В это самое время другой, более радикальный, марксистский теоретик пытается сформулировать собственную версию грамшианства. Это Руди Дучке, один из лидеров движения 1968-го года в Германии, ученик Маркузе. Дучке не видит необходимости компромисса, но, с другой стороны, он видит неизбежность работы в рамках демократических институтов. Он говорит про «долгий путь через институты». Это та же позиционная война по Грамши. Нужно овладевать институтами и один за другим закрепляться в них, впоследствии отстаивать эти институты. Но дело в том, что институты имеют двоякую природу. С одной стороны, институты консервативны. Если вы этой консервативной системой овладели, то эта система начинает воспроизводить и тиражировать вашу культуру, ваши взгляды, ваши традиции. Но с другой стороны, именно в силу своего консерватизма они поглощают ваш интеллектуальный и политический импульсы. Чем более вы укоренены в институтах, тем менее вы радикальны.
Парламентская борьба, например, может быть выражением широкого общественного движения. Но с того момента, как люди занимают позиции в парламенте, они все меньше и меньше думают о том, насколько их парламентская деятельность отражает общественное движение. Им приходится считаться с правилами парламентской жизни. Парламентаризм предполагает эффективность в среде, которая далеко не всегда является доброжелательной. Если вы находитесь в меньшинстве и одновременно должны проводить какие-то практические решения, приходится стараться быть хотя бы отчасти приемлемым для этой среды. Когда среда его отторгает, депутат абсолютно неэффективен. Он может в лучшем случае находиться в положении диссидента. Это положение морально очень привлекательное, но не самое поощряемое в рамках парламентской системы.
Институты начинают превращать радикалов в реформаторов, а потом реформаторов в чиновников. Институты начинают преобразовывать людей. Что преобладает? Люди преобразовывают институты или институты преобразовывают людей? На самом деле происходит и то и другое. Это встречный процесс. Но в условиях, когда движение снизу не нарастает, а ослабевает, консервативные институты начинают торжествовать. В итоге происходит не преобразование институтов, а перерождение тех самых левых радикалов, которые собирались эти институты менять. История, многократно повторившаяся и всем знакомая.
На протяжении 1980-х годов мы видим не расширение демократии, а ее деградацию. Американский социолог Кристофер Леш назвал это «восстанием элит». Власть, сохраняя демократические формы, все более становится авторитарной. Все больше решений принимается органами, не имеющими никакого отношения к народному представительству. Полномочия парламента переходят к Совету министров. От Совета министров полномочия переходят к Комиссии европейских сообществ, которая не отвечает ни перед одним парламентом, включая Европарламент. К власти приходят анонимные бюрократические структуры. Причем буржуазно-демократические институты уступают свои позиции без борьбы. Власть уходит из сферы публичной дискуссии в сферу частных договоренностей. Корпорации начинают принимать решения, которые носят характер властных решений, имея обязательный характер для населения, но которые не имеют абсолютно никакого отношения к демократическому процессу. Иными словами, произошло прямо противоположное тому, что обещали теоретики «передовой демократии».
С другой стороны, в 1980-е и 1990-е годы произошли еще два явления, которые поставили под сомнение исходные тезисы грамшианского марксизма. Прежде всего, эти годы показали серьезную деградацию самого гражданского общества. Чем менее эффективны демократические институты, тем более отчужденными от масс становятся структуры гражданского общества. Они все в меньшей степени выражают коллективную волю, сами становятся бюрократическими институтами, только частными, а не государственными. Происходит профессионализация неправительственных организаций. Классическим примером является переход от стихийного экологического движения к профессиональным структурам типа Гринпис. Что это за организации? Они, конечно, не под контролем государства, не находятся под управлением правительственных структур. Тем самым они являются образцовыми институтами гражданского общества. Но контролируемы ли они кем-то еще? Ответственны ли они перед кем-либо? Их внутренняя структура авторитарна, у них часто отсутствует прозрачность. Они все более специализируются.
В 1970-е годы экологические вопросы становятся вопросами массовой политики. Но понемногу они вновь уходят в сферу компетенции специалистов. Гринпис, например, - это организация профессионалов с хорошим финансированием. Организация, которая сама себе ставит задачи, сама решает, как их выполнять. Организация, где преобладают эксперты, в том числе даже не обязательно эксперты по экологии, а могут быть эксперты по проведению акций. Акции сами рассчитаны не на вовлечение масс, а на то, чтобы их показали по телевизору. Например, залезть на какую-нибудь трубу и повесить там плакат «ДОЛОЙ ДЫМ!». Эффектно, но для такой работы нужны не массы активистов, а хорошо тренированные альпинисты.
Происходит переход от организации демократической и открытой к закрытой и достаточно авторитарной. Ее деятельность может быть очень конструктивной, речь не об этом. Гражданское общество, которое первоначально мыслилось как альтернатива вертикальным системам управления, авторитаризму, само внутри себя начинает воспроизводить авторитарные, бюрократические структуры. Начинает формировать авторитарные механизмы, которые существовали внутри государства.
Вторая проблема, которая возникла, - это проблема так называемой периферийной демократии. Институты демократии начинают вводиться в обществе, где развитых структур гражданского общества просто нет или они очень слабы. Это относится и к постсоветской России, и к азиатским странам (кроме, конечно, Индии), и к Африке. Институты буржуазной демократии существуют лишь формально. Они очевидно не работают. Парламент избирают, газеты выходят, но результата никакого нет. Политический результат не привязан к демократическому процессу. Он как бы сам по себе, а демократические процессы сами по себе. Парламент превращается в простую говорильню. Газеты никто не читает. В этой ситуации государство пытается искусственно симулировать институты гражданского общества, чтобы показать Западу, что все в порядке. Государство начинает сверху формировать гражданское общество для собственных целей. Гражданское общество нужно как технологический элемент системы. Причем в гражданском обществе задействован ничтожный процент населения. Политические партии сугубо элитарны и зависят от внешнего финансирования. Неправительственные организации спущены сверху, извне, привезены из-за границы. Благотворительные фонды начинают создавать гражданское общество. К жизни реального общества это не имеет никакого отношения. Возникает конфликт между элитарным гражданским обществом и обществом как таковым, потому что массе населения все это абсолютно чуждо, а зачастую и враждебно. Гражданское общество выступает как элитарная, внешняя, зачастую агрессивная сила. Все это подозрительно похоже на схему тоталитарного манипулирования, но в рамках демократических институтов.
Деградация демократии, которая наблюдалась на протяжении 1980-1990-х годов, при формальном расширении сферы «свободного мира» поставила вопрос о том, как оценить вклад Грамши в марксизм. Возникает ощущение, что идеи Грамши, во-первых, не сработали, а во-вторых, оказались основанием для тупиковой стратегии, порой даже обоснованием оппортунизма. С другой стороны, нельзя отказаться от понимания того, что грамшианство формировалось как альтернатива сталинизму. Задачей Грамши было обоснование принципов демократии в рамках левой культуры, после того как демократия была поставлена под сомнение революцией 1917 года.
Для Маркса самоочевидно, что коммунистическое левое движение является демократическим. В «Коммунистическом манифесте» написано, что целью пролетариата является формирование себя как господствующего класса, то есть становление демократии. Большинство общества, народа, пролетариата заинтересовано именно в демократии. Но если мы берем ситуацию тридцатых годов, то нельзя сказать, что культура насквозь демократична. Пройдя через русскую революцию, через опыт 1920-1930-х годов, левые утратили понимание важности демократических институтов. Грамшианство сыграло большую роль в деле реабилитации демократических традиций левых в смысле формирования левой парламентской традиции. Оно поставило вопрос о марксистской теории демократии уже на материале XX века. И в то же время оно оказалось тупиковым направлением на уровне политической практики, поскольку не смогло выработать альтернативных концепций.
