— Наци скоро захотят забрать себе и всю Моравию, — говорил Земенек сыну. — Нам придется сражаться с ними, чтобы выжить. Но самое главное: никогда не забывай, как нас предали.
15 марта 1939 года немецкая армия двинулась со своих новых судетских плацдармов и без сопротивления заняла Прагу — столицу Чехословакии. Германия присоединила к своей территории Моравию и Богемию, клочок Словакии отдала Венгрии, а то, что осталось от Чехословацкой республики, сделала крошечным марионеточным государством. Робкие протесты, раздавшиеся на Западе, Людек с презрением расценил как свидетельство бессилия английского и французского правительств.
При содействии отца, ловившего каждую ночь передачи западных радиостанций и комментировавшего новости, Людек приобщался к истории, творящейся у него на глазах. Ход второй мировой войны окончательно убедил его в правоте отцовских суждений — каждый новый эпизод свидетельствовал о хилости и никчемности коварных западных демократии.
Хотя Земенек-старший с недоверием относился и к социализму, с самого начала войны его симпатии были на стороне русских. Ночи напролет он просиживал в кухне и, приложив ухо к приемнику, слушал передачи немецких и советских станций. Советы повсюду отступали, и если даже наполовину верить немецким военным сводкам, напрашивался вывод, что Россия несет чудовищные потери. Но постепенно СССР как-то оправился от поражений. Он не желал сдаваться на милость Гитлера, как все остальные. Когда его армия выстояла под Ленинградом, остановила немецкие армии под Москвой, разбила немцев под Сталинградом и начала теснить их на запад, — восхищение Земенека русскими стало безграничным.
Он ничего не знал о марксизме-ленинизме и о том, как Советы строят у себя коммунизм. Для него это все была китайская грамота. Но после того как советские войска освободили Чехословакию, он объявил — сначала собственной семье, а затем и всей деревне: «Я — коммунист!»
Людек тоже был всей душой за коммунизм, но в отличие от отца он ревностно взялся за изучение его принципов. Со страстью новообращенного он штудировал труды Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Не чета другим, он с легкостью разбирался в самых сложных и противоречивых теоретических построениях марксизма. Ничего удивительного, что спустя несколько лет Людек, выдержав сложнейший экзамен, показал, что его способности намного превышают средний уровень, если не близки к блестящим.
В 1945 году Людеку исполнилось шестнадцать лет. Он решил посвятить великому делу коммунизма всю свою жизнь. Маркс, Ленин и Сталин сделались для него божествами, на которых он смотрел, как верующий смотрит на иконы. Их учение было чем-то вроде религии, партию он считал ее храмом. В гимназии он организовал и успешно вел первый марксистский кружок. Подобно пламенным проповедникам Евангелия, он совершал поездки по стране как доверенное лицо Партии, пропагандист, обращающий молодежь в новую веру. На протяжении лета 1946 года ему пришлось распространять листовки, выполнять массу других партийных поручений и выступать на митингах и собраниях в поддержку коммунистических кандидатов, которые в конце концов набрали на общенациональных выборах 38 процентов голосов. Хотя Людеку было всего 17 лет, его приняли в партию, куда могли вообще-то вступать только совершеннолетние, достигшие восемнадцатилетнего возраста.
После коммунистического переворота 1948 года в Чехословакии начались жестокие чистки, и, как это случалось и в СССР, страной овладело какое-то безумие. Людека это не смущало: ведь Ленин учил, что революция требует самопожертвования, страданий, не обходится без отдельных несправедливостей. Судьбе было угодно, чтобы эти несправедливости коснулись и Земенека-старшего.
Из-за преклонения перед коммунизмом, к которому многие в Здоунках относились неприязненно, отец Людека рассорился с большинством друзей. Как только коммунисты начали национализировать мелкие предприятия, он добровольно отдал государству свое фотоателье, хотя его вряд ли можно было назвать предприятием, пусть даже мелким. Земенек продолжал работать фотографом, как всю эту четверть века, но теперь ему приходилось отдавать государству весь доход. Взамен ему платили жалованье — 1200 крон в месяц, несравненно меньше, чем он имел до национализации. Как предприниматель и домовладелец (он сдавал жильцам две небольшие квартирки в собственном доме) Земенек по определению являлся классово чуждым элементом и должен был выплачивать высокий налог. Он принял это спокойно, и у Людека было теперь еще больше оснований восхищаться отцом.
В 1949 году Людек был принят на элитарный факультет международных отношений старинного Карлова университета.
Студентам полагалась ежемесячная стипендия — две тысячи крон. Получив стипендию впервые, Людек насчитал всего 600 крон и обратился в деканат, чтобы выяснить недоразумение. Ему ответили: «Вы не принадлежите к рабочему классу. Ваш отец до сих пор извлекает нетрудовые доходы, сдавая, квартиры. Вам и так повезло, что вас сюда приняли».
Чувство долга — а вовсе не страх — заставило Людека промолчать. Это Партия требовала от него жертв, это Партия выразила свае мнение, и его моральным долгом было повиноваться.
Чтобы заработать на жизнь, Людек устроился ночным корректором в партийную газету «Руде Право». По выходным он подрабатывал разгрузкой вагонов на товарной станции и вообще брался за любую работу, которая могла принести ему хотя бы несколько крон.
Преодолевая чудовищную усталость и вечное желание спать, он умудрялся также помогать в учебе другим студентам. К нему часто обращались за содействием — он постоянно шел в числе первой тройки или четверки на курсе. Сверх того, Людек вел партийную работу, выступал с докладами. Не подвергая сомнению правоту партийных принципов, он был на стороне справедливости всякий раз, когда видел, что администрация поступает неправильно. Так, он добился, чтобы студенту, больному туберкулезом, выделили в общежитии отдельную комнату. Студентам запомнились и другие подобные случаи.
Время было тяжелое, кругом продолжались репрессии, и прямота и искренность Людека сделали его очень популярным в университете. При первой возможности однокашники выдвинули его кандидатуру в секретари парторганизации факультета. Партия отвела его кандидатуру — Людеку хотелось думать, что за чрезмерную прямоту и строптивость, но в дальнейшем он вынужден был признать, что причины были иные.
На протяжении последующих трех лет его как одного из лучших студентов собирались направить учиться в Советский Союз, хотели назначить администратором выставки, посвященной тридцатилетию чешской компартии, а затем представителем Чехословакии в составе международной комиссии по наблюдению за перемирием в Корее. Но каждый раз неведомый партийный руководитель накладывал вето: и все потому, что Людек «происходил не из рабочей среды».
Университет он окончил летом 1953 года, оказавшись среди четверки на факультете, получившей диплом с отличием. Большинство выпускников устроилось отлично. Людек — опять-таки из-за своего мелкобуржуазного происхождения — был направлен (притом не в качестве офицера, а вольнонаемным) на службу в бригаду погранвойск, дислоцированную на границе с Германией, в сельской местности. Там в свободные часы он занялся историей этой области, вел политкружок для солдат и вызвался писать тексты выступлений на политсобраниях для офицеров своей части. Ее командир представил Людека русским советникам, прикомандированным к чехословацким пограничным частям, отзываясь о нем как о высокосознательном и политически зрелом юноше. Возможно, кто-то из этих советников запомнил Людека и в дальнейшем, когда подвернулся случай, замолвил за него словечко.
В марте 1955 года, неожиданно даже для командования бригады, пришел приказ вернуть Людека в Прагу: он должен был явиться в министерство внутренних дел. Там восемь человек в штатском беседовали с ним на протяжении двух часов. Никто из них не счел нужным ему представиться, но Людек понял, что большинство здесь — русские. Это его не удивило: в те дни русские встречались в Чехословакии повсюду, они считались одновременно учителями и братьями, и учиться у них было большой честью.
Беседа началась с выяснения политической подкованности Людека и его отношения к марксизму. Здесь ему нечего было опасаться: он наверняка знал больше любого из присутствующих и отвечал на вопросы не задумываясь, цитируя на память Маркса, Ленина и Сталина. Его непосредственность и эрудиция вызвали одобрение.
Эти люди вежливо выспрашивали, каковы его взгляды и настроения, но после первых же вопросов он понял, что им известные все детали его биографии.
— Должно быть, в университете вам пришлось пережить ряд огорчений, — заметил один из русских. — Ну вот, например, вас несколько раз выдвигали на видные должности, но партия — или кто-то в партии, — каждый раз не давали вам занять эту должность и показать, на что вы способны…
