Когда я вошел в здание консульства, Сергей Васильевич Рахманинов уже собирался уходить. Встретились в одной из комнат. Я узнал его сразу — портрет его еще при жизни был достаточно широко известен.
— Я рад, что вы решили вернуться на Родину, — сказал я ему. — Вы выдающийся композитор, и наш народ, конечно, горячо одобрит ваше решение.
— Постарайтесь, пожалуйста, ускорить оформление, — попросил он.
— Сделаю, Сергей Васильевич, все от меня зависящее, — обещал я.
Рахманинов заметил:
— Я с восхищением слежу за беспримерным подвигом Красной Армии и советского народа в борьбе против гитлеровской Германии.
А потом добавил:
— Американцы преклоняются перед силой и духом советских людей, и я сам это наблюдал много раз.
Я поблагодарил его за теплые слова по адресу нашей общей Родины — Советского Союза. Поблагодарил его и за то, что он давал концерты, сборы от которых поступали на закупку медикаментов для раненых воинов Красной Армии.
И сказал ему еще так:
— Моя жена рассказывала, как проходили ваши концерты. Она на них присутствовала и видела, с каким энтузиазмом публика встречала вас, исполнителя и композитора. Наше посольство в Вашингтоне и генеральное консульство в Нью-Йорке не раз выражали вам признательность за эти концерты.
Мне бросилось в глаза, что у композитора нездоровый вид. Бледность лежала на лице, фигура отличалась болезненной худобой. Не хотелось спрашивать его о состоянии здоровья и вообще касаться этой темы, тем более что ответ в принципе можно было предвосхитить. Сам он тоже об этом ничего не сказал.
С налетом грусти он покидал наше консульство. А я прощался с ним и думал про себя: «Вот уходит великий в своей области человек, а ведь он — наш, он — патриот, о чем часто говорил и сам в этой далекой заокеанской стране».
Сопровождавший Рахманинова на его квартиру секретарь консульства Павел Иванович Федосимов рассказывал, что композитор, находясь уже в машине, сам заговорил с ним о своем здоровье. — Вот руки, — сказал он, показывая их, — они еще могут хорошо ударять по клавишам, но скоро станут безжизненными.
Произнес это Сергей Васильевич дрожащими губами. Федосимов пытался его успокаивать.
За время пребывания Рахманинова за границей, особенно в США, его дарование как композитора так и не проявилось в полную силу.
Свои лучшие оперы Рахманинов написал в молодости. Автору «Алеко», например, было всего девятнадцать лет. Он создал замечательные произведения, которые широко известны и в нашей стране, и во всем мире, волнуют сегодня каждого, кто любит музыку, так же как волновали в начале и середине века.
Однако в Америке и других странах Запада Рахманинова больше ценили как музыканта-исполнителя, а его талант композитора как бы уходил на второй план. Этим, конечно, он был уязвлен.
Вспоминая Рахманинова, можно сказать так: его талант во всем богатстве красок и наиболее ярко раскрылся на родной земле. Он и остался подлинно русским в истории нашей музыкальной культуры.
К сожалению, быстро решить вопрос о выезде великого композитора из США в СССР не удалось. Шел 1943 год. Вся наша страна вела жестокую битву с врагом. В том же году Сергей Васильевич скончался. Русская культура понесла тяжелую утрату. Великий композитор и музыкант остается нашей гордостью. Он был и патриотом. Тяжело больной, Сергей Васильевич Рахманинов, несмотря на все трудности военного времени, решил вернуться туда, откуда уехал в декабре 1917 года, вернуться в свою страну.
Хорошо известно, что в первые годы существования Советской республики — в годы гражданской войны, иностранной интервенции и хозяйственной разрухи — нелегко удавалось обеспечить быт деятелей культуры: не хватало средств, помещений, квартир, угля, дров, продовольствия, хлеба и многого другого. В связи с этим органы Советской власти по соображениям гуманного порядка удовлетворяли просьбы некоторых музыкантов, артистов, писателей, художников о временном их выезде за границу. Решением этих вопросов по поручению В. И. Ленина занимался А. В. Луначарский.
Одним из деятелей культуры, выразивших желание выехать в США, был Сергей Кусевитский, который уже в то время считался известным дирижером. Находясь в Америке, он быстро проявил себя как талантливый музыкант и стал главным дирижером Бостонского симфонического оркестра — одного из наиболее авторитетных оркестров США. Этот оркестр по праву стоит в одном ряду с такими, как оркестр Нью-Йоркской филармонии, симфонические оркестры Филадельфии, Лос-Анджелеса и Чикаго. Бостонский оркестр всегда выделялся исполнением классического репертуара. Он часто исполнял произведения русских композиторов.
По приглашению Сержа (так Сергея стали называть в Америке) Кусевитского мы с женой однажды присутствовали в Бостоне на концерте этого знаменитого симфонического оркестра, который впервые в США исполнил Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича. За дирижерским пультом стоял сам Кусевитский, что еще больше подчеркивало значение события, причем не только музыкального. Руководя Бостонским оркестром, Кусевитский, можно сказать, сросся с ним, и получилось так: дирижер — выходец из нашей страны, состав музыкантов — американский, репертуар оркестра насыщен русской, советской музыкой.
— Синтез, конечно, сложный, — сказал по этому поводу сам Кусевитский, — но понятный.
Кусевитский немало полезного сделал для Советского Союза и до, и во время войны. Он принимал участие в работе дружественных нашей стране общественных организаций США. Часто посещал советское посольство, обычно в сопровождении племянницы. Вся Америка знала, что Серж Кусевитский является выходцем из России, выдающимся деятелем искусства, сформировавшимся на почве русской культуры. Уже после войны он бывал не раз со своим оркестром на гастролях в СССР и всегда встречал теплый прием у нашей публики.
В советской печати в тридцатые годы не раз упоминалось имя профессора Сергея Александровича Воронова. Этот крупный ученый-биолог попал в эмиграцию еще юношей, уехав за границу с родителями. Получив медицинское образование во Франции, он работал главным хирургом госпиталя в Париже.
Позже Воронов увлекся геронтологией, главным образом изучением проблемы омоложения. В те времена, отчасти под влиянием и его исследований, эта интригующая область науки стала привлекать внимание общественности. В годы войны Воронову удалось ускользнуть от фашистов во Франции и добраться до Соединенных Штатов, где он продолжал заниматься своей научной работой.
С советским посольством у Воронова установились хорошие, дружественные контакты. Чувствовалось, что жизнь у него в Америке нелегкая. Его научная деятельность там особой популярностью не пользовалась. В беседах с сотрудниками посольства он открыто сетовал на жизнь. По всему ощущалось, что его научная работа продвигалась медленно. Поэтому, когда речь заходила о его трудах, он проявлял сдержанность.
Мне приходилось встречаться и беседовать с ним. Он интересно рассказывал об обстановке в кругах эмиграции, делился своими впечатлениями об уровне медицины в США. Особенно вдохновлялся он, когда мы заводили речь об идее продления жизни человека.
— Лучшей темы для приятной беседы найти нельзя, — говорил он и принимался рассказывать о своих теориях омоложения организма.
— А не могли бы вы привести примеры с результатами ваших опытов? — спрашивал я.
Он их приводил; однако, скажу прямо, они не казались убедительными. Во-первых, их, судя по всему, было не так уж и много, а во-вторых, речь шла о явлениях неприметных, судьба людей, подвергшихся операции, да и результаты медицинского воздействия на них со стороны профессора оставались малоизвестными широкой публике.
Задал я ему однажды вопрос:
— А как вы начали заниматься проблематикой геронтологии? Он лукаво улыбнулся:
— Совершенно случайно. И рассказал интереснейшую историю.
— Задолго до этой войны мне как-то довелось побывать в Египте, — поведал он. — Я посетил район пирамид возле Каира. Неподалеку от знаменитой пирамиды Хеопса был ресторан, в основном его посещали туристы. Вошел в него и сразу же обратил внимание на странный вид одного из официантов. Человек этот, если судить по походке и быстрым четким движениям, был, бесспорно, молод, но его внешность, особенно дряблая кожа лица и рук, совершенно сбивала с толку: казалось, что передо мной старик. Пришел я туда еще как-то раз. Каково же было мое удивление, когда я заметил еще трех официантов, по внешним признакам в точности похожих на того, который уже встречался здесь ранее. Интересно?
Рассказчик вопросительно посмотрел на меня. Я не стал скрывать:
— Очень интересно.
Это его, как мне показалось, вдохновило, и он продолжал:
