Конец идеологий — возвращение геополитики
Крах советской системы продемонстрировал несостоятельность идеологического подхода. Три важнейшие идеологии XX столетия: либерализм, коммунизм и фашизм — прекратили своё существование с окончанием эпохи модерна. Наступил всеобщий постмодерн. И если первая политическая теория — либерализм — в постмодерне ещё как-то мутировала, превратившись в постлиберализм, то коммунизм просто умер своей смертью от общего одряхления ещё в конце прошлого века. Фашизм так вообще был подбит на взлёте, не дожив до подросткового возраста. Идеологические объяснения мировых процессов больше не действуют. Возникший идеологический вакуум заполнила геополитика с её неумолимым, неснимаемым, неизбежным противостоянием морской и сухопутной цивилизаций.
Советский блок рухнул не просто так. В конце концов он проиграл в великой войне континентов[2]. Суша проиграла морю, сухопутная цивилизация, прикрытая мишурой марксизма, проиграла в битве цивилизации морской, укрывавшейся под личиной капитализма. Настало время торжества постлиберальной западной модели, а по сути — морской американской империи, претендующей на мировое господство. Всё, нет больше коммунизма, а либерализм без классового врага сам по себе стал никому не интересен. Осталась чистая геополитика, море против суши, и противостояние не прекратится, пока мы, Россия, не перестанем существовать. Вот тогда-то и восторжествует единая мировая Американская Империя. Или пока не исчезнут они. Но что тогда восторжествует?
Само понятие «империя» было подробно описано ещё в классической теории больших пространств крупнейшим немецким философом и юристом Карлом Шмиттом. Шмитт описал два типа империй, основанных на геополитической модели, — империи морского, колониального типа, состоящие из метрополии и колоний, и империи сухопутные, состоящие из центра и периферии. Разница в том, что метрополия воспринимает свои колонии потребительски, как средство для обогащения, наживы, в то время как центр сухопутной империи видит периферию в качестве своего продолжения, как то, что необходимо благоустроить, облагородить, вложив туда силы, средства и создав по возможности равные с центром условия существования.
Но прошли столетия, империи, как морские, так и сухопутные, то создавались, то распадались, мир пережил эпоху государств-наций, возникавших на обломках распадающихся империй, и вот наступило XXI столетие, модерн сменился постмодерном — и империи снова в топе. Ибо понятие это геополитическое, а не идеологическое, и в ситуации грядущего торжества геополитики как ключевой системы координат империя становится понятием, которое обращает нас не к прошлому, а к настоящему и особенно — к будущему. В геополитике империя является синонимом большого пространства. И от того, сколько будет империй — одна или несколько, — зависит, будет мир однополярным, то есть волюнтаристическим, или же он станет многополярным — более справедливым.
Но и однополярность, и многополярность уже несут в себе отсылку к империи.
Однополярный мир — это одна империя — американская. Сегодня западные политологи уже не стесняются констатировать, что Америка строит именно глобальную империю. Об этом говорят как противники американской Империи, такие как Тони Негри и Майкл Хардт, так и её апологеты вроде неоконсерваторов Роберта Кейгана и Уильяма Кристола. Многополярный мир — это нечто противоположное, когда судьба мира определяется консенсусом нескольких мировых центров, представляющих большие пространства, несколькими империями. Такой мир с очевидностью представляется более сбалансированным, более справедливым. По крайней мере для нас, представителей не американского, но евразийского геополитического лагеря. Геополитика строго исходит из того, что противостояние цивилизации суши и цивилизации моря неснимаемо и сетевая война является лишь его следствием. Официально принятая Пентагоном в качестве военной стратегии сетевая война ставит перед собой вполне военную цель: отторжение территорий и установление над ними американского контроля — контроля цивилизации моря над сушей. Это именно война, а значит, и противодействие ей должно восприниматься со всей серьёзностью, по законам военного времени.
То, что Америка строит именно «Империю», наиболее полно и убедительно доказали итальянский журналист Тони Негри и американский политолог Майкл Хардт в своём совместном труде «Еmpire» («Империя»). Выступая с левых позиций, что в эпоху конца идеологий демонстрирует некоторую несостоятельность, они тем не менее подводят серьёзную доказательную базу именно под утверждение о существовании американской империи. Используя левую терминологию, они замечают, что носителем Труда в эпоху постмодерна становится не рабочий класс, но «множество» (multitude). Подобной же позиции придерживается и французский философ Ален де Бенуа, утверждающий, что глобализации, предоставляющей базу для американского имперостроительства, предшествует сначала процесс атомизации — отрыва человека от корней, от естественных связей, делающих его неуязвимым для «системы» или «империи», в понятиях Негри и Хардта, а затем запускается процесс массификации, превращающий теперь уже обездоленных, разорванных индивидуумов в обезличенную массу для простоты управления ею со стороны «системы». Таким образом, американская империя опирается именно на управляемого индивидуума, на социальный атом, представляющий собой, в терминах Алена де Бенуа, «источник производства и потребления».
Продолжая цепочку левых сопоставлений, Негри и Хардт указывают на то, что вместо марксистской «дисциплины» победивший капитал использует «контроль». «В планетарном масштабе учреждается общество надзора, то есть создается целая серия методов и технологий, которые позволяют отслеживать поведение людей, проверять, не отклоняются ли люди от норм», — вторит Негри и Хардту основатель европейского движения «новых правых» Ален де Бенуа. К «контролю» де Бенуа относит контроль за общением — начиная с прослушивания телефонов, просмотра почты и т. д. и заканчивая системами повсеместного видеонаблюдения, дронами, использованием различных электронных методов слежения, которые позволяют определять, где люди находятся, чем они занимаются, каковы их вкусы и взгляды. И здесь Ален де Бенуа констатирует даже некоторый парадокс: «Именно наиболее развитые с технологической точки зрения общества сегодня располагают целым арсеналом средств для того, чтобы шпионить за согражданами. Такими средствами не располагал прежде ни один тоталитарный режим в прошлом».
Вместо же ставшего привычным для нас «государства» Негри и Хардт выявляют становление планетарных сетей.
Именно «сети» являются базой строительства планетарной американской Империи. Империя простирается туда, где есть сеть: «Имперский порядок формируется не только благодаря возможностям аккумуляции и расширения до уровня глобальной системы, но также и на основе своей способности к развитию вглубь, к возрождению и самораспространению через биополитические сетевые структуры мирового сообщества»[3].
Негри и Хардт совершенно справедливо настаивают на том, что «Империя» не имеет ничего общего с классическим «империализмом». Классический империализм оперирует понятиями метрополия и колония, сухопутная «имперскость» — с центром и периферией. И колония, и периферия — это то, что физически освоено метрополией или центром, то, куда ступала нога представителя империи. Структура же «Империи» в постмодернистском смысле такова, что включает в себя любую зону, попавшую под контроль «Империи», который необязательно выражается в физическом присутствии. Достаточно присутствия в этой зоне подключенной сети. А порой достаточно даже медийного присутствия.
«Империя» децентрирована, она не имеет единой метрополии или центра. Этот фактор предопределён структурой «сети», лежащей в основе постмодернистской «Империи». Там, где присутствует имперская сеть, там есть и узел сети — её локальный центр. Множество центров, созданных по единому мировоззренческому шаблону, но разных по структуре, в свою очередь предопределяют то, что «Империя» заведомо и изначально планетарна и универсальна.
Интерес к понятию «Империя», используемому для более точного понимания реалий сегодняшнего мира, вновь возник в мировой политологии начиная с 2002 года, когда широкая американская пресса стала использовать его применительно к той роли, которую США должны играть в мировом масштабе в наступившем столетии. Это стало следствием почти безраздельного влияния в американской политике идей неоконсерваторов. Теоретики этого направления, отталкиваясь от рейгановской формулы «СССР — империя зла», предложили симметричный проект: «США — „империя добра“». Однако, как ни странно, нынешняя планетарная структура американской «Империи» была заложена в её основание ещё Томасом Джефферсоном, возглавлявшим коллектив авторов журнала «Федералист», ставшим, в свою очередь, идеологическим центром отцов-основателей Северо-Американских Соединённых Штатов. Именно отцы-основатели нынешних США, вдохновлённые древней имперской моделью, заложили этот принцип в основу создаваемого ими государства: «Томас Джефферсон, автор „Федералиста“, и другие идеологи — основатели Соединённых Штатов — все были воодушевлены моделью древней империи; они верили, что создают новую Империю по другую сторону Атлантики с открытыми и расширяющимися границами, где власть будет эффективно распределена по сетевому принципу. Эта имперская идея продолжала существовать и развиваться на всем протяжении истории становления Соединённых Штатов и теперь в полностью завершенном виде проявилась в мировом масштабе»[4]. Эта имперская идея выжила через включение в американскую Конституцию. Ключевым понятием здесь являются «расширяющиеся границы». Также Джефферсон использовал понятие «расширяющаяся империя» (extensive empire). Основной же движущей силой «расширения империи» стала вера основателей США в универсальность своей системы ценностей. Эта вера лежит в основе политической истории Соединённых Штатов. Ибо с самого начала конструирование США воспринималось их отцами-основателями именно как эксперимент по воспроизведению идеального европейского (западного) общества, но создаваемого с чистого листа и не отягощённого традиционалистским наследием Европы, сдерживающим, по мнению создателей США, её динамичное и прогрессивное развитие, её цивилизационную экспансию.
