Знакомый с историей Руси уже узнал имена детей Феофано. Да, именно на дочери этой, э-э-э… женщины женился недостойный сын нашего героя. И именно из рук ее братьев он принял новую веру. Если отца он и не был достоин, то невесты, шурьев, и, в особенности, тещи — вполне!
Итак, Роман умер. Так решила его судьба, судьба по имени Феофано, которую он когда-то собственными руками привел из грязного переулка под пурпурные дворцовые своды.
Встревоженный Иосиф Вринга в панике попытался устранить опасного популярностью в войсках и в народе, а главное, связью с Феофано, полководца, и написал письмо одному из офицеров Фоки, армянину Иоанну Цимисхию. В письме он предлагал все мыслимые и немыслимые блага, вплоть до императорского престола, за поддержку против Фоки. Но ветеран подковерных баталий жестоко просчитался. Из кровной ли вражды фронтовых офицеров к придворным, из физиологической ли неприязни к "искусственно сделанной бабе", как Цимисхий величал Вринга, или просто из солдатского неприятия интриганства, Цимисхий не принял предложения.
Впрочем, зная ромеев вообще и Цимисхия в частности, можно предположить, что столь простыми и благородными причинами здесь не пахло. Очень возможно, что невысокий, но амбициозный, как Бонапарт, армянский офицер уже тогда сблизился с, мягко говоря, ветреной императрицей.
Иоанн не только не принял предложения Вринги. Он лично явился к командиру, предъявил ему письмо, и гневно понося придворных вообще и Иосифа Врингу в частности, стал требовать немедленного похода на столицу. Набожный победитель сарацин… упал в обморок. Иоанну с трудом удалось привести командира в чувство. Тем временем на шум сбежались остальные офицеры, и, услыхав от армянина, в чем дело, горячо его поддержали. Никифор, не только благочестивый, но и благоразумный, хорошо представлял, чем может кончиться это мероприятие. Долго пытался отпереться, если не от участия, то хоть от руководства походом, предлагал в вожди и будущие императоры Иоанна (что значит — инициатива наказуема!). Тщетно. На сей раз офицеры не желали слушать любимого командира. Под рев солдатских глоток и блеск вынутых из ножен мечей несколько ошарашенного Никифора провозгласили императором, и войско двинулось к столице.
Сопротивлялись ему недолго. На стороне победоносного полководца было войско и жители столицы. Дворцовые гвардейцы частью бежали, частью перешли на его сторону. Даже церковь, в лице на редкость негибкого для византийского иерея патриарха Полиевкта, горячо приветствовала известного своим аскетизмом и постничеством, а так же победами над врагами веры Фоку. Особенно выгодно он смотрелся на фоне новопреставленного государя, развлекавшегося с любовниками в Великий Пост. Вринге пришлось искать убежища в той же церкви, куда он недавно загнал престарелого отца своего врага — Варду Фоку.
Вскоре победитель венчался на царство, правда, всего лишь как соправитель малыша Василия и новорожденного Константина. Попутно он обвенчался с их матерью, вдовой злополучного своего предшественника. Участь покойного, как видно, ничему не научила благоразумного и благочестивого воеводу.
Так еще один император вошел под пурпурные своды навстречу судьбе по имени Феофано…
3. Миссия Калокира.
Ай же братец названый,
Старый казак Илья Муромец!
У нас кладена заповедь великая,
У нас подписи были подписаны, -
Слухать большему брату меньшего,
А меньшему брату большего,
А дружка за дружку обоим стоять
Былина "Бунт Ильи против Владимира".
Какими бы извилистыми не были пути, приведшие Никифора Фоку на восточно-римский престол, сам он оставался прежде всего полководцем. Он не оставлял скучные государственные дела на распутницу женушку и придворных скопцов. Грохот рухнувшего в одночасье каганата и перепуганные вопли проштрафившегося топарха не минули его ушей, не утонули в визге и хохоте пирушек, не заглохли в мертвом шорохе дворцовых канцелярий. Бывалый полководец понял — на севере появился новый, очень сильный и серьезный враг. Над византийским побережьем Черного моря нависла держава, в один-единственный год сокрушившая и поглотившая Хазарский каганат, давнего друга-соперника ромеев. Но государство — это прежде всего государь. Русь не представляла опасности, пока ей правила Ольга, запутавшаяся в отношениях с собственными подданными, как и Византия не особенно страшила соседей в правление Багрянородного книжного червя. Однако новый государь Руси… как там его? Сфентослав? Никифор Фока наверняка был о нем наслышан — хотя бы от "россов", вместе с его войсками воевавших на Крите с арабами. Как мы уже говорили — "россы", сражающиеся в имперской армии того времени, могли быть русскими христианами, бежавшими в Константинополь после переворота Святослава.
Молод и энергичен. Это известно.
Великолепный полководец — что-что, а это Фока оценить мог. Одно дело, очистить от врагов остров (хотя и это немало), но полностью уничтожить вражеское государство… лучшие стратеги Восточного Рима не помышляли о том, чтоб войти в Багдад или Каир. Да еще в один год?!
Сколько ему? Что?! Двадцать четыре?! Матерь Божья! Мехеркле! Да… опасен. Очень опасен. Жаль, у нас таких нет. Заткнись, лизоблюд. Твой "Божественный" сказал -нет.
Как жалел Фока, что помешанный на имперском престиже Константин не отдал десять лет назад за этого варвара какую-нибудь родственницу! Но что толку — дело прошлое. Как сообщают крещеные россы, служащие в войсках империи ромеев, молодой князь не терпит христиан. Кажется, там вышла какая-то история с христианскими наемниками из славянской Германии и его отцом… да еще Константин, этот Константин!
Ибн Хаукаль пишет, что русы в каганате особенно свирепо обрушивались на синагоги, мечети и церкви. Вряд ли последнее прошло мимо ушей нового цесаря. Впрочем, хватало пищи для размышлений и без этого. Тот же Ибн Хаукаль сообщает, что после разорения хазар, русы сразу обрушились на "Рум и Анатолус". Если путаник-араб не смешал опять восточный поход нашего героя с балканским, это может значить, что некоторые вожди из войска Святослава после разгрома Хазарии отправились "за зипунами" в малоазиатскую провинцию Анатолию. Другой араб, Яхья Антиохийский, говорит, что Русь и империя к этому времени уже находились в состоянии войны.
Впрочем, даже не конкретные нападения на северные берега Византии или крымские провинции были важны. Само отношение Святослава к христианству, известное в Константинополе от бежавших туда приверженцев его свергнутой матери, в глазах фанатичного христианина Фоки делало его врагом. Итак — враг, новый, сильный, молодой, очень талантливый полководец, и наверняка безумно популярный. Что такое популярность полководца, выигравшего войну, Фока, на волне этой популярности влетевший на трон, тоже понимал хорошо.
То есть организовать заговор тоже не выйдет. Эх, ему бы нескольких наемников… из славянской Германии. Как отцу его. Так ведь не держит! Ни наемников, ни христиан! Нет. Бессмысленно сожалеть о том, чего нет.
Как не хватало сейчас полководцу Фоке данных о противнике! По старинке, по заветам Рожденного в Пурпуре тут ничего не поделаешь. Хазар больше нет, а пачинакиты, как ромеи называли печенегов, по слухам, вместе с русами громили хазарские города, и теперь только что жертвы кровавые не кладут "большому вождю с севера".
Наверняка набожный Фока долго твердил молитвы бессонными ночами. Спал он, к великому неудовольствию женушки, не на роскошной императорской кровати, а на каменном полу туалетной комнаты, на походной скатке. Отчасти, чтоб усмирять плоть, отчасти — по армейской привычке, отчасти — чтоб не поддаться столичной роскоши. И вымолил-таки решение.
В том же году в Константинополь приехало болгарское посольство. По придворной традиции, полагалось поднести послам дары для болгарского царского семейства. По той же традиции, подарки эти называли "данью" — в честь давних побед Аспаруха, Крума и Симеона Великого. От воинского могущества Болгарии давно не осталось и тени, соответственно, и "дань" приняла совершенно символический характер. Традиция, вежливый жест…
Когда время, положенное ритуалом аудиенции для вынесения подарков, давно минуло, а ими меж тем и не пахло, один из болгарских бояр имел неосторожность полюбопытствовать у цесаря, что там случилось с "данью". И тут началось…
Всегда более чем уравновешенный и осторожный Фока закатил, по другому не назовешь, сцену. Он соскочил с трона, налетел на послов, отхлестал их по щекам, кого-то сбил с ног, и пока послы и ошалевшие от такой "дипломатии" придворные приходили в себя, обратился к присутствовавшему отцу, патрицию Варде Фоке, с театральной речью.
"Неужели ты породил меня рабом и скрывал это от меня? Неужели я, самодержавный государь ромеев, покорюсь нищему, грязному и во всех прочих отношениях низкому племени и буду платить дань?". После этой тирады он повернулся к послам и изрек: "Передайте своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырые кожи: великий и могучий государь ромеев скоро прилет в твою страну, чтобы научить тебя, трижды раб от рождения, именовать ромеев своими господами, а не требовать с них податей, как с невольников".
