Для меня Александр Зиновьев — человек хулигански отчаянный, могущий — вслед андерсеновскому мальчику — провозгласить сакраментальное: “А король-то — голый!”
Ну а теперь — совершенно конкретно о Зиновьеве. Первый раз “Правда” напечатала Александра Александровича весной 1990 года, когда главным редактором был академик Иван Тимофеевич Фролов. Пикантность ситуации придавали два обстоятельства.
Во-первых, Фролов был хорошо знаком с Зиновьевым и, мягко говоря, его не любил.Круто не любил. Была ли тому причиной ревность к “безвременно изгнанному” коллеге, который эксплуатировал “ситуацию диссидента”, в то время как Иван Тимофеевич рос в официально “предлагаемых (почти по Станиславскому) обстоятельствах” и, в конечном счете, достиг поста помощника Генсекретаря ЦК КПСС, откуда можно было пикировать на любую подходящую должность в политике или науке. Или в такой газете, как “Правда” — ссыльном месте для одних, трамплине — для других.
Во-вторых, никогда прежде ни один диссидент не получал слова на страницах “Правды” — разве что посмертно, после официальной, уже безобидной политической реабилитации.
Мягкосердый Афанасьев, тем более — крепко пуганый Зимянин такого позволить себе не могли. Фролов — мог. Но, конечно, в известных пределах. И вот что удивительно: главный редактор сугубо горбачевского фирменного покроя, считавший себя не последним человеком в его, Михаила Сергеевича, команде, приказал выбросить из публикации,предложенной парижским корреспондентом “Правды” Владимиром Большаковым, как раз главу о том, что не весьма популярный в кругу диссидентов философ Зиновьев в публичной теле-дискуссиипобил главного горбачевского конкурента и,можно сказать, ярого его ненавистника — Бориса Ельцина…
Требование снять эту главку объяснено было просто: не надо создавать лишних сложностей в отношениях между М.С. и Б.Н. — Горбачевым и Ельциным.
Но, конечно, все делалось не столь прямолинейно, и каждый из действующих лиц считал, что удачно скрыл подлинные мотивы своих “сценических” движений. Фролов представлял дело так, что и Ельцин, конечно, не гигант отечественной мысли, но и его оппонент, Александр Зиновьев, тоже ничего сверхъестественного не выдумал — так, напомнил несколько банальных, давно отработанных философами аксиом. А потому не стоит всемирно известной газете тиражировать банальности.
Однако что бы ни скрывалось “под ковром”,прорыв был все-таки совершен. Запретный Зиновьев появился на страницах “Правды”, получил возможность сказать то, что хотел сказать, причем — своими, не «отрихтованными» словами. Тот, кто знал и помнит суровую атмосферу тех лет, понимает, насколько это было непросто.
Возможно, та публикация совпала с опасной линией, на которую “перешел” к тому времени Горбачев, и все было намного проще, чем представляется мне с моей журналистской высоты. Но я и до сих пор не знаю, что думало о Зиновьеве и его взглядах главное действующее лицо — Александр Николаевич Яковлев, стремительно набравший силу в первые годы правления его молодого “друга” — Михаила Сергеевича Горбачева, недалеко ушедшего от своей, может быть, самой счастливой поры, когда он получил первый орден за трудовой порыв в роли помощника комбайнера….
Вряд ли есть смысл рассказывать о всех последующих публикациях Зиновьева в газете “Правда”, долгое время бывшей едва ли не единственной трибуной великого русского мыслителя. Его колючие мысли не нравились никому — ни властям предержащим, ни оппозиции, даже самой радикальной. Известно же со времен А.С. Пушкина, а может, и намного раньше: всех горьких истин нам дороже нас возвышающий обман.
Помнится, году в 1994-м, 30 декабря, под флагом московской мэрии собрали в бывшем Кремлевском Дворце съездов, благоразумно переименованном властью в Государственный Кремлевский дворец, политическую элиту нового Государства Российского, куда вошли все — от крайне левых до запредельно правых (или наоборот).
После кровавых октябрьских событий 1993-го идти на этот новогодний пир не хотелось, но журналистское любопытство пересилило….
Мне выпало сидеть за одним столом с Владимиром Исаковым — бывшим депутатом ВС РСФСР, заметным лицом прошлогоднего сентябрьско-октябрьского противостояния президента с Верховным Советом РФ, и Геннадием Зюгановым — лидером КПРФ, согласившейся участвовать в выборах Госдумы (и набравшей третью сумму голосов) по еще не принятой, но утвердившейся на крови новой Конституции России.
Обед был пресный, концерт был пресный, президент — из-за нездоровья — вел себя пассивно; участники политической “тусовки” были предоставлены сами себе.
У нас с Геннадием Андреевичем вышел спор (не рискую называть его дискуссией): стоит ли публиковать в “Правде” интервью Зиновьева, где он давал убийственные оценки тезисам к предстоящему съезду КПРФ. Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь главное: по Зиновьеву, при утвердившемся в РФ буржуазном режиме замена фигур на госолимпеничего абсолютно не значит, и если даже на президентских выборах победит лидер КПРФ, он должен будет проводить политику, диктуемую не программой его партии, а конституцией президентской республики….
Геннадий Андреевич сказал, что публиковать Зиновьева не надо; я, в свою очередь, информировал, что в таком случае Александр Александрович прекращает свое сотрудничество с “Правдой”. Я должен выбирать, и не колеблясь выбираю сострудничество с Зиновьевым, без которого наши читатели не представляют газету “Правда”.
Мы так и не нашли общего языка, но интервью с Зиновьевым появилось в “Правде”….
По возрасту нас разделяет не так уж много лет — 17-18. Но опыт жизни у Зиновьева, конечно же, иной, и это не может не сказываться на наших отношениях. В отличие от многих, даже весьма известных авторов, он не заискивает перед редактором, он требует принимать его таким, каков он есть. Хотя и не капризничает при неизбежных в газетном деле издержках: стилистической правке или сокращениях….
Каждая беседа нашего корреспондента с Зиновьевым — это всегда испытание для редакции. Александр Александрович говорит вроде бы всегда одно и тоже, и на первый взгляд кажется, будто ты это уже читал в его предыдущем интервью. Естественно, рука редактора тянется, чтобы повторы подсократить… Но тут же обнаруживаешь, что сделать это невозможно, так как придется вычеркивать и то новое, непривычное, сугубо зиновьевское, что рождается в, казалось бы, “повторении пройденного”.
Он первым ввел в оборот убийственно точные характеристики горбачевско-ельцинских преобразований: катастройка, колониальная демократия, дал опять-таки убийственно резкие определения деяниям персонажей этой эпохи: предательство, кретинизм, государственный идиотизм…. И что любопытно: чем больше мы проникаем в суть происходящего с Россией, тем больше понимаем, насколько Зиновьев прав в своих суждениях и оценках.
Мне, например, начатые Горбачевым перемены казались — да и сейчас кажутся! — неизбежными, остро необходимыми. Уж слишком много паутины скопилось к тому времени во всех углах и заугольях “партийной избы”, слишком большая пропасть образовалась между народом и партийными верхами. Все это надо было преодолеть, причем — быстро, решительно и бесповоротно.
Не все, вероятно, знают, что, придя к власти, Горбачев поначалу все делал так же, как и его тяжело больные и немощные предшественники. Я читал его речи на закрытых заседаниях, каких-то партийно-государственных сборах. Михаил Сергеич по-сталински-хрущевски распекал, помнится, распоясавшихся, а проще — поверивших в новые, реалистические, подходы высшего руководства бедных плановиков, не сумевших выйти в своих расчетах на нужные (кому?) цифры роста. Он, конечно же, требовал “поправить” цифры, что и было, по старой привычке, исполнено…. Горбачев только перед избранной аудиторией, в непубликуемых выступлениях называл реальные факты кризисного состояния промышленности Союза, степень износа оборудования, давно перешатнувшую критическую черту….
Хотя уже вовсю транслировались его — на уровне художественной самодеятельности — хлестаковские выходы в народ, заученные речи без бумажки перед послушным партхозактивом, но там больше звучали слова о борьбе с повсеместным пьянством, с отсталыми руководителями неизвестно какого, однако, конечно, не высшего звена.
Попытка действительно отличиться и здесь Горбачеву не удалась.
Первая поездка М.С. по Москве была практически закрытой — из журналистов присутствовали только редактор “Правды” по отделу партийной жизни Виктор Кожемяко да, кажется, корреспондент или корреспонденты насквозь официозного и хорошо управляемого ТАСС. Поездка задумывалась как вызов тогдашней практике парадного “знакомства с народом” высших руководителей партии, когда на завод или стройку, где они намеревались побывать, заблаговременно прибывали бригады вышколенных помощников, организаторы из ЦК и горкома готовили “место встречи”, ее участников и т.д. и т.п. Естественно, во всех нужных точках заранее были расставлены телекамеры, микрофоны, несли дежурство проверенные “девяткой” КГБ журналисты. Отчеты о встрече вождя на заводе занимали в “Правде” и других солидных газетах до двух-трех полос…. Вот почему, рассудили “окруженцы” М.С. Горбачева, поездки и встречи лидера партии с простейшими людьми должны утратить парадный характер — стать делом повседневным, войти в привычку, и нечегоих раздувать и расписывать: тогдашние их экстроординарное освещение означало только, что руководитель КПСС и — по совместительству — глава государства по существу оторвался от народа, редко видит простых людей, не знает, чем на самом деле они живут.
