Полиция? Нет, ребята, ее опасаться нечего. Если будет возможно, мы ее тоже «обезвредим». Если это не удастся, то проявлена забота и о том, чтобы следствие было направлено в соответствующее русло. Доктор Геббельс и Геринг уже договорились между собой по этому вопросу. Так что не думайте об этом.
На этом первое «рабочее совещание» закончилось. Перед тем как разойтись, Карл Эрнст назначает руководителем «операции» одного из наиболее испытанных членов своего штаба, 25-летнего начальника одного из штурмовых отрядов Гейни Гевера, Сам Карл Эрнст оставляет за собой лишь высшее руководство.
В последующие дни все десять человек получают копии плана рейхстага. А Карл Эрнст и Гейни Гевер идут осматривать место действия. Карл Эрнст, как депутат рейхстага и государственный советник, может беспрепятственно прогуливаться «со своим гостем» по зданию. Он выискивает те места, которые предположительно загорятся легче всего. Так выбор падает на ресторан и буфет, на большую приемную и на зал пленарных заседаний с деревянным покрытием, заполненный рядами хороших сухих скамей. «Будет гореть, как порох, не будь я Гейни Гевер!» — говорит юный главарь штурмового отряда своему начальнику.
Подчиненные не участвуют в осмотре места действия, в это время они с планами здания в руках, проводят репетицию в казарме СА, в одном из отдельных залов которой их поместили, чтобы члены группы свыклись друг с другом. Здесь же были распределены роли. Двое будут стоять на страже, чтобы тех, кто разбрызгивает горючее, не постигла неожиданность. Жидкость высыхает за 10–15 минут и загорается сама. Нацисты точно договариваются, «чей ресторан» и «чей зал пленарных заседаний», так как этот зал находится дальше от того места, где они войдут, поэтому его можно поручить только отличному бегуну. Двое будут стоять на страже на соседних улицах, выходящих на площадь перед рейхстагом (с грустью они принимают к сведению, что выпадают «из основной игры»).
Заходит речь и о так называемой «параллельной операции», главным действующим лицом которой будет «голландец», но этим, говорил Гейни Гевер, ребята заниматься не будут, это уже относится к полиции и суду.
В день операции поджигатели уже рано утром приступают к работе. Сначала они едут в парфюмерный магазин в северной части Берлина. Хозяин магазина — старый член нацистской партии и член СА. Он приносит горючее. Нацисты кладут большие металлические бутылки в рюкзаки и в 6 часов утра на трех автомобилях приезжают к дому председателя рейхстага Геринга. Длинный подземный коридор связывает это здание с рейхстагом.
Перед резиденцией председателя рейхстага стоит столько автомобилей, что приезд еще трех не кажется подозрительным. Поджигатели беспрепятственно проходят в ворота, будка привратника стоит пустая. «Участвует ли» в этом деле старик-привратник или его вызвали всего лишь «по делу службы» — неизвестно. Они сразу спускаются вниз, отсюда начинается подвал и от него — подземный коридор. Здесь они долгое время должны сидеть, ничего не делая, — ждать условленного сигнала.
После 8 часов вечера в подвале вдруг появляется Карл Эрнст. Еще раз он проводит краткий инструктаж, после этого штурмовики отправляются в путь. В спортивных тапочках на резиновой подошве они пробегают по тускло освещенному подземному коридору и, как только достигают здания рейхстага, делятся на пары. Две пары идут в зал пленарных заседаний, двое направляются в ресторан и буфет, а двое — к большим приемным. Согласно последнему инструктажу Карла Эрнста, в случае разоблачения они должны сказать, что они — простые посыльные, которые стараются попасть в помещение национал-социалистской фракции рейхстага, но заблудились в лабиринте коридоров. «Если все-таки дело дойдет до препирательства, — сказал Карл Эрнст, — немедленно стреляйте. Это, — говорит он, — все-таки лучше, чем громкий скандал, который закончится полным разоблачением».
Однако до этого дело не доходит. Все идет как по маслу. Примерно через полчаса они все уже стоят в кабинете Карла Эрнста, и Гейни Гевер отдает положенный рапорт. Начальник очень доволен. Он обещает всем крупную денежную награду и снова просит полностью соблюдать тайну.
Но как раз с этого момента и начинается трагедия Ралля. Доверчивый парень думает, что они в самом деле получат обещанную денежную премию. И когда через несколько месяцев вместо премии из СА выпускают дух (по мнению Ралля, из-за того, что начальник стал слишком «благородным»), он решает бороться за обещанную награду другим путем Это служит причиной его гибели. А что случилось с другими поджигателями из СА? Рано или поздно их всех «выводят из строя». Последний из них, главарь группы Гейни Гевер, гибнет на Восточном фронте.
Процесс о поджоге рейхстага длится несколько месяцев. Каждый день мировая печать помещает новые и новые факты, но один, самый важный, «факт» обвинению так и не удается доказать: то, что у Димитрова и его товарищей есть общее с поджигателями. Мнимого голландского коммуниста Ван дер Люббе, пойманного на месте преступления, приговаривают к смертной казни. Димитрова вынуждены оправдать.
Но ценного узника — хотя суд вынес оправдательный приговор — все еще не выпускают на свободу. Напротив, после оправдания условия в тюрьме становятся еще более невыносимыми. После кратковременного пребывания в лейпцигской тюрьме, где Димитрова держат до вынесения приговора, его переводят в берлинскую тюрьму гестапо. Это темное подземное помещение, полностью изолированное от внешнего мира. В подвале находятся сырые, тесные и узкие камеры. На заключенных не ведется ни тюремного журнала, ни даже списка, поэтому они полностью отданы произволу тюремных надзирателей.
Все признаки указывают на то, что после вынесения оправдательного приговора нацисты, верные обещанию Геринга, хотят разделаться с Димитровым. Но они не осмеливаются это сделать. Новое тюремное заключение после оправдания — после такого долгого и публичного процесса, за которым с напряженным вниманием следил весь мир, — приводит в движение мировое общественное мнение.
Во всем мире развертывается движение за освобождение героев лейпцигского процесса. 16 февраля 1934 г. Советское правительство принимает решение о предоставлении Георгию Димитрову советского гражданства. Впоследствии это постановление, сыграет решающую роль в освобождении узника.
Утром 27 февраля тюремные надзиратели неожиданно становятся вежливыми. Вскоре Димитрова приглашают в тюремную канцелярию. Его просят упаковать вещи, затем поспешно усаживают в автомобиль и увозят на аэродром. Только там Димитрову сообщают, что его высылают из Германии и он может ехать в Советский Союз. Все это делается в обстановке глубокой секретности и великой спешки. Геббельс боится, что если массы узнают об этом деле, то отъезд Димитрова вызовет антифашистскую демонстрацию. Едва только заканчивается лейпцигский процесс, как одна из крупных западных газет пишет: «Удивительно, почему Димитров молчит. Это, несомненно, результат германо-советской договоренности. Жизнь Димитрова была куплена ценой его молчания».
Но Димитров говорит. В санатории под Москвой, где он лечится после лейпцигского процесса, Димитров дает интервью корреспонденту выходящей большим тиражом французской либеральной газеты «Энтрансижан».
Ниже мы помещаем выборочно вопросы и ответы из интервью.
«Как с вами обращались?» — прозвучал первый вопрос.
«В тюрьме берлинской полиции у меня была чрезвычайно узкая камера. В ней было только-только место для койки. Когда я поворачивался на койке, я боялся удариться о стену. У меня забрали все деньги, которые при мне были».
«Но вам их вернули при освобождении!»
«Да нет же. Мне не вернули ни моих денег, ни моей библиотеки, стоившей две тысячи марок, ни чего бы то ни было из того, что у меня было конфисковано».
«Какова была пища?»
«Жидкость, которую они окрестили «кофе», — конечно, без сахара, — да ломоть хлеба. Вечером обед из бобов, гороха или манная каша. В первые дни меня не выпускали даже на прогулку… Однажды… один из чиновников громко сказал сопровождавшему меня полицейскому: «В Болгарии этот субъект избежал казни, хотя и был приговорен к смерти, но здесь его наверняка повесят».
«А как было после перевода в моабитскую тюрьму?»
«Меня поместили в камеру, предназначенную для самых тяжких преступников, с тройными решетками на окнах, с тройными запорами на дверях, с цементным полом… 3 апреля началось судебное следствие. Тогда же на меня надели ручные кандалы. Я носил кандалы до 31 августа днем и ночью, непрерывно. Их немножко распускали только на несколько минут для обеда и тогда, когда я раздевался, ложась спать».
