бесстрастных коллег, сообщающих только “информацию”. Мне стыдно читать, что на Ржевской земле, где в кровавой битве решалась судьба и столицы Советского Союза, и самой великой страны, до сих пор не преданы земле погибшие воины (а их десятки, если не сотни тысяч). И уж тем больнее слышать, что именно здесь, подо Ржевом (помните Александра Твардовского: “Я убит под Ржевом”) пытались поставить памятник оккупантам, чему всей душой воспротивилась Таня Астраханкина (тогда — секретарь ЦК КПРФ и депутата Госдумы России).
Простите за отступление, но это не литературный прием: мысли приходят не по заказу.
Вернемся к заявленной теме.
Как выжила “Правда”?
Я взял бы на себя смелость сказать очень просто: при опоре на собственные силы, на традицииправдистов и поддержку своих сторонников.
В августе, сентябре, октябре и т.д.1991-го года у подъезда редакции собирались сотни, а может, и тысячи людей, готовых бороться за нашу общую “Правду”, помогать ей, распространять ее по Союзу Советов. У зданий на Старой площади, где квартировали ЦК КПСС и компартии РСФСР, если и были толпы, то отнюдь не сторонников наших партийных вождей. А к “Правде” люди потянулись.
Нельзя не сказать и о международной журналистской солидарности: в борьбу за спасение “Правды” включились наши коллеги из многих стран мира. Они, верится, понимали, что свобода слова — это не абстрактное понятие, что они постоянно рискуют жизнью (во время англо-американской агрессии в марте-апреле 2003 года в Ираке погибло несколько мужественных журналистов). Все это было еще впереди. Господин Дж. Буш младший, черный гриф т.н. демократии, еще не расправил свои зловещие и тлетворные крыла. Но была позади операция “Буря в пустыне”, когда под видом борьбы за свободу народов его отцом, Дж. Бушем старшим, опробывалась технология военно-диктаторского господства над всем миром. Журналисты — а это не только выставленная на всеобщее осмеяние и поношение “вторая древнейшая”, после физических проституток, но и самая рискованная — среди интеллектуальных — профессия, нутром чуют, где таится беда, где завязывается Бермудский треугольник новых политических смут и трагедий.
Могу ошибиться, но подозреваю, что каким-то неведомым ни науке, ни здравому смыслу чутьем, наши благополучные коллеги из стран Запада узрели, что круговорот событий, определивших развитие мира на рубеже ХХ и ХХI веков, на изломе II и III тысячелетий от Рождества Христова, начинается с наступления на Правду.На правду истории. На правду жизни. И на газету, которая многие десятилетия олицетворяла собой политику великой Советской страны, была рупором ее политического руководства. А страна наша, Советский Союз, определяла многое в том, канувшем во тьму истории, мире.
Ни для кого не секрет (кроме, разве что, младшего агрессивно-наивного поколения), что “Правда” — по крайней мере, в последние десятилетия Советской и даже постсоветской власти, — была символом России. Не потому, разумеется, что каждая статья или, тем паче, заметка согласовывались с “верхним” руководством. Это категорически не так. Точнее роль “Правды”, позицию ее журналистов можно обозначить словами великого Михаила Шолохова: мы, писатели, — говорил наш гениальный современник, — пишем не по указке партии. Но ей принадлежат наши сердца, и пишем мы по указке сердца.
Так могли бы сказать о себе и многие правдисты. В их числе и я.
Но той партии, о которой говорил Шолохов, которой давали присягу настоящие правдисты, давно уже нет.
Может быть, она и существовала только в нашем романтическом воображении?
А в реальности ее как бы олицетворяли серые личности партфункционеров вроде капитана Сипягина из политотдела нашей бригады ПВО, который в припадке сверхбдительности по сути выкинул в корзину для мусора две рекомендации моих прекрасных учителей — преподавателей техникума М. Рутенбурга и Г. Алескерова…Ее лицо за нас определяли такие люди, как майор Варваровский, пропагандист нашей же воинской части, ни разу, по-моему, не выезжавший в ракетные дивизионы, на стартовые плошадки, а только без устали строчивший “планы занятий” в сети политпросвета и доносы на офицеров инженерной службы, не выполнявших — из-за полной измотанности прямым своим делом — заданиякабинетного политбойца. Или подполковник Храмов, начальник политотдела, которого я однажды застал за потайным чтением моих личных дневников и литературных рукописей: он еще умудрился меня похвалить за их верное политсодержание…
Впрочем, я, кажется, вновь отвлекся от темы. (Это вообще дурацкая привычка неформального писателя — взбредает на ум что-то совершенно неожиданное и постороннее).
Как же все-таки выжила “Правда”?
Как вообще выживают люди? Газеты? Колхозы? Ясно только, как выживают чиновники: умножение через деление.
Я вспоминаю бесхитростный рассказ бывшей узницы гитлеровских концлагерей (возможно, где-то в старых блокнотах записана ее фамилия). В подобных учреждениях, лагерях смерти, как всем известно, человеческая жизнь ценилась ровно настолько, насколько ее носитель мог работать, приносить посильную лепту своему мучителю. Когда же человек-раб заболевал, его судьба в лучшем случае отдавалась на волю Божью. Выживешь — хорошо, будешь опять работать на хозяина. Не выживешь — Бог приберет…
Помните у Некрасова горькие строки о волжских бурлаках:
Эх, кабы зажило плечо,
Тянул бы лямку, как медведь.
А кабы к утру помереть,
Так лучше было бы ещё.
Женщина, о судьбе которой я вспоминаю, заболела дизентерией (на современном языке это называется диареей, а по-старому, по-русски — поносом). Ее силы таяли с каждым днем, с каждым часом. Хозяйский холуй уже махнул на нее рукой: пускай, мол, отходит в мир иной…И вдруг кто-то (всех деталей, увы, не помню) дал ей кусочек черствого хлеба.
Она с трудом разжевала его. И, кажется, тут же забылась сном. А проснулась — почувствовала, что к ней возвращаются силы. Она выжила.
Кусочек черствого хлеба спас человеку жизнь.
Так было и во время ленинградской блокады. Досужие журналисты и беспощадные писатели спорят о том, сколько людей погибло в блокадном Ленинграде — 640 тысяч или миллион. Подумали бы о другом: сколько людей выжило в осажденном фашистским зверьем, обреченном на вымирание городе? Как им, героям и жертвам бесчеловечной войны, удалось сохранить человеческое достоинство там, где его пытались нещадно растоптать гитлеровские захватчики и доморощенные мародеры?
Я смотрю сейчас телекадры: освобожденные американскими “джи ай” вольные иракцы грабят магазины, офисы, посольства…Это называется свободой, это называется демократией.
В блокадном Ленинграде, голосом которого в те годы были благородные поэты Ольга Берггольц и Николай Тихонов, где в окопном аду прорезался стих Михаила Дудина, где витали великие тени Александра Пушкина, Федора Достоевского, Николая Некрасова, Анны Ахматовой, Александра Блока и других наших славных соотечественников из мира поэзии, литературы, — так вот, в блокадном Ленинграде — Петрограде — Санкт-Петербурге (читай слева направо или наоборот), конечно тоже, не обходилось без крайностей. Люди не ангелы. Хотя бы потому, что им надо есть, пить, справлять естественные нужды.
Но ленинградцы — выжили.
Потому, что они были и оставались ленинградцами. Потому, что они — от мала до велика — знали одно: град Петров от основания своего никогда и никому не сдавался. Никакому врагу.
