Более того, меня, помимо работы в лаборатории и аудитории, втянули в проблемы организации науки на всех уровнях — от академии наук до завода и даже поля. Тут были дебаты не только с кубинцами, но и с экспертами — немцы из ГДР, чехи, поляки, молодые французы из Сорбонны (сразу после Красного Мая), левые ученые из Италии и США, да и наши специалисты — крепкий орешек. У всех были свои модели — и внутреннего уклада науки, и ее отношений с обществом и властью.
Чтобы все это утрясти в голове, я, вернувшись домой, покинул химию и занялся методологией. Давило разнообразие форм общественной организации, с которыми столкнулся, и та страсть, с которой люди отстаивали привычные им формы и трудно принимали иные. Потом были аспиранты из разных стран, с Востока и Запада, у всех самобытные типы общественных институтов — хоть в связи с наукой, но за ними видно было много необычного. Все это складывалось исторически, под какую-то абстрактную модель подогнать было трудно. Абстракции полезны, но нельзя им слишком верить, в жизни чистых моделей нет.
И вот вопрос, на который, по-моему, не так просто ответить: как получилось, что в 1980-1990-е гг. значительная часть нашей интеллигенции поверила в абстрактные и даже фантастические модели жизнеустройства, стала их с энтузиазмом пропагандировать и даже внедрять в жизнь. Совокупность этих моделей назвали «Западом», хотя множество западных же авторитетных ученых предупреждали, что на реальном Западе ничего похожего нет.
Дж. Гэлбрейт, побывав в декабре 1990 г. в Москве и побеседовав с нашими учеными-«рыночниками», так сказал об их планах: «Говорящие — а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь — о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить».
Ну, впали в утопию, наломали дров; но ведь уже 24 года прошло, а «отклонение клинического характера» все продолжается. И разговор о нем заводить считается неприличным. У разных частей общества как будто сложились разные картины мира, должна же интеллигенция как-то с этой аномалией разобраться.
Сейчас у меня возник такой повод завести этот разговор — при всем уважении и пр. Я четыре месяца погружаюсь в изучение учебников политологии. Товарищи собрали мне лучшие учебники. Есть в политологии такой постулат: «Искусство управлять является разумным при условии, что оно соблюдает природу того, что управляется». Эта мысль считается настолько очевидной, что М. Фуко называет ее пошлостью.
Государство управляет обществом — изучение этого процесса и есть предмет политологии. В этой науке общества грубо разделяют на два типа — современное (или гражданское, западного типа) и традиционное (т. е. незападное, разновидностей их много). Сказано и припечатано, что в России гражданского общества не было и нет. Значит, мы попадаем в категорию «традиционных» (хотя и в процессе модернизации). Ничего — назови хоть горшком… Так же и японцы, китайцы, сербы и пр. — живут себе и не переживают из-за ярлыка; главное, что у них есть и общество, и граждане.
Но чему же учат студентов-политологов? Ведь они должны ставить диагноз политике и даже лечить ее своими припарками. Как им объясняют «природу того, что управляется»? Причем управляется именно в России, а не в Англии или Зимбабве. Что нам говорят учебники о так называемых «традиционных» обществах, хотя бы обобщенно?
В прекрасном во многих отношениях учебнике «Политология» (М.: МГИМО, 2009; рук. авторского коллектива А.Ю. Мельвиль) о традиционном обществе сказано: «Характеристиками традиционного общества с подачи Спенсера, Дюркгейма и Фердинанда Тенниса принято считать его основанность на механизмах простого воспроизводства, слабую заинтересованность в обмене результатами экономической активности с другими хозяйственными единицами по типу горизонтальных связей, преимущественную ориентированность на замкнутую жизнедеятельность и на самообеспечение» (с. 337). Помянуты и «перевес труда доиндустриального над индустриальным,… явное преобладание автократических приемов властвования» и т. п.
Это туманное определение прилагается к обществам и культурам, в которых проживает 80 % человечества. Но главное, это определение ошибочно, оно — продукт евроцентризма, который в XIX в. был метаидеологией Запада, занятого проектом империалистической глобализации. Влияния этого евроцентризма не избежали ни Спенсер и Дюркгейм с Теннисом, ни сам Маркс, который описывал общество Индии, исходя из докладов Ост-Индской компании. Все эти авторы обладали лишь скудным знанием о традиционных обществах, и привлекать их как авторитетных ученых по этому вопросу нельзя.
Почему берут для учебника их устаревшие представления, а не современные?
Широкое исследование традиционных обществ началось в 1940-1950-е гг., когда прошла мировая волна революций («не по Марксу») именно в этих обществах — в крестьянских странах от России и Китая до Мексики. А за ними поднялась волна антиколониальных национальных движений. Тогда и кинулись антропологи изучать традиционные общества.
В «Структурной антропологии» (1958) К. Леви-Стросс так определил суть контактов Запада с традиционными обществами: «Запад построил себя из материала колоний». Именно тогда в части (!) традиционных обществ на время возникли формы жизнеустройства, которые в цитированном учебнике политологии представлены как главные и вечные характеристики незападного общества. Эти формы были способом выживания при длительном изъятии метрополией ресурсов производства и развития.
Это прекрасно разобрано антропологами и культурологами. Примечательно, что в учебнике даже не упомянуты главные политологические выводы Леви-Стросса, одинаково важные для понимания и западного, и традиционных обществ.
Дотошный историк XX в. Ф. Бродель, изучавший потоки ресурсов на Западе, писал: «Капитализм является порождением неравенства в мире; для развития ему необходимо содействие международной экономики… Он вовсе не смог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда». В середине XVIII в. Англия только из Индии извлекала ежегодно доход, равный трети всех инвестиций в Англии. Если учесть доход от всех ее обширных колоний, то выйдет, что за их счет и делались все инвестиции, и поддерживался уровень жизни англичан, включая образование, культуру, науку, спорт и т. д.
Как можно это не учитывать в политологии!
Уже в XIX в. земельная собственность в Африке, Полинезии и Австралии была присвоена западными колониальными державами практически полностью, а в Азии — на 57 % (в Америке было круче). Без земельной собственности там и не могло возникнуть промышленности. К началу XX в. всякая возможность индустриализации и модернизации для тех стран, которые попали в периферию Запада, была утрачена. Их уделом стала слаборазвитость.
Более того, уже на первой стадии колониальных захватов Запад пресекал развитие «туземной» рыночной экономики (в Индии она была процветающей — и разрушена). Запад стремился вывезти из колоний тот «материал», из которого могла быть построена местная экономика.
И ведь не во всех промышленно развитых странах сложилось современное общество, это очевидно. Япония — развитая промышленная страна — сохранила главные черты традиционного общества, сумев «закрыться» от Запада. Степень индустриализации не служит критерием для отнесения общества к тому или иному типу.
Вопреки установкам евроцентризма, традиционное общество вовсе не является косным, застойным. В особых условиях (прежде всего при достаточной независимости от Запада) оно выполняет проекты быстрого и мощного развития с высоким уровнем инновационной активности (это видно на примере России, Японии, сегодня — Китая, многих других стран). Как можно назвать косным российское общество в XIX-XX вв. — политологи забыли о русской революции?
И гражданское общество может быть духовно больным и выхолощенным; и традиционное, даже тоталитарное, может быть одухотворенным и возвышающим человека. Сам по себе тип общества не предопределяет, будет ли оно в тот или иной исторический момент жестоким или терпимым, деспотическим или свободным. Не будем забывать, что именно гражданское общество развязывало беспрецедентные по жестокости войны, породило философию и идеологию расизма, проводило геноцид на огромных территориях, колонизовало и эксплуатировало большую часть мира, в том числе изымая из нее большую массу населения как рабов для вполне современной (для XIX в.) капиталистической экономики. И ведь многие элементы этих структур возрождаются!
Уж не говорим о том, что и на Западе гражданское общество становится преданием. Все их политические институты после краха СССР быстро изменяются — в сторону авторитаризма, если не хуже.
