Формируется новый мировой порядок. При этом речь идет только об определении контуров этого миропорядка. Как они определятся окончательно, пока еще никто не может с большой долей уверенности предсказать. Ялтинско-потсдамский мир создавался друзьями-врагами, а потому он неизбежно базировался на «сдержках и противовесах», коими и стали, с одной стороны, нерушимость границ и территориальная целостность, а с другой – защита прав этнических меньшинств. Эти «сдержки и противовесы» обеспечивались как раз «холодной войной», т. е. противостоянием двух тогдашних сверхдержав – СССР и США – и группировавшихся вокруг них военно-политических блоков (ОВД и НАТО соответственно). Более того, это противоборство было не только и не столько военно-политическим, сколько идеологическим. С одной стороны, борьба за новое общество и советский коммунизм, а с другой – защита «свободного мира» от «тоталитарного монстра». «Холодная война» закончилась тогда, когда прекратили свое существование СССР, Варшавский блок, а коммунистическая идеология вошла в состояние глубокого кризиса.
Для признания текущего противостояния «холодной войной» не хватает нескольких принципиально важных признаков. Это – наличие второй сверхдержавы, военного блока, который бы формировался вокруг него, и идеологии, которая отличалась бы от установок и ценностей западного мира. ОДКБ и по количественным, и по финансово-экономическим показателям не вытягивает на роль «ОВД двадцать первого века». В России, несмотря на жесткую риторику, власти не собираются строить «общество нового типа» и распространять революционную идеологию по всему миру. Если же говорить о социально-экономической политике внутри страны, то, по меткому замечанию американского конгрессмена-республиканца Даны Рорабакера, «здесь путинская Россия намного больше похожа на Америку Рональда Рейгана, чем нынешние Европа и США»[2]. Известный американский публицист и политик Патрик Бьюкенен в одной из своих статей оценил идеологические воззрения действующего российского президента как консервативные и близкие, а потому – близкие «подлинной Америке»[3].
При этом геополитические интересы Москвы гораздо более локальны по сравнению с советским периодом. Приоритетом постсоветской России является пространство бывшего Союза ССР. Обеспечение безопасности в этой части мира видится не как восстановление «империи», не как счет к истории или как травма от советского распада, а как выполнение текущих актуальных задач. В самом деле, сухопутная граница России и Казахстана является второй по протяженности в мире (она превосходит даже американо-мексиканский рубеж). И в случае коллапса безопасности в Афганистане (а он более чем вероятен с уходом НАТО оттуда) она становится опаснейшим вызовом для России. Если же говорить о Крыме, то после распада СССР он оставался местом сосредоточения почти 80 % всей инфраструктуры Черноморского флота РФ, одного из ключевых элементов безопасности южной части страны. Многие этнополитические конфликты на юге Кавказа напрямую связаны с проблемами безопасности Северного Кавказа (грузино-осетинский конфликт с осетино-ингушским, ситуация в Абхазии с положением дел в регионах со значительным адыгским населением, положение в Чечне и Дагестане с ситуацией в грузинском Панкиси). И даже там, где Россия вовлечена в разрешение проблем, выходящих за рамки границ бывшего СССР (Ближний Восток), Москва во многом решает задачи безопасности постсоветского пространства (угрозы, исходящие от радикальных исламистов российскому Северному Кавказу и Поволжью, а также соседним Грузии и Азербайджану). Эти взаимосвязи будут существовать вне зависимости от того, кто будет занимать пост президента России. Если же говорить о глобальном формате, то Москва, как и Пекин, не заинтересована в превращении США в «международного полицейского», коим по факту стал Вашингтон.
Таким образом, причиной сегодняшнего всплеска противоречий между Москвой, с одной стороны, Вашингтоном и Брюсселем – с другой, является не «вторая холодная война» и не идеологические разногласия, а асимметрия восприятия национальных приоритетов. У России и Запада разные точки отсчета того, с чего нарушается мировой порядок и международное право. Американцы и их союзники оценивают действия РФ как эксклюзивное нарушение европейских границ после Второй мировой войны. Но для Москвы нарушение международного права началось гораздо раньше, а украинско-крымский кризис – лишь последняя часть этого процесса. По справедливому замечанию известного болгарского политолога Ивана Крастева, «Европа любит думать о себе как о стабильном континенте, но в действительности здесь за два десятилетия, начиная с 1989 года, было создано и разрушено больше государств, чем в любом регионе мира в любое время. Даже чем в Африке в период деколонизации 1960‑х годов. 15 новых государств появились на месте СССР, 7 на месте бывшей Югославии и два на месте Чехословакии. Вдобавок к этому четыре «непризнанные республики» и еще другие, кто хотел бы пойти по их пути. Насилие на Балканах по сравнению с 1990‑ми годами значительно снизилось. Однако многие из новых государств по-прежнему подвержены кризисам и нестабильности. Им угрожает слабая государственность (ее компоненты включают коррупцию, отсутствие качественной правящей элиты, легитимности, сепаратистские конфликты и «горячие точки»). На них оказывает влияние как глобальный экономический кризис, так и возможные вмешательства извне»[4]. Продолжая тезис Крастева, можно предложить сравнительный анализ двух списков. Тех стран, что поставили свои подписи четыре десятилетия назад под Хельсинкским заключительным актом 1975 года, и тех, которые имеются в Европе сегодня.
История с Украиной – это не спор о том, «кто первым начал». Это история отсутствия реально работающего международного права и эффективного международного арбитража для спорных вопросов, касающихся взаимоотношений центра и региона в кризисных условиях. Снова, как это уже было ранее на Балканах или в Закавказье, у ведущих мировых игроков не было консенсуса относительно четких критериев по поводу отделения или сохранения территориальной целостности. При подготовке к референдуму в Крыму (прежде всего в тексте Декларации о независимости) его организаторы апеллировали к казусу Косово. По справедливому замечанию австрийского политолога и юриста (специально занимающегося проблемами сецессии) Бенедикта Гарцля, «Международный суд ООН оказался не в состоянии обеспечить четких указаний в отношении последствий успешной практики сецессии в своем консультативном заключении по поводу законности Декларации о независимости Косово. В частности, его основным юридическим доказательством был тезис о том, что «международное право в целом не содержит применимого запрещения деклараций независимости». В соответствии с этой логикой власти других де-факто государств, включая и Абхазию, рассматривали возможности для своего признания. И хотя прямой запрет на декларирование независимости отсутствует, это не означает автоматически его явного разрешения и поощрения»[5]. Продолжая мысль австрийского эксперта, мы можем заключить, что такая двойственность и недоговоренность дает возможность для двойной политической бухгалтерии и спекуляций относительно того, что считается «правильным самоопределением», а что – не считается. И апелляция к Косово возникает всякий раз неспроста.
Но сама эта двойственность уходит корнями в годы, когда «холодная война» была торжественно объявлена завершенной, а для Европы и постсоветского пространства был предложен фактически один-единственный линейный проект, сфокусированный вокруг НАТО и Евросоюза. Интересно, что одна из главных натовских «заповедей» – Russia out – перекочевала из мира «холодной войны» в мир после нее. Линейный проект по расширению и приобщению Евразии предполагался без России как равноправного партнера. Де-факто Москве предлагалось стать одной из постсоветских стран, не имеющих особых интересов на просторах бывшего СССР.
Но если бремя глобального лидерства новая Россия была не готова нести (и не может в силу многих резонов, прежде всего экономических и технологических, делать это сегодня), то вопрос о «политике соседства» в значительной степени является продолжением внутриполитической повестки дня. Связь конфликтов в Закавказье с Южным Кавказом, обеспечение безопасности в Центральной Азии и евразийская интеграция как возможность развития российского полиэтничного проекта и возможностей для развития собственной промышленной базы. Конечно, как правопреемник СССР в ООН Россия стремится по возможности сохранить роль бенефициария в этой структуре (постоянное членство в Совбезе) для недопущения глобального доминирования одной державы. И дело здесь даже не в имманентном антиамериканизме, а в понимании того, что реальной гармонизации мира силами одной державы не достичь.
