Александр Дугин - Тамплеры Пролетариата

Великая Полночь

Клюев жил в бедности, а последние годы в дикой нищете. В конце концов, чекисты расстреляли его в ссылке как " главного идеолога кулачества". Это не просто ошибка, недоразумение или неоправданное свинство. Путь поэта-пророка не может быть сладким. La suplice est sur (Рембо). Бедность-необходимое условие подлинности откровения. Упитанных молния ясновидения поразить не может. Более того, даже бытовые наслаждения — еда, пол, комфорт и т. д. — гораздо пронзительнее переживаются, когда они отсутствуют. Бедность-это богатство. Бедный поглощает окружающее бытие, питается стихиями, светлыми энергиями параллельной Родины. Клюев ясно видел свою нищету в старости и насильственную смерть ("и теперь когда головы наши подарила судьба палачу…" и еще "Но тальник чует бег сохатый и выстрел… В звезды или в темя"). Для пророка это не удивительно. В норме вещей. На самом деле, в нем не было ничего кулаческого. Ему горазды ближе была беднота или середняки. Капитализм он ненавидел люто, как каждый русский, русский родом из Второй Руси. Другое дело, что советские реформы на селе игнорировали сакральность и архаичность, привносили совершенно чуждые традиционной деревне рациональность, прагматизм, механизацию. Вместо органической и связанной сакральными узами общины, братства Великой Материи, марксисты искусственно создавали технические коллективы. Это лучше, чем столыпинское фермерство, но все же совсем не то, что предполагалось в эсхатологическом прозрении Клюева.

Клюев был крестьянским социалистом, национал-большевиком. В его судьбе, в его пути, в его стихах, в его пророчествах нет противоречий. Он стоял целиком за Революцию, как подлинный наследник Разина, Аввакума и Пугачева. Но то, что последовало дальше было с сильным изъяном. Если бы речь касалась только страданий или случайных отдельных несправедливостей, выросший на скептических практиках поэт, легко пережил бы. Но дело было серьезнее. Темный дух, хорошо знакомый староверам со времен Никона, выглянул из-под революционной маски Советов. Мрачный лик. Первая Россия, привычный мертвенный свет в глазах воевод, жандармов, теперь-комиссаров.

"Мы стоим вплотную к точке полуночи. А может быть, еще нет. Всегда это "еще нет".

Так писал Хайдеггер. Его отношения с национал-социализмом структурно напоминают отношения Клюева (и, вообще, русских национал-большевиков) с Советской властью. Начальные энтузиазм, ангажированность и солидарность сменяются сомнениями, подозрениями, отдалением. Хайдеггер никогда публично не осудил нацизм. Это знаменитое "молчание Хайдеггера". Клюев также никогда не осудил бы Революцию. Если хорошее проявилось как не очень хорошее, это еще не означает, что плохое было не таким уж плохим. Петербургская Россия аномалия в священной истории нашего богоносного народа. В этом нет никаких сомнений. Кто думает иначе — в Баден-Баден. В Галиполь. Шоферами, князьями, джиголо. Vite, mesdames et messieurs!

Мировоззрение пророка Святой Руси глубоко и сложно. Но постигать и расшифровывать его надо не в свете современных плоских политических или литературоведческих штампов, а исходя из той реальности, от имени которой он выступал и чьим выразителем являлся.

Вторая Русь. Она никуда не делась и сегодня. Так же напитанная нездешней тоской, такая же нежная, ужасающая, жестокая и святая. Так же зовет она красками захватывающей дух русской осени, также торжествует величием белой русской зимы, так же пугает роскошью русского лета и зеленой яростью русской весны. Святая Русь стучит в наше сердце. Не официальная, не городская, не сиюминутная, не цивилизованная. Не «советская», но и не «демократическая». Клюевская. Смазанные русские лица… Татарщина… Пространство… Не фокусирующийся взгляд… Размытые мысли… И только эта страшная необъяснимая тяга… Сквозь тела и звуки родной речи…

Наша Белая Индия.

Наш Рай.

Cтатья написана в 1995 г., опубликована в газете “День Литературы» в 1996

"72. У нас больше нет места в этом мире, где сердца людей ожесточились подобно железу или подобно цементу мертвого храма.

72 . Чем более жестокими и дикими они будут, тем больнее будут им пытки и тем совершенней перемелет их смерть."

Постмодернизм не есть нечто фиксированное и строгое, раз и навсегда данное и описанное. Речь идет лишь о прогрессивном осознании исчерпанности ценностных систем и художественных методов, свойственных эпохе «модерна». Постмодернизм единодушен в отрицании модернизма, в попытке его преодоления, но там, где речь заходит о новом, альтернативном утверждении, это единодушие мгновенно пропадает. Одни постмодернисты целиком наследуют сам дух "нового времени", видя в постмодерне только новый (хотя и особенный) этап непрерывного культурного развития. Но есть и иные носители того же постмодернистского импульса, понимающие, однако, постмодернизм как конец целого периода в цивилизации, связанного с "новым временем", как внезапно открывшуюся возможность обратиться (пусть в новой форме) к тем реальностям, на отрицании которых базируется эта цивилизация. Постмодерн — в своем сарказме и осмеянии серьезности авангардистской рефлексии — делает возможным духовную реабилитацию «премодерна», т. е. мира традиции, со свойственными ему культурой, аксиологией, этикой и т. д. Иными словами, можно определить этот второй вариант постмодернизма как разновидность Консервативной Революции…

Сергей Курехин, безусловно, принадлежал к этому консервативно революционному направлению.

Курехин собирает в своей «Поп-механике» практически все виды искусств — балет, музыку, мелодекламацию, цирк, театральные постановки или кукольный театр, эротический перформанс, живопись, декоративное искусство, кино и т. д. Причем, такое слияние разрозненных элементов проходит сквозь все его творчество — с навязчивостью, подчеркивающей неслучайность, глубинную обоснованность метода для самого художника. Кажется, что мы сталкиваемся с настоящим хаосом, с тотальным синкретическим смешением всех стилей и жанров в странном полусмешном-полусумасшедшем представлении (в котором непонятно, когда весело хлопать, а когда мрачнеть). На первый взгляд, такое смешение — чистый авангардизм, т. е. шаг вперед по отношению к распределению жанров даже в модернистском контексте, где самые радикальные попытки выйти за пределы стиля все же подчиняются внутренней логике, присущей данной сфере искусств. У Курехина же — особенно в его масштабных, тотальных, массовых «Поп-механиках» — просматривается (впечатляюще) стремление сочетать именно все, все вместе взятое. По мере развития «Поп-механики» неумолимо расширялось не просто количество элементов, используемых в шоу, но и количество жанров, дисциплин… Самые последние этапы творчества Курехина (многих поставившие в тупик) характеризуются тем, что в этот контекст постепенно включается политика (естественно, экстремистская), ритуал, научные опыты. Единицы представления расширяются от личностей до коллективов, от объектов до видов, от стилей до жанров, от персоналий до дисциплин.

В этом стремлении к тотализации творчества — объяснение последних увлечений Сергея. Те, кто не поняли смысла этой ориентации, видимо, никогда всерьез не задумывались над сущностью того, что он делал и раньше. В противном случае, обращение к политике, геополитике, эзотеризму не воспринималось бы как нечто странное, «скандальное». Экспансия за пределы жанровой ограниченности, некоторый постмодернистский «империализм» в искусстве логично перетекли в область политического, где оперируют с особенно большими величинами — историей, социальными учениями, массами. Естественно, что «империалиста» в творчестве более всего привлекает евразийский масштаб в политике, а стремление к пределам в искусстве естественно трансформируется в увлечение политическим радикализмом…

Если в отношении «модерна» смешение всех видов искусства (шире, культуры) в нечто единое является, действительно, новым и беспрецедентным, то в более широком историческом контексте все выглядит иначе. Дело в том, что ортодоксальные виды современного искусства — как то: музыка, балет, живопись, театр, литература и т. д. — сложились как незыблемые самостоятельные жанры довольно поздно — начиная с Возрождения, а кристаллизовались и совсем уж недавно — с началом Нового времени. Оказывается «модерн» или современное искусство получили жанровую спецификацию (от которой они жаждут освободиться в постмодернизме) строго в момент перехода от общества традиционного к обществу профаническому.