ОЛЬБРИХТ: Именно поэтому мы уже отдали приказ под условным наименованием «Валькирия», заранее разработанный на случай внутренних беспорядков.
ФРОММ: Это самое явное неповиновение! Кто это «мы»? Кто дал приказ на операцию «Валькирия»?
ОЛЬБРИХТ: Мой начальник штаба, полковник Мерц фон Квирнхейм.
ФРОММ: Прошу вас, немедленно вызовите сюда фон Квирнхейма!»
Через несколько секунд входит фон Квирнхейм и с некоторыми оговорками признает, что хотя и не совсем по собственной инициативе, но он дал приказ на операцию «Валькирия». Фромм кричит, как раненый вепрь.
«ФРОММ: Вы арестованы! Увидите, что будет дальше».
В этот момент Штауффенберг бросается к Фромму и кричит ему прямо в лицо.
«ШТАУФФЕНБЕРГ: Господин генерал-полковник! Знайте же, наконец, что покушение совершил я! Я сам сегодня на утреннем докладе положил адскую машину в портфеле к ногам Гитлера. Был такой взрыв и вспыхнуло такое пламя огня, как будто разорвалась 15-сантиметровая граната. В той комнате никто не мог остаться в живых.
ФРОММ: Господин полковник, судя по этому, ваше покушение не удалось. Самое умное, если вы немедленно пустите себе пулю в лоб…
ШТАУФФЕНБЕРГ: И не подумаю!
ОЛЬБРИХТ: Господин генерал-полковник! Наступает наш двенадцатый час. Мы должны немедленно действовать. Час настал!
ФРОММ: Судя по этому, и вы участник этого государственного переворота, Ольбрихт?
ОЛЬБРИХТ: Да! Но я стою только на краю той группы, которая сейчас берет в свои руки управление Германией.
ФРОММ: Так. Тогда я объявляю вас всех троих арестованными. Господа, сдайте оружие, вы арестованы!
ОЛЬБРИХТ: Вы не можете нас арестовать. Вы, наверное, не знаете истинной расстановки сил.
ШТАУФФЕНБЕРГ: Верно! Мы вас арестовываем!»
С этими словами Ольбрихт и Штауффенберг хватают с двух сторон генерал-полковника Фромма, вталкивают его в маленькую комнату рядом с его кабинетом и запирают дверь…
В эти часы на Бендлерштрассе, в здании ОКВ, в штабе заговора господствует нервная, неуверенная, до предела напряженная обстановка.
Уже поздний вечер, когда генерал-полковнику Беку вообще приходит в голову мысль спросить: «Скажите, Ольбрихт, какие приняты меры в интересах защиты здания и нашей личной безопасности?» Из ответа выясняется, что ворота, правда, заперты, но пока в их распоряжении находится все еще обычная охрана у ворот. О подходящих якобы частях и танках еще нет ни слуху ни духу. При виде такой безответственности, такого отсутствия руководства Бек недоумевает.
«БЕК: И скажите, какие указания получила охрана? По чьему приказанию она действует?
ОЛЬБРИХТ: По моему.
БЕК: И что сделает охрана, если здесь вдруг появится гестапо?
ОЛЬБРИХТ: (Генерал вместо ответа пожимает плечами и вопросительно смотрит на Бека.)
БЕК: Откроет ли охрана огонь?
ОЛЬБРИХТ (опустив глаза): Не знаю…»
В этот момент входит адъютант и докладывает: генерал Кортцфлейш здесь лично. Он утверждает, что Гитлер жив и он, таким образом, не склонен объявить в своем районе чрезвычайное положение. Через несколько минут следует еще больший сюрприз. В дверях появляется высокопоставленный офицер гестапо штандартенфюрер СС Пфиффратер, который в главном имперском управлении службы безопасности возглавляет сектор контрразведки, влившейся в гестапо. Всех поражает, что Кальтенбруннер осмелился послать сюда, в «логово льва», этого привилегированного палача. Пфиффратер ищет графа фон Штауффенберга. Его вводят к нему. Чего он хочет? Почти через десять минут Штауффенберг, смеясь, выходит из комнаты. «Кальтенбруннер послал этого мерзавца ко мне «спросить», какова причина моего быстрого ухода из ставки», — отвечает Штауффенберг в ответ на обращенные к нему вопросительные взгляды. «Вместо ответа я запер его в подвал!» — говорит он и хохочет.
Гизевиуса на автомобиле посылают к Гельдорфу, в управление полиции, чтобы он помогал там, если нужно. Гельдорф и так уже жалуется по телефону: руководители районных отделений полиции штурмуют его из-за отсутствия единодушных, ясных приказов. Отсутствие руководства, неразбериха, видимо, усиливаются. От Бендлерштрассе до Александерплатц Гизевиуса даже ни разу не задерживают. Лишь только он отдышался у Гельдорфа, по телефону звонит начальник берлинского гестапо Мюллер. По его словам видно, что ничего определенного он не знает. Он говорит, что, по его сведениям, назревает нечто вроде военного путча, он видел выступившие части в районе Вильгельмштрассе. Но ударение в его словах скорее вопросительное, чем утвердительное. После этого Мюллер сразу добавляет, что фюрер жив и скоро будет говорить по радио. «Для успокоения» он сообщает также Гельдорфу, что на пути к Берлину находятся сильные части СС. У него уверенный голос.
Через несколько минут Гельдорфу звонит Геббельс. Как видно, «хромой дьявол» абсолютно спокойно сидит в своей берлоге, в министерстве пропаганды. Он тоже подтверждает, что Гитлер скоро будет говорить по радио, но тщательно избегает всяких разъяснений в связи с покушением. Гельдорф дальше и не настаивает. И вскоре после этого по радио действительно передается сообщение о неудавшемся покушении, но оно не содержит никаких подробностей и в нем не упоминается ни одного слова о личности организатора покушения. В конце концов, в коммюнике сообщается, что фюрер находится в павильоне руководителя ставки и пьет чай с находящимся у него в гостях Муссолини.
Командующие армиями медлят
Как только начинает передаваться коммюнике, зданием ОКВ на Бендлерштрассе овладевает еще большая неразбериха. Бек, ворча, мчится к Штауффенбергу и требует от него отчета, что происходит с занятием радиостанций, которое должно было произойти уже давно. По мнению Штауффенберга, в этой области все в наилучшем порядке: танки в пути, и самое позднее в половине восьмого они достигнут центра города. «Затем, — говорит он, — мы разобьем их сразу по всем линиям, и радиостанции тоже дождутся своей очереди». Бек, сомневаясь, покачивает головой.
Вскоре после этого главный штаб заговора потрясает сенсационная весть. По телефону звонит командующий военным районом Парижа в оккупированной Франции генерал Штюльпнагель. Бек сам говорит с ним и к тому же совершенно открыто. Он сообщает также, что нужно считаться и с неудачей покушения, но это не меняет дела: жребий брошен. Штюльпнагель отвечает, что он, со своей стороны, уже принял все меры, арестовал руководителей СС, а солдаты повинуются ему беспрекословно. Но говорит ли он правду? На прощанье он предлагает Беку поговорить непосредственно с командующим Западным фронтом фельдмаршалом Клюге и в ответ на согласие Бека сразу дает линию штаба Западного фронта вблизи Парижа.
Клюге сам подходит к телефону. Бек точно излагает ему обстановку и призывает его в этот решающий час без колебаний присоединиться к берлинской операции. Весь главный штаб путчистов жмется к говорящему по телефону Беку. Штауффенберг и Гизевиус через другую трубку следят за разговором Чувствуя, что Клюге колеблется, Гизевиус сует под нос Беку записку: «Дайте ему почувствовать, что для него нет другого выхода». Бек пробегает записку, кивает и показывает глазами, что понимает. И уже говорит: «Клюге, я еще раз совершенно ясно ставлю вам вопрос: присоединяетесь ли вы к операции и подчиняетесь ли вы моему командованию?» Клюге мучительно ищет лазейку, мнется, увиливает. Тогда, наконец, Бек бьет козырем, предложенным Гизевиусом: «Клюге, чтобы рассеять всякие сомнения, я должен напомнить вам наш последний договор и нашу договоренность, поэтому я еще раз вас спрашиваю: подчиняетесь ли вы моему командованию? Отвечайте ясно!» Но Клюге продолжает увиливать, он ссылается на сообщение о неудаче покушения и, наконец, с трудом выдавливает: прежде чем принять окончательное решение, он должен посоветоваться со своим штабом. Наконец он обещает в течение получаса позвонить по телефону.
Как только Бек кладет трубку, снова звонит телефон. Докладывает командование северной группы войск. Бек несколько часов ищет с ним связь, и теперь, наконец, линия есть. Для Бека это дело, как видно, особенно близко к сердцу. Как свой первый, самостоятельный боевой приказ, отданный сегодня, Бек сообщает армейской группировке, уже почти запертой в Курляндском мешке: немедленно начинайте отход, пока еще вообще можно избежать этого развертывающегося «нового Сталинграда». Командующий армейской группировкой генерал-полковник Линдеманн, естественно, старается в этом деликатном положении остаться в стороне, таким образом, Бек может отдать приказ только начальнику его штаба И когда телефонный разговор заканчивается, происходит нечто, глубоко характеризующее всю наивность замыслов путчистов.
Бек созывает всех в свою комнату. «Невозможно предвидеть, как сложится наша судьба в последующие дни и часы, — говорит он торжественным голосом. — Поэтому определенные факты, которые могут быть важными для историков следующего за нами времени, нужно зафиксировать в письменном виде». После этого введения он заносит в протокол только что отданный по телефону приказ, которым он дал возможность северной группе войск пробиться на родину и быть готовой к защите Восточной Пруссии. Эти слова, вероятно, яснее всего свидетельствуют о всем направлении мыслей и узких, ограниченных целеустановках путчистов. Они не хотели ничего другого, кроме «исправления» ошибок Гитлера, и даже в этот критический час оправдание перед историей считали важнее срочных мероприятий путча. Когда они подписывают документ, Бек вытаскивает золотые карманные часы и приподнятым тоном торжественно заявляет: «Господа, 19 часов 21 минута!»
