Не столь продолжительные и не такие кровавые бунты против призыва в армию имели место и в других северных городах: Ньюарке, Трое, Бостоне, Толидо, Эвансвилле. В Бостоне погибли ирландские рабочие, напавшие на арсенал, – солдаты открыли по ним огонь.
На Юге, за фасадом единства белой Конфедерации, также тлел конфликт. Большинство белых – две трети – не имели рабов. Несколько тысяч семей составляли плантационную элиту. Федеральная перепись населения 1850 г. показала, что доходы 1 тыс. южных семейств, являвшихся экономической верхушкой, составляли около 50 млн. долл. в год, притом что остальные 660 тыс. семей вместе взятые получали примерно 60 млн. долл. в год.
Миллионы белых южан были малоимущими фермерами, жившими в сараях или заброшенных надворных строениях, обрабатывая землю, которая была столь плоха, что владельцы плантаций ее попросту забросили. Перед самым началом Гражданской войны рабы, трудившиеся на хлопковой фабрике в городе Джексоне (Миссисипи), получали 20 центов в день на питание, а белые рабочие того же предприятия – 30 центов. В августе 1855 г. газета, выходившая в штате Северная Каролина, писала о «сотнях тысяч семей рабочего класса, которые из года в год вели полуголодное существование».
За боевыми возгласами мятежников и легендарным духом армии Конфедерации скрывалось сильное нежелание воевать. Историк Э. М. Коултер, сочувствовавший Югу, задавался вопросом: «Почему Конфедерация потерпела поражение? Существовало немало сил, приведших ее к разгрому, но обобщить их можно таким фактом: народ недостаточно сильно и не слишком долго стремился к победе». Решающую роль играли не деньги или солдаты, а сила воли и моральный дух.
Закон о призыве, действовавший в Конфедерации, также предполагал, что богатые могут избежать службы. Начали ли солдаты-конфедераты подозревать, что они сражаются за привилегии элиты, к которой им никогда не суждено принадлежать? В апреле 1863 г. в Ричмонде вспыхнул хлебный бунт. В то лето восстания против призыва происходили в разных городах Юга. В сентябре вспыхнул хлебный бунт в Мобиле (Алабама). Дж. Л. Тейтум в своем исследовании «Нелояльность в Конфедерации» пишет: «До окончания войны состояние большого недовольства положением дел проявлялось в каждом штате, и многие нелояльно настроенные люди объединялись в группировки – в некоторых штатах это были хорошо организованные и активные сообщества».
Гражданская война стала одним из первых в мире проявлений современного военного искусства: смертоносные артиллерийские снаряды, пулеметы Гэтлинга, штыковые атаки сочетали неразборчивое убийство всех и вся, свойственное механизированной войне, с рукопашными схватками. Кошмарные сцены не поддавались описанию, кроме как в романах вроде «Алого знака доблести» Стивена Крейна. Во время одной атаки у Петерсберга (Виргиния) полк из штата Мэн, в котором было 850 солдат, потерял за полчаса 632 человека. Это была масштабная мясорубка: с обеих сторон погибли 623 тыс. человек, 471 тыс. получили ранения, т. е. более 1 млн. убитыми и ранеными в стране, чье население составляло 30 млн. человек.
Неудивительно, что по мере продолжения войны росло число дезертиров. Что касается армии Союза, то к концу военных действий из нее бежало 200 тыс. человек.
Тем не менее в 1861 г. за Конфедерацию сражались 600 тыс. добровольцев, в армию Союза многие также вступили волонтерами. Психология патриотизма, соблазн приключений, аура морального крестового похода, созданные политическими лидерами, эффективно сработали, затенив классовое возмущение богатыми и всемогущими и повернув гнев на «врага». Вот что пишет Э. Уилсон в книге «Кровь патриотов», вышедшей после Второй мировой войны: «В наших недавних войнах мы видели, насколько раскол и разногласия в общественном мнении могут мгновенно обернуться практически полным общенациональным единством, приливом энергии, которая понесет молодежь к гибели и преодолеет любые попытки сдержать этот поток. Единство мужчин на войне подобно стайке рыб, которая отклоняется от курса одновременно и, судя по всему, без указания лидеров, когда появляется тень врага, или закрывающей небо туче саранчи, которая одним импульсом опустится на землю, чтобы поглотить урожай».
Приглушив раздражающие звуки войны, Конгресс США взялся принимать, а Линкольн – подписывать целую серию законов, предоставлявших бизнесу то, что ему хотелось, и что аграрный Юг блокировал до сецессии. Предвыборная платформа республиканцев образца 1860 г. напрямую была обращена к предпринимателям. В 1861 г. Конгресс принял тариф Моррилла, благодаря которому импортные товары подорожали, что позволило американским промышленникам повысить цены на свои изделия и заставило потребителей в стране платить больше.
В следующем году был принят Закон о гомстедах. По нему 160 акров незанятой государственной земли на Западе мог получить каждый, кто готов был эту землю обрабатывать в течение пяти лет. Любой, кто был в состоянии заплатить по 1,25 долл. за акр, мог приобрести гомстед незамедлительно. Однако необходимые для этого 200 долл. имелись лишь у небольшого числа обычных людей; в дело включились спекулянты, скупившие большую часть земель. Под гомстеды отвели еще 50 млн. акров территории. При этом во время Гражданской войны Конгресс и президент безвозмездно передали различным железнодорожным компаниям свыше 100 млн. акров. Конгресс также создал национальный банк, сделав правительство партнером банковских кругов и гарантировав их прибыли.
Забастовки продолжались повсюду, и работодатели оказывали давление на Конгресс, чтобы тот оказал им помощь. Закон о трудовых договорах 1864 г. сделал для компаний возможным подписывать контракты с иностранными рабочими, если те обязались отдать годовой заработок в качестве оплаты стоимости въезда в страну. Во время Гражданской войны эта мера предоставила работодателями не только очень дешевую рабочую силу, но и штрейкбрехеров.
Возможно, более важным, чем принятые федеральные законы, выгодные для богатых, было повседневное действие местных законов и законов штатов, защищавших интересы домовладельцев и торговцев. Г. Майерс[107] в своей «Истории крупных американских состояний» комментирует эту ситуацию, рассуждая о росте богатства клана Асторов, значительная часть которого состояла из арендной платы, собранной с жильцов нью-йоркских доходных домов: «Разве не считается убийством, когда люди, стесненные нуждой, должны гнить в убогих, кишащих микробами многоквартирных домах, в которые никогда не проникает солнечный свет и где болезни нашли для себя благотворную почву для распространения? Тысячи тех, о ком ничего не известно, нашли свою смерть в этих отвратительных местах. Однако с точки зрения Закона арендная плата, собранная Асторами, да и другими домовладельцами, является честно заработанной. Весь институт права не видел в этом ничего необычного и потому очень важно, повторяясь еще и еще, сказать, что Закон не представлял собой свод этики или идеалов прогрессивной части человечества; напротив, подобно тому как в бассейне отражается небо, он отражал требования и эгоистические интересы растущих классов собственников».
В течение 30 лет до начала Гражданской войны закон в судах все чаще интерпретировался в пользу капиталистического развития страны. Изучая это, М. Хорвиц в своей работе «Трансформация американского законодательства» отмечает, что английское общее право более не являлось неприкосновенным, если оно оказывалось барьером на пути предпринимательства. Владельцам фабрик было предоставлено законное право уничтожать имущество других людей, если для развития бизнеса им представлялся удобный случай. Право на «принудительное отчуждение частной собственности» использовалось для того, чтобы забрать землю у фермеров и передать ее в качестве субсидии компаниям, строившим каналы или железные дороги. Решения о возмещении предпринимателями нанесенного ими ущерба стали выноситься судьями, а не присяжными, вердикты которых были непредсказуемы. Урегулирование споров при помощи арбитража было заменено их судебным разрешением, создав тем самым большую зависимость от адвокатов, и юридическая профессия стала более значимой. Древняя идея справедливой цены на товары переродилась в судах в идею caveatemptor («Будь осторожен, покупатель»), таким образом, отдав поколения потребителей на милость предпринимателям.
Тот факт, что договорное право было нацелено на дискриминацию трудящихся и на пользу бизнесу, показан М. Хорвицем в примере, относящемся к началу XIX в.: суды заявляли, что если работник подписывал контракт на год и уходил с работы до окончания этого срока, тогда ему не положено было получать зарплату даже за то время, которое он отработал. Вместе с тем суды заявляли, что если строительная компания нарушила контракт, то она все равно имеет право на получение оплаты за все работы, произведенные до этого момента.
