Всё это можно проверить когда угодно на опыте. Для этого стоило бы только небольшой группе рабочих прекратить на время производство тех или иных предметов роскоши и посвятить свой труд, хотя бы превращению равнины Женневилье (в окрестностях Парижа) в ряд огородов, с отопляемыми стеклянными постройками для защиты всходов и молодых растений, и кроме того, устроить на пространстве, десятин в пятьдесят, ряд экономно построенных теплиц для фруктов — предоставив, конечно, подробности организации опытным садовникам и огородникам.
На основании средних данных, которые даёт нам Джерзей, т.-е., принимая, что для ухода за растениями под стеклом нужно 7–8 человек на десятину, т.-е., меньше 240.000 рабочих часов в год, мы увидим, что для обработки 135 десятин понадобилось бы в год приблизительно 3.500.000 часов труда. Сто знающих огородников могли бы отдавать этому делу по пяти часов в день; всё остальное делали бы не профессиональные огородники, но просто люди, умеющие обращаться с заступом, граблями или поливальной кишкой, или смотреть за печкой.
Эта работа дала бы — как мы уже видели в одной из предыдущих глав — по меньшей мере все необходимые овощи и фрукты и даже всю возможную в этом отношении роскошь для 75.000 или 100.000 человек. Допустим, что из них 36.000 изъявили бы желание заниматься огородничеством. Каждому из них пришлось бы тогда посвятить на это 100 часов в год, распределённых на протяжении всего года; и это время явилось бы для них временем отдыха в кругу друзей и детей, в прекрасных садах — лучших, по всей вероятности, чем сказочные сады Семирамиды[23].
Мы видим, таким образом, какое количество труда нужно для того, чтобы получить в изобилии и фрукты, которых мы должны лишать себя теперь, и овощи, которые стольким матерям приходится осторожно делить между членами своей семьи, чтобы выгадать гроши, служащие для обогащения капиталистов и вампиров-домохозяев.
Пусть бы только человечество сознало, что оно может сделать, и пусть бы это сознание дало ему силу захотеть этого! Пусть бы только оно поняло, что тот подводный камень, о который разбивались до сих пор все революции, это — умственная трусость!
VI.
Нетрудно видеть, какое будущее откроется тогда перед социальной революцией.
Всякий раз, когда мы говорим о социальной революции с серьёзным рабочим, которому приходилось видеть в своей жизни голодающих детей, он нахмуривается и упорно ставит нам вопрос: «А откуда взять хлеб? Хватит ли его всем, если каждый будет есть досыта? А что если невежественная деревня, настроенная реакционерами, захочет морить голодом горожан, как она морила их в 1793 году?»
Но пусть только деревня попробует! Тогда большие города сумеют обойтись без неё.
Куда, в самом деле, употребят свободное время те сотни тысяч рабочих, которые задыхаются теперь на фабриках или в мастерских? Неужели они и после революции будут продолжать сидеть взаперти? Неужели они будут продолжать выделывать разные мелкие предметы роскоши на вывоз, даже когда они увидят, что хлеб выходит, что мяса становится мало, что овощи исчезают и заменить всего этого нечем?
Конечно, нет! Они несомненно выйдут из города в поле, а там машины даже самым слабым из них дадут возможность принять участие в общем труде; они внесут таким образом в старое земледельческое хозяйство ту же революцию, которая уже будет совершена в учреждениях и идеях.
В одном месте сотни десятин покроются стеклянными кровлями, и как мужчины, так и женщины с нежными руками будут ухаживать там за молодыми растениями. В другом вспашут сотни десятин паровым плугом и улучшат почву при помощи удобрения или размельчённого графита и известняка. И под руками этой весёлой толпы случайных хлебопашцев, поля покроются богатыми жатвами; руководить работой будут конечно люди, знающие земледелие, главным же образом — великий практический ум народа, пробудившегося от долгого сна и идущего вперёд по пути, освещённому ярким маяком всеобщего счастья.
И вот, уже через два-три месяца первая жатва удовлетворит насущным потребностям и обеспечит пищу народу; после стольких веков ожидания он сможет впервые наесться досыта.
В то же время народный гений — гений народа, восставшего и сознавшего свои потребности — будет работать над введением новых приёмов земледелия, — приёмов, которые мы предчувствуем уже и теперь, но которые ещё требуют проверки на опыте. Тогда будут произведены опыты над влиянием света — этой неоценённой ещё в земледелии силой, которая даёт возможность ячменю созревать в 45 дней в якутском климате; сконцентрированный солнечный свет, или искусственный свет будет соперничать с теплотой в деле ускорения роста молодых растений. Какой-нибудь будущий Мушо изобретёт машину, которая сможет направлять и заставлять работать солнечные лучи, вместо того, чтобы добывать из недр земли солнечную теплоту, заложенную там в виде угля. Будут сделаны опыты над орошением земли культурами микроорганизмов — мысль вполне рациональная, но ещё новая, осуществление которой даст вероятно возможность разводить в земле живые клеточки, необходимые растениям как для питания их корешков, так и для разложения составных частей почвы.
Испробуют… но нет, лучше не будем вдаваться в область фантазии. Останемся на почве установленных фактов. Уже те приёмы земледелия, которые существуют теперь, которые прилагаются в крупных размерах и успешно выдерживают торговую конкуренцию, могут дать нам и довольство и роскошь, требуя взамен лишь небольшое количество приятного труда. Недалёкое будущее покажет нам, какие практические применения, которые мы отчасти угадываем и теперь, скрыты в недавних научных открытиях.
Пока мы ограничимся тем, что наметили новый путь — путь изучения потребностей и средств к их удовлетворению.
Единственное, чего может не хватить революции, это — смелого почина. Забитые с самой школы, рабы прошлого в зрелом возрасте и до самой смерти, мы почти не смеем думать. Когда появляется какая-нибудь новая идея, мы, прежде чем выработать себе собственное мнение о ней, справляемся с книгами, писанными сто лет тому назад, чтобы узнать, что думали об этом старые мудрецы.
Но если у революции хватит смелости мысли и смелости почина, то в жизненных припасах она нужды терпеть не будет.
Из всех великих дней 1789–93 гг. Революции самым прекрасным, самым великим днём, который навсегда запечатлелся в умах — был день, когда собравшиеся со всех сторон участники праздника Федерации работали, как землекопы, на Марсовом поле, приготовляя его к празднеству. В этот день Франция действительно была едина: одухотворённая новыми веяниями, она как бы провидела будущность, открывавшуюся перед нею в общем труде над обработкой земли. Этот же общий труд на земле объединит в возродившееся общество, изглаживая в нём все следы вражды и угнетения, разбивающих его теперь на части.
Новое общество поймёт, что такое солидарность — этот великий двигатель, увеличивающий во сто раз энергию и творческую силу человека, и пойдёт со всею энергией молодости на завоевание будущего. Оно перестанет производить на неизвестных покупателей и обратится к потребностям и вкусам, существующим в его собственной среде; оно обеспечит всем своим членам и существование, и довольство, и то нравственное удовлетворение, которое даёт свободно избранный и свободно выполняемый труд, и наслаждение жить, не мешая жить другим. Полные смелости, вдохновляемые чувством взаимности, люди все вместе двинутся вперёд, на завоевание тех высоких наслаждений, которые даёт научное знание и художественное творчество.
Обществу, проникнутому таким духом нечего будет бояться ни внутренних раздоров, ни внешних врагов. Всем силам прошлого оно противопоставит свою привязанность к новому порядку вещей и смелую инициативу, как каждой личности в отдельности, так и всех вместе, — ту геркулесову силу, которую придаст ему пробуждение его гения.
И против этой непреодолимой силы никакие «соединённые короли» не смогут сделать ничего. Им останется только преклониться перед нею и впрячься в свою очередь в общую колесницу человечества, уносящего его к новым горизонтам, открытым Социальною Революцией.
В оригинале ошибочно - «Хлеб и Воля.» — Прим. ред. FB2
Письмо в 1890 г.
Ватрен был надсмотрщик, ненавидимый рабочими и убитый в восьмидесятых годах. Тома был генерал, убитый 18 марта 1871 года. Это была единственная казнь, совершённая народом в этот день провозглашения Коммуны.
Pour banal. Во Франции до сих пор в деревнях, где сохранились общинные порядки, встречается общинная печь, где хозяева по очереди пекут хлеб, другая общественная печь для стирки, общинный пресс для выдавливания вина из винограда и т. д.
