абсолютной свободой передвижения в поиске работы и более высокого уровня жизни, либо глубокое экономическое и политическое неравенство между странами должно исчезнуть, позволив людям одинаково пользоваться своими правами в любой точке мира. Ни того, ни другого в ближайшем или возможном будущем ожидать не приходится. (В 2014 году журнал
The Economist на основе данных МВФ подсчитал, что развивающимся экономикам потребуются три столетия, чтобы достичь западного уровня жизни.) В современном мире полно несостоятельных или переживающих не лучшие времена государств, в которых никто не хочет жить и работать; более того, Европа не имеет ни возможности, ни желания открыть границы.
Миграционный кризис обнажил основополагающее противоречие философии либерализма. Как идея всеобщих прав совместима с тем, что мы пользуемся ими как граждане не одинаково свободных и процветающих обществ? Точнее всего предсказывать доход человека на протяжении всей жизни позволяет не его образование или образование его родителей, а место рождения. Согласно статистике, дети, рожденные в беднейших странах, имеют в пять раз меньше шансов дожить до пяти лет. Выжившие, скорее всего, будут лишены возможности удовлетворить такие базовые потребности, как чистая вода и кров, и с десятикратной вероятностью будут недоедать. Их шансы столкнуться или испытать нарушения прав человека тоже гораздо выше. Лучшее, что вы можете сделать, дабы обеспечить своим детям экономическую стабильность, – это добиться, чтобы они родились в Германии, Швеции или Дании. Это намного важнее, чем престижный университетский диплом, успешный бизнес или меньшее число детей.
Как отмечает в своей работе «Лотерея рождения» Айелет Шахар, принадлежность тому или иному государству (с определенным уровнем благосостояния, стабильности и уважения прав человека) во многом определяет идентичность, безопасность, благополучие и предоставленные человеку возможности [27]. Самым ценным имуществом немцев в книге назван их национальный паспорт; неудивительно в таком случае, что его обесценивание пугает их не меньше инфляции. Любой актив теряет в цене, когда становится слишком распространенным. Полное членство в процветающем обществе в данном случае выступает сложной формой наследуемого имущества: ценный титул, предоставляемый по закону ограниченному кругу лиц, с неотчуждаемым правом передачи наследникам. Подобное наследование включает в себя набор прав, привилегий и возможностей исключительной ценности. Более шести миллиардов человек, 97 % мирового населения, получают пожизненное членство через лотерею рождения – и либо решают, либо оказываются вынуждены его сохранить.
Лотерея рождения бросает вызов главному обещанию либерализма и отводит центральную роль в мировой политике миграции. В сегодняшнем мире миграция – это новая революция. Не революция толпы XX века, а вынужденная революция семей и одиночек века XXI, вдохновляемая не идеологическими образами сияющего будущего, а фотографиями Google Maps по ту сторону границы. Мигрантов едва ли можно назвать «виртуальным авангардом гигантских масс», как пишут радикальные теоретики вроде Алена Бадью. Скорее, революционеры-одиночки [28], они не пишут (и не читают) манифестов – коммунистических или любых других. Для успеха новой революции нет нужды во внятной идеологии, политическом движении и даже лидере. Пересечение границы Европейского союза желаннее любой утопии. Для столь многих damnés de la terre [29] перемены сегодня означают не изменение политического строя, а смену страны проживания.
В 1981 году, когда ученые из Мичиганского университета провели первое всемирное исследование ценностей, они с удивлением обнаружили, что счастье нации не зависит от ее материального благополучия [30]. В те времена нигерийцы были не менее счастливы, чем жители Западной Германии. Но 35 лет спустя ситуация изменилась. У всех теперь есть телевизор, а распространение интернета позволило молодым афганцам и африканцам в один клик мыши увидеть, как живут европейцы и как работают их школы и больницы. Глобализация превратила мир в деревню, живущую под своего рода диктатурой постоянного сравнения с глобальным контекстом. Люди больше не сравнивают свою жизнь с соседской, теперь они сравнивают себя с жителями самых процветающих обществ планеты. Раймон Арон справедливо заметил 50 лет назад, что «в человечестве, находящемся на пути объединения, неравенство народов принимает то же значение, которое когда-то имело классовое неравенство» [31].
Размышляя о влиянии миграционного кризиса на Европу, словенский философ Славой Жижек обращается к классической работе Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании» [32]. В своей книге Кюблер-Росс предлагает хорошо известную схему из пяти стадий реакции человека на новость о неизлечимой болезни:
1. Отрицание («Это невозможно, не со мной»).
2. Гнев («Почему я?!»).
3. Торг («Я хочу лишь увидеть, как мои дети окончат университет»).
4. Депрессия («Я все равно умру, так зачем что-то предпринимать»).
5. Принятие («Я не могу побороть это, но я могу хотя бы подготовиться»).
По Жижеку, общественное мнение и реакция властей Западной Европы на поток беженцев из Африки и с Ближнего Востока проходят сходные этапы. Отрицание: «Ничего серьезного, будем их просто игнорировать». Гнев: «Беженцы угрожают нашему образу жизни, среди них скрываются мусульманские фундаменталисты, их надо остановить любой ценой!» Торг: «Хорошо, давайте установим квоты и будем поддерживать лагеря для беженцев в их собственных странах». Депрессия: «Все пропало; Европа превращается в Европастан!» В этой схеме, по мнению Жижека, отсутствует принятие, которое в этом случае означало бы последовательный всеевропейский план по работе с беженцами.
Нынешний кризис левых партий перед лицом наплыва беженцев вызван противоречием между универсальным характером прав человека и их реальным воплощением в национальном контексте. Жижек, один из культурных символов левых, вызвал шквал критики, в самый разгар миграционного кризиса заявив, что «защита своего образа жизни не исключает этического универсализма» и что для сохранения своей прогрессивной роли в обществе левые должны положить конец многолетней войне с евроцентризмом. В конце концов, в 1970-е именно западные левые отстаивали право деревенских общин Индии на собственный образ жизни и сопротивление глобализации. Сегодня же защита права процветающих европейских обществ на свой образ жизни и сопротивление беженцам, желающим жить в Европе как у себя дома, – прерогатива в основном правых партий. Левые ищут свое место в этой новой реальности.
За годы массовой миграции с кризисом идентичности столкнулись европейские левоцентристы, потерявшие множество голосов. Социал-демократы теряют политическое влияние по всему континенту, уступая голоса рабочих ультраправым партиям. В Австрии почти 90 % синих воротничков поддержали ультраправого кандидата во втором туре президентских выборов в мае 2016 года. На немецких региональных выборах более 30 % представителей рабочего класса проголосовали за реакционную «Альтернативу для Германии». На французских региональных выборах в декабре 2015 года «Национальный фронт» получил 50 % голосов избирателей из числа рабочих. Но, пожалуй, еще удивительнее, что самыми активными сторонниками выхода из ЕС на британском референдуме оказались избиратели с севера Англии, традиционной вотчины лейбористов.
Очевидно, что у постмарксистского
