Представим себе теперь территорию — крупную или мелкую, делающую первые шаги на пути к Социальной Революции.
«Никакого изменения не произойдёт,», говорят нам иногда коллективисты в своих утопиях. «Фабрики, заводы и мастерские экспроприируют и провозгласят их национальною или общинною собственностью, а затем каждый вернётся к своему обычному труду. Социальная Революция будет произведена».
Но этого, конечно, не будет. Социальная Революция так просто не совершится. Мы уже говорили, что, если завтра где бы то ни было: в Париже, в Лионе, или в каком-нибудь другом городе, вспыхнет революция, если завтра, в Париже или где бы то ни было, народ завладеет заводами, домами и банками — всё современное производство должно будет совершенно изменить весь свой вид, в силу одного этого факта.
Внешняя торговля и подвоз хлеба из-за границы прекратятся; движение товаров и съестных припасов будет приостановлено. Чтобы иметь всё необходимое, восставшему народу или восставшей территории придётся поэтому преобразовать всё своё производство. Если они не сумеют этого сделать — они должны будут погибнуть. Если же они восторжествуют, то это значит, что они совершат полную революцию во всей экономической жизни страны, во всём производстве и распределении.
Подвоз жизненных припасов приостановится, а потребление, между тем, возрастёт; три миллиона французов, работающие на вывоз, останутся без работы; множества предметов, которые Франция привыкла получать из дальних или из соседних стран, не будет; производство предметов роскоши временно приостановится; — что же делать тогда жителям, чтобы обеспечить себе возможность жизни хоть на год?
По нашему мнению, ответ ясен и неизбежен. Когда запасы начнут истощаться, большинство вынуждено будет обратиться за пищей к земле. Придётся возделывать землю, придётся соединить в самом Париже и в его окрестностях земледелие с промышленностью и оставить пока многие мелкие ремёсла, занимающиеся предметами роскоши, чтобы позаботиться о самом насущном — о хлебе.
Горожанам придётся заняться земледелием, — но очевидно не таким, которое теперь выпало на долю крестьян, изнуряющих себя за плугом и едва получающих чем себя прокормить, а земледелием, опирающимся на усиленную, садово-огородную обработку земли, применённую в широких размерах и пользующуюся всеми машинами, какие уже изобрёл и изобретёт человек. Они будут обрабатывать землю, но не так, как подобный вьючному животному крестьянин — на что, между прочим, парижский ювелир не пойдёт. Нет, они преобразуют земледелие и сделают это не через десять лет, а сейчас же в разгаре революционной борьбы, потому что иначе им не устоять перед врагом.
Они должны будут заняться землёю, как люди сознательные, вооружившись знанием и собираясь для привлекательного труда в весёлые группы, подобные тем, которые сто лет тому назад работали в Марсовом поле, приготовляя его к празднику Федерации. И действительно, труд земледельческий доставляет множество наслаждений, когда он не превышает свыше меры, когда он организован научно, когда человек улучшает и изобретает орудия, когда он сознаёт себя полезным членом общества.
Итак, нужно будет заняться обработкой земли. Но нужно будет, вместе с тем, производить и множество вещей, которые мы вообще привыкли получать из-за границы; а не следует забывать, что для жителей восставшей территории «заграницей» будет всё то, что не последует за ними в их революционном движении. В 1793 и 1871 году «заграница» начиналась для восставшего Парижа у самых ворот города. Спекулятор на хлеб, живший в соседнем городе, уже морил с голоду парижских сан-кюлотов («оборванцев»), точно так же и даже больше, чем немецкие войска, приведённые на французскую территорию версальскими заговорщиками. Нужно будет суметь обойтись без этой «заграницы» — и без неё обойдутся. Когда, вследствие континентальной блокады, Франция оказалась лишённой тростникового сахара, она выдумала свекловичный. Когда неоткуда было взять селитры для пороха, Париж нашёл её у себя в погребах. Неужели же мы, вооружённые современным знанием, окажемся ниже наших дедов, которые ещё только знакомились с первыми начатками науки.
Дело в том, что революция есть нечто большее, чем уничтожение того или другого строя. Она является также пробуждением человеческого ума, она представляет развитие изобретательности; она — заря новой науки, науки Лапласов, Ламарков, Лавуазье, созданной революцией 1789–1793 года. Она — революция в умах, ещё более значительная, чем революция в учреждениях.
А нам говорят, чтобы мы вернулись в свои мастерские, точно речь идёт о том, чтобы прийти к себе домой после прогулки в каком-нибудь загородном лесу, или к избирательным урнам!
Уже один факт разрушения буржуазной собственности предполагает неизбежно полное переустройство всей экономической жизни — и в мастерской, и в домах, и на заводах.
И Революция совершает это переустройство! Пусть только Париж, охваченный социальной Революцией, окажется на год или на два отрезанным от остального мира усилием царей, — лакеев буржуазного порядка; и парижане, ещё не забитые, к счастью, на крупных фабриках, а привыкшие изощрять свою изобретательность на всевозможных мелких ремёслах, покажут миру, чего может достигнуть человеческий ум, не требуя ниоткуда ничего, кроме двигательной силы освещающего нас солнца и уносящего наши нечистоты ветра, да тех сил, которые работают в недрах попираемой нами земли!
Люди увидят, что может сделать скопление на одном пункте земного шара этих бесконечно разнообразных и взаимно дополняющих друг друга ремёсел вместе с оживляющим духом революции, — для того, чтобы прокормить, одеть, поместить и окружить всею возможною роскошью два миллиона разумных существ.
И это вовсе не фантастический вымысел; для осуществления его достаточно будет того, что уже известно, испробовано и найдено пригодным. Пусть только это, известное нам, оживится и оплодотворится смелым дуновением Революции и самостоятельным порывом народных масс.
I.
Политической экономии часто ставили в упрёк, что она выводит все свои заключения из того, несомненно ложного, положения, что единственным двигателем, заставляющим человека увеличивать свою производительную силу, является узко понятая личная выгода.
Упрёк этот вполне справедлив. Эпохи самых великих промышленных открытий и настоящих успехов промышленности всегда были, наоборот, эпохами, когда люди мечтали о всеобщем счастье и всего менее заботились о личном обогащении. Великие исследователи и изобретатели думали, главным образом, об освобождении человечества, и если бы Уатт, Стефенсон или Жакар (изобретатели паровой машины, паровозов и ткацкого станка) могли предвидеть, до какой нужды доведут рабочего результаты их бессонных ночей, они вероятно сожгли бы все свои планы и изломали бы свои модели.
Также ложен и другой существенный принцип политической экономии, а именно молчаливо подразумеваемая мысль, что если в некоторых отраслях промышленности и бывает часто перепроизводство, то, вообще говоря, общество никогда не будет обладать достаточным количеством продуктов, чтобы удовлетворить потребности всех; что, поэтому, никогда не придёт такое время, когда никто не будет вынужден продавать свою рабочую силу за заработную плату. Молчаливое признание этого лежит в основе всех теорий, всех так называемых «законов», которым нас учат экономисты.
А между тем нет сомнения, что как только какое-нибудь цивилизованное общество поставит себе вопрос о том, каковы потребности всех, и каковы средства для их удовлетворения, оно увидит, что, как в промышленности, так и в земледелии, есть полная возможность удовлетворить все потребности, если только умело приложить выработанные уже средства к удовлетворению потребностей, действительно существующих.
Что это верно по отношению к промышленности, никто не станет этого отрицать. Достаточно присмотреться к способам производства в крупных промышленных предприятиях, для извлечения угля и руды, для получения и обработки стали, для производства различных частей одежды и т. п., чтобы убедиться, что по отношению к продуктам мануфактуры, заводов и угольных копей, никакого сомнения быть не может. Мы могли бы уже теперь увеличить наше производство в несколько раз и притом сберечь ещё на сумме потраченного труда.
Но мы идём ещё дальше. Мы утверждаем, что в том же положении находится и земледелие: что земледелец, как и промышленник, уже имеет в руках средства, чтобы увеличить своё производство пищевых продуктов вчетверо, если не вдесятеро; и что он сможет это сделать сейчас же, как только почувствует в этом надобность. Учетверить производство хлеба, овощей, фруктов можно в год или в два, как только труд станет общественным, вместо капиталистического.
