В связи с этим напомним, что в письме к Вольскому, касаясь устава, где говорилось о выходе из организации, Кускова указывала, что вышедший должен был поклясться — «никогда и никому, просто «заснуть». Последнее слово сразу вызывает сомнение в верности ее утверждения об отсутствии каких-либо масонских атрибутов, кроме клятвы. Дело в том, что глагол «заснуть» — не просто типичный масонский термин, неотделимый от всей прочей масонской обрядности, а одно из основополагающих масонских установлений. И то, что Кускова употребила его спустя столько лет, говорит о том, что этот термин был в ее масонской среде в широком ходу.
Концовка письма заслуживает внимания. «Керенский, — отвечала Кускова еще на один вопрос, — должен сделать в своей книге заявление, что с организацией Временного правительства эта организация прекратила свои действия. Не было ни одного конвента, и никакие «давления» на решение Временного правительства эта организация не оказывала. Влияние оставалось разве лишь в личных связях. Но ведь более половины членов Временного правительства к этой организации не принадлежали...»[14]. Из приведенного текста отчетливо видно, что намек, сделанный Милюковым, беспокоил Керенского (и, надо полагать, также Кускову) в связи с послефевральскими делами, а не до и во время них. Этот факт нам представляется весьма важным, о чем подробнее будет сказано дальше.
Таковы эти три письма Кусковой, на которых строятся масонские концепции Н. Яковлева и В.И. Старцева. К этому надо добавить, что и сам публикатор Аронсон придает им большое значение. Именно вокруг них он группирует все остальные сведения и строит свои умозаключения в том разделе своей книги, где речь идет о масонах.
Так же как и Н. Яковлев и В.И. Старцев, но значительно раньше их Аронсон уверяет читателей в том, что «существовала в России, может быть, немногочисленная, но политически влиятельная организация, представители которой играли весьма видную роль в переломные годы русской истории, в 1915—1917 годы, в эпоху первой мировой войны и февральско-мартовской революции». Далее он, в полном соответствии с письмами Кусковой, подчеркивает две важные черты этой организации: засекреченность и политическую пестроту входивших в нее деятелей. Именно секретностью автор объясняет, что «почти все историки эпохи» прошли мимо этого «редкого феномена». Более того, всякие упоминания о масонах и сейчас вызывают скепсис у рядового читателя. Одна из причин его — «страшные сказки», которые распространяли сперва в России, а теперь в эмиграции черносотенцы о так называемых жидомасонах.
Тем не менее существование вышеуказанной масонской организации — непреложный факт. В нее входили князь Г.Е. Львов и А.Ф. Керенский, Н.В. Некрасов и Н.С. Чхеидзе, В.А. Маклаков и Е.Д. Кускова, великий князь Николай Михайлович и Н.Д. Соколов, А.И. Коновалов и А.И. Браудо, М.И. Терещенко и С.Н. Прокопович. Более того, в эту «людскую смесь» затесался и бывший Директор департамента полиции А. А. Лопухин. В связи с этим автор не мог, конечно, не задаться вопросом, почему Милюков в своих воспоминаниях, говоря о масонах, о существовании которых он, по его словам, узнал много лет спустя, упорно избегает этого слова. «Надо сознаться,— пишет Аронсон,— что читатели мемуаров не без удивления отметили его странную манеру выражаться, ни разу не упоминая имени масонов и ограничиваясь какими-то намеками. Это тем более необъяснимо, что задолго до второй мировой войны в печати говорилось о масонах, назывались многие имена». Милюкову также, несомненно, были известны книга Мельгунова и мемуары Гессена, где речь идет о масонах. «Сами масоны, говорят, связанные клятвой, молчат, но почему Милюков чувствует себя связанным в этой области — непостижимо»[15].
Вызывает удивление не только Милюков, но и сам Аронсон. Спрашивается, как согласовать его утверждение, что Маклаков был масоном той масонской организации, о которой писала Кускова, и категорическое утверждение последней, что Маклаков в нее не входил, будучи совсем другим масоном? Как примирить слова Милюкова, что он узнал о существовании этой организации много лет спустя, с не менее решительным заявлением той же Кусковой, что он не только знал об организации, но и давал ей конкретные задания для исполнения? Аронсон не только не пытается разрешить эти противоречия, но даже не задается таким вопросом.
Открывая приведенный выше перечень масонов фамилией князя Г.Е. Львова, он делает такое примечание: «...автором получено опровержение о масонстве князя Г.Е. Львова ссылкой на церковные настроения первого председателя Временного правительства». Никаких разъяснений на этот счет со стороны Аронсона не последовало. В числе прочего Аронсон, продолжая свой рассказ о масонах, приводит пример, так сказать; автобиографического характера — рассказ «приятеля (в 1918 г.— А.А.), почему-то решившегося нарушить тайну и исповедаться. Для меня этот рассказ прозвучал фантастически». Приятель рассказал следующее. По дороге на фронт к ним (в какую-то провинцию) заехал Колюбакин (известный кадет, член ЦК к.-д. партии.— А.А.), провел там два дня «и за это время основал у нас масонскую ложу». Сам рассказчик в ложу приглашен не был. Но довольно скоро приехал другой член Думы — «К», и он был тот, кто вводил меня (т. е. приятеля. — А.А.) в ложу. Я был к этому подготовлен». Был исполнен, к его удивлению, ритуал: завязаны глаза, ряд вопросов (какие — не помню), прочел формулу присяги, вручил перчатки, поцеловал и ввел в другую комнату — «и я увидел десяток своих старых знакомых, местных деятелей, ранее меня уже введенных в ложу». Спустя некоторое время пришли и другие — не члены ложи, в том числе и сам Аронсон, — послушать доклад приехавшего из Петербурга депутата Думы[16].
Этот рассказ вызывает не меньшее недоумение, чем недомолвки Милюкова. Колюбакин поехал на фронт в 1915 г., т. е. в самый разгар деятельности эмансипированной, безритуальной масонской организации. Спрашивается, как же тогда объяснить всю эту обрядность, описанную «приятелем»? Как согласовать «десяток» с утверждением Кусковой, что ложи состояли из пяти человек? Если бы Колюбакин принадлежал к другим (как Маклаков), по утверждению Кусковой, французским масонам, тогда на эти вопросы есть хотя бы формальный ответ. Но, как увидим дальше, Колюбакин принадлежал именно к тем масонам, о которых писала Кускова. И, кроме того, как быть тогда со свидетельством Гессена, на которое ссылается Аронсон, о разоблачениях в «Новом времени», приведших к тому, что ложам с обрядом было приказано «заснуть»?
Наконец, почему сам Аронсон не называет ни фамилии «приятеля», ни тех, кого он увидел на собрании? Ведь он же не был связан масонской клятвой, тем более что сам в своей книге выражает недоумение по поводу молчания не только Милюкова, но и Кусковой, понимая, что ссылка на живущих в России несостоятельна. В ходе изложения будет показано, что и другие сведения и умозаключения Аронсона столь же сомнительны и противоречивы, как и только что приведенные.
Следующий по времени появления материал о масонах был опубликован в 1965 г. Он включен в статью американского историка, занимающегося русской историей, Леопольда Хаймсона в виде свободного авторского изложения и перемежается с изложением и интерпретацией других материалов на ту же тему, нам уже известных. Возникает необходимость его вычленения — задача, к счастью, в данном случае простая.
Важен повод, по которому Хаймсон завел вдруг речь о масонах. Дело в том, что его статья «Проблема социальной стабильности в городской России, 1905—1917» в журнале «Slnvic Review» (первая часть опубликована в том же журнале в декабре 1964 г.) имеет дискуссионный характер. Вместе с ней напечатаны еще две дискуссионные статьи; Артура Менделя «Крестьянин и рабочий накануне первой мировой войны» и Теодора фон Лауэ «Шансы либерального конституционализма». Заголовок последней статьи отражает тему дискуссии: была ли в России конституционная (западная) альтернатива революции? Именно на этот вопрос делает попытку ответить Хаймсон и для своего вывода (отрицательного) в числе прочего считает необходимым поставить вопрос о месте масонства в событиях 1914—1917 гг. Привлеченный им новый материал представляет собой интервью известного меньшевика Б.П. Николаевского с меньшевиками Чхеидзе и Гальперном в 1920 г., которое Хаймсон извлек из личного архива интервьюера. По мнению Хаймсона, в России не только рабочий класс был изолирован от образованного, привилегированного класса, но и большинство последнего все больше отделялось от царского режима, шел процесс поляризации сил, в результате чего либералы уже открыто заявляли в Думе о пропасти между царизмом и общественным мнением. Отсюда кризис партий: внутри кадетской партии пришли к столкновению буржуазное и разночинско-радикальное крылья. Во главе первого стоял Милюков, второе возглавлял Некрасов. Спор между ними, как уверяет Хаймсон со ссылкой на Потресова и Мартова и что абсолютно не соответствовало действительности (это показано в наших работах[17]), шел о выборе политической ориентации — эволюционной или революционной тактики. В Москве, продолжает автор, ссылаясь на публикации в «Историческом архиве» (1958, № 6 и 1959, № 2), прогрессистами и левыми кадетами был создан Информационный комитет, который вступил в переговоры даже с большевиками[18].
