Вариант № 3. Личность НАЙДЕТ ВЫСОКИЙ ЭЛИТНЫЙ СМЫСЛ.
В любом случае, человек службы оказывается в трансформационной ситуации. То есть в той самой ситуации, которую и называют «инициатической». Только попадает он в нее не из жажды получить искомую инициацию, а в силу исторической трагедии. Его сама трагедия впихивает в новую реальность. Он проваливается в нее, как в Зазеркалье.
Оглядывается вокруг себя — где, мол, хоть какое-то трансцендентное начало? Ну, Кролик хотя бы… Фавн какой-нибудь… Инициатический Бафомет… А в Зазеркалье — стерильная игровая поляна. А посреди нее качели… Не идолы, не языческие синкретические божества… Просто качели. Безжалостные и бессмысленные… Так сказать, стерильная «фигура баланса». Поди еще разбери, какая трансцендентальность стоит за подобной фигурой. Да и стоит ли?
Человек службы может просто не выдержать и не пройти. А может выдержать и пройти в «игровую зону». Но как пройти в эту зону и остаться человеком? Потому что пройти в нее и перестать быть человеком — это в каком-то смысле значит не пройти. Ведь добравшаяся до игровой зоны «раздавленность» будет порабощена (или просто «съедена») настоящими игроками.
Возражая Льву Толстому с его непротивлением злу силой, очень крупный философ начала XX века Иван Ильин (в целом, чтобы было понятно, отнюдь не «герой моего романа») совершенно справедливо говорил о действиях в благодати и в миру. Мол, в благодати нет места силе и злу, а в миру как несовершенстве клин можно выбивать клином.
Это правильно. Но тогда где-то должна быть благодать. Игрок должен быть игроком в миру. Но не в благодати. Говоря современным языком, на периферии системы, а не в ее ядре. Как только исчезает грань между ядром и периферией (а она исчезает сразу же, как только исчезает благодать, то есть брахманизм, то есть смысл), новый играющий человек становится вирусом, который привносит игру в ядро (простейший вариант — в свое общество).
Свой и чужой… Это противопоставление исчезает. И тогда можно многое. Я не буду перечислять, что именно. Этим «можно» пронизан XX век. Особенно его вторая половина. Это «можно» грозит стать всеобщим в XXI веке. Могу ли я назвать такую игру «беспределом»? Это мягкий и размытый термин, не позволяющий, увы, определить специфику рассматриваемого феномена.
Ну, назову я игру в Буденновске или в Беслане (а я убежден, что это именно игры) — беспределом. И что? Разве я что-нибудь раскрою в сути явления? Суть же эта в потере грани между миром и благодатью. И экспансии игрового начала в зону благодати, в «ядро системы» — что означает разрушение этого ядра, а значит, смерть или мутацию системы. (Тут все зависит от того, каким именно образом ядро будет разрушено. Но оно будет разрушено обязательно!)
Назвать губительное вторжение игры в ядро системы российским уникальным ноу-хау я не могу. В том-то и дело, что этот дух Игры, вышедший за рамки Истории (новый дух, по Гегелю), грозит стать безальтернативным духом XXI века. И тогда человечество исчезнет, причем достаточно быстро. Не будут реализованы даже идеи его сокращения до «золотого миллиарда» (или «золотого миллиона», неважно).
Время от времени ко мне приходят бледные, как смерть, элитарии, ощутившие прикосновение игрового абсолюта к своей душе и своему телу. Это нетрусливые, решительные люди. Тот страх, которым веет от них, — не имеет ничего общего с обыденным страхом. Но он еще сильнее. Обожженный этим холодным прикосновением человек говорит: «Неважно, что будет! Главное, чтобы наши дети выжили и были наверху!»
Что на это ответишь? Скажешь: «А если наверху будут только публичные девки?» Тебе: «И пусть». Спросишь: «А если наверху будут только птички и тараканы? Как вы в них превратите своих детей?» Решат, что ты отвратительно шутишь и не понимаешь серьезности темы. А я, поверьте, не шучу и все понимаю.
Когда Рональд Рейган сказал: «Пусть лучше мои девочки умрут сейчас, веря в Бога, чем будут воспитаны при коммунизме и умрут потом, не веря в него», — это, конечно, был пиар. Но в этом пиаре была какая-то (качество обсуждать не буду) огненность. Когда Магда Ришель (супруга Геббельса) написала перед самоубийством: «Мне не дорог мир, который придет после фюрера и национал-социализма, в нем не стоит жить, еще и потому я забрала с собой сюда детей. Их слишком жалко оставлять для грядущей после нас жизни…» — в этом тоже была огненность, пусть и черная.
Что такое мир вообще без огня и его хранителей? Почему этот мир сохранит человечность и человека? И почему в нем у Запада (нашей общей цивилизации) будет хоть какое-то место? Ведь рядом есть цивилизации, которые отнюдь не лишены своего огня. Мы хотим отдать им мир? А понимаем ли мы, что этот мир не будет миром, в котором останется Восхождение? Для кого-то речь идет о восхождении на Голгофу, для кого-то о восхождении как «усложнении форм»… Скачке из царства необходимости в царство свободы… Выходе разума из «инферно естественного отбора».
Но что такое мир без восхождения? Мир же не застынет в определенной точке. Начнется нисхождение. Возникнет мир регресса как тотальной нормы. Кто-то с облегчением скажет, что это будет мир фундаменталистского контрмодернистского ислама. Этот «кто-то» сильно заблуждается.
Когда я описываю русский мир эпохи карнавала как «русский ад», я не шучу. Я уже сказал в начале главы, что в скромное мебельное начинание, известное под названием «дело «Трех китов»«врываются «параполитические фурии» — left.ru и Форум. Мск. ру. Ну, врываются, и ладно… Что дальше? Что они несут с собой? Некоторое странное игровое начало? Но чем это начало обуздано? И обуздано ли оно хоть чем-то?
Я понимаю, что людей службы некая историческая трагедия вытолкнула в это самое Зазеркалье. Что перед ними — качели. И они как-то себя с качелями соотносят.
Но ведь качели — о-го-го какие! И что тут значит соотнестись? Значит ли это — всего лишь срочно обзавестись каким-то локальным компенсатором отсутствующего элитного Идеального? Но ведь локальный компенсатор тоже должен быть во что-то встроен. И, честно говоря, толку ли в компенсаторах? Нужна либо идеальная достройка личности до масштаба глобальных вызовов. Либо… Либо даже не знаю что.
Предположим, какой-то «человек службы» решил, что после распада СССР будет верно служить, так сказать, малому его осколку. Украине, например, или Чечне. Это его локальный компенсатор разрушенного (и поруганного — ведь прежние присяга и знамя оказались в грязи) прошлого Идеального. На что он надеется? На то, что его «кусок мира» сохранит и отстоит человечность?
Но при идущем глобальном процессе это исключено! Украина не спасется, потому что не спасется Запад. Да и вообще, что значит спасение? Спасение — это восхождение или что? Возможно ли спасение вне восхождения? И — крайний вопрос — нужно ли оно тогда?
Вот что такое метафизика — светская, духовная, какая хотите. Даже если конкретный человек ее не осознает, это не означает, что метафизики может не быть вообще.
А вот когда от метафизики решительно отказываются, да еще «люди службы», то возникают эти самые наглотавшиеся «вайшьистского варева» спецслужбистские «кшатрии» (неважно, в каких погонах), конкурирующие друг с другом «без берегов».
Таков масштаб вопросов, которые было предложено обсудить всем, кто заинтересован в поиске истины. В том числе и left.ru с его американским гражданином Беленкиным-Баумгартеном и всеми прочими «слагаемыми» — как коллективными, так и индивидуальными.
В ответ раздался весьма индикативный «визг» самого непристойного (буквально площадно-матерного) и одновременно весьма любопытного свойства.
В России широко известен анекдот про барина и кота, в котором барин, мучая кота, флегматично констатирует: «Очень они этого не любят». То, что именно не любит господин Беленкин, понятно. Он не любит опасной для него «форматизации». А также прочих научных изысков, которые случайно могут засветить то, что он хочет оставить в тени. И понять его можно. Начни кто засвечивать, глядишь, не только финансирование потеряешь, но и обретешь совсем иные, гораздо более масштабные неприятности. Поэтому он визжит.
А я всего лишь обращаю внимание на этот визг, потому что он, опять же, представляет собой хоть и мелочь, но индикативную. А индикативная мелочь — это уже не мелочь. Примесь изотопа — мелочь. Но мало ли что можно обнаружить по подобной мелочи! Фиксация визга господина Беленкина — это тоже часть метода. Равно как и технологическая критика, в ответ на которую была проявлена вышеназванная реакция.
Констатируя все это, я вовсе не хочу отвратить читателя от текстов господина Беленкина. Я, напротив, призываю прочитать их более внимательно. А если читатель после этого еще раз заглянет в книгу «Слабость силы», то он сумеет кое-что сопоставить и без меня. Я же перехожу теперь к интересующей меня фактуре, представляемой господином Беленкиным, которого я уже отрекомендовал читателю.
