Города Германии стали свидетелями огромных народных манифестаций, направленных против фашистских бандитов и их единомышленников в правительстве. Так, в Гамбурге 3 января демонстрировало свыше 60 тыс. антифашистов, в Берлине 4 января — более 200 тыс.; многочисленные демонстрации состоялись также в городах промышленного Рура и др. Традиционный митинг 15 января на могиле К. Либкнехта и Р. Люксембург был наиболее многолюдным, несмотря на сильный мороз, за все годы, прошедшие после их убийства.
С особенной силой проявили немецкие пролетарии свою волю к борьбе против фашизма во время демонстрации 25 января 1933 г. в Берлине. Она была ответом на провокационное шествие, устроенное фашистами несколькими днями ранее, под защитой огромных нарядов полиции, мимо помещения ЦК КПГ — дома им. К. Либкнехта. Более 130 тыс. трудящихся столицы приняли участие в антифашистской манифестации 25 января, длившейся — и вновь при сильнейшем морозе — свыше четырех часов. Все ее значение можно уяснить себе вполне, если учесть, что лишь пять дней отделяло ее от установления в Германии кровавой фашистской диктатуры.
В течение января 1933 г. закулисные встречи с нацистскими главарями продолжались, теперь уже в Берлине, главным образом в доме И. Риббентропа. 22 января вступили в действие ближайшие советники президента — его статс-секретарь Г. Майсснер и сын Гинденбурга, его адъютант Оскар, имевший на 85-летнего старца большое влияние. Со слов Риббентропа известно, что когда оба последних — вновь под покровом тайны, незаметно покинув оперу и взяв такси, — прибыли в его дом, то Гитлер надолго уединился с О. Гинденбургом. Папен коротал все это время в светской беседе с Герингом, с которым не так давно скрещивал шпаги на памятном заседании рейхстага. Для Гитлера было чрезвычайно важно добиться расположения Гинденбурга, для чего очень существенна была помощь Папена — об этом недвусмысленно говорилось в письме Кеплера Шредеру, датированном декабрем 1932 г. и уже упоминавшемся выше, но и поддержка со стороны сына президента была совсем нелишней.
Сближение позиций шло достаточно быстро. Для Папена и других представителей президентской стороны вопрос о назначении Гитлера рейхсканцлером был уже решен, но сам Гинденбург все еще продолжал сомневаться. Имелись и нерешенные вопросы, в частности, о том, кто займет пост государственного комиссара Пруссии; на него претендовали Папен и Геринг. Этот вопрос был решен в пользу Папена: Гитлер был абсолютно уверен, что все равно добьется своего, пусть на 1–2 месяца позже. Другой спорный вопрос касался роспуска рейхстага: этого требовал Гитлер, нуждавшийся в реванше на выборах и хорошо понимавший, что после взятия власти у него будут несравненно большие возможности добиться избирательных «побед». Гинденбург по тем же причинам высказывался против роспуска, но особенно упорно против новых выборов возражал председатель Национальной партии А. Гугенберг — он согласился на это только после того, как Гитлер дал «честное слово», что результаты выборов никак не повлияют на состав нового правительства.
Чтобы побудить президента назначить Гитлера главой последнего, участники переговоров замыслили изобразить нечто вроде «национального фронта», куда, кроме НСДАП, вошли бы Национальная партия — Гугенбергу обещали ключевой пост в области экономической политики — и «Стальной шлем». Гугенберг потребовал, однако, своего назначения сразу на два министерских поста — экономики и сельского хозяйства, на что Гитлер также согласился: он не сомневался, что пребывание Гугенберга в правительстве будет кратковременным. Одновременно развивалась агония кабинета Шлейхера, которому Гинденбург отказал в полномочиях на роспуск рейхстага; Гитлеру спустя несколько дней он дал их. 28 января 1933 г. Шлейхер подал в отставку, а в это время шел к концу торг насчет министерских портфелей. Папен развеял сомнения президента, и 30 января 1933 г. Гитлер стал рейхсканцлером.
В том, что это произошло, роль, сыгранная фон Папеном, была поистине исключительной. Он имел полное право заявить позднее: «Я был избран благосклонной судьбой, чтобы соединить руки нашего канцлера и фюрера и нашего любимого фельдмаршала».
Безответственными были заверения Папена о том, что он быстро обуздает Гитлера, столкнув этого «фантазера» с реальной действительностью. Такая уверенность как нельзя лучше характеризует политическую слепоту Папена и его единомышленников, их неспособность разобраться в ситуации, в людях, с которыми им приходилось иметь дело. Между тем речь шла о судьбах страны, и камарилья, орудовавшая за кулисами, готовила соотечественникам худшую участь из всех возможных.
1 февраля 1933 г. Людендорф, находившийся в конфликте с гитлеровцами, направил Гинденбургу письмо: «Назначив Гитлера рейхсканцлером, Вы выдали наше немецкое отечество одному из величайших демагогов всех времен. Я торжественно предсказываю, что этот человек столкнет наше государство в пропасть, ввергнет нашу нацию в неописуемое несчастье. Грядущие поколения проклянут Вас за то, что Вы сделали это».
Страх перед собственным народом, осознание прогрессирующей слабости своих позиций побудили германскую буржуазию временно отодвинуть в сторону противоречия отдельных монополистических групп с целью создания правительства, которое объединяло бы все реакционные силы. Курс фашистов на «легальный» приход к власти оправдался. Буржуазно-демократический строй, основанный на веймарской конституции, позволил стать у руля управления страной клике ставленников крайней реакции, не скрывавших, что их целью является ликвидация какой бы то ни было демократии. События начала 30-х годов в Германии вновь продемонстрировали пороки строя, который не обеспечивал гарантий против торжества яростных врагов прогресса, какими проявили себя фашисты и в самой Германии, и для того момента в еще большей степени в Италии.
Судьба острейшего противостояния фашизма и антифашизма в Германии начала 30-х годов, в ходе которого первый добился значительных успехов в завоевании сторонников и мог рассчитывать на значительную поддержку со стороны правящих кругов, а главное — со стороны промышленных и финансовых властителей страны, могла бы сложиться не так, как это произошло в действительности. Но это могло случиться только в том случае, если бы в антифашистском лагере существовало единство взглядов и действий. Этого, к величайшему сожалению, не было, и хотя наступление фашизма растянулось в Германии на долгие годы, добиться сплочения антифашистских сил так и не удалось. Главной причиной этого была не только недооценка смертельной фашистской опасности, но непримиримая вражда между рабочими партиями — Коммунистической и Социал-демократической, за которыми шел практически весь многомиллионный рабочий класс Германии.
Корни этого противостояния восходят к первым послеоктябрьским годам, когда одно крыло международного пролетариата сделало ставку на насильственные методы борьбы, которые противоречили реформистским убеждениям лидеров и основной массе приверженцев социал-демократической партии. Борьба между двумя течениями рабочего движения прошла через всю историю Веймарской республики, то затихая, то разгораясь и приобретая предельную остроту. Бывали и кратковременные моменты сотрудничества. В основном же отношения между коммунистами и социал-демократами, как правило, оставались враждебными, чему способствовали постоянные случаи вмешательства коммунистических властей Советской России во внутренние дела Германии, которая рассматривалась, как наиболее «слабое звено» капиталистической системы, особенно пригодное для инициирования мировой революции; наглядным примером этого были события осени 1923 г., когда многочисленные эмиссары Москвы вели в Германии активную подготовку коммунистического переворота, используя тяжелый экономический и политический кризис, вызванный оккупацией Рурской области франко-бельгийскими войсками. Хотя приготовления к задуманной акции зашли далеко, от нее пришлось отказаться, ибо выяснилась практически полная изоляция коммунистов.
Но идея дать толчок мировой революции в самом слабом звене — Германии — не оставляла советских руководителей, и последствия мирового экономического кризиса 1929–1933 гг. как будто способствовали подобным замыслам. Тяжелое положение масс вызывало рост влияния коммунистической партии на определенные прослойки трудящихся, на некоторые прослойки интеллигенции. Но с конца 20-х годов популярность фашистской партии росла значительно большими темпами, и это должно было насторожить руководство КПГ и вождей Коминтерна.
Но этого не произошло. Руководство КПГ, действовавшее несамостоятельно, сильнейшим образом недооценило фашистскую опасность, ибо не видело принципиального отличия диктаторского режима, который намеревались установить Гитлер и его последователи, от демократического строя, существовавшего в Веймарской Германии, который, хотя ему и были свойственны определенные недостатки, обеспечивал важнейшие права и свободы. На словах руководители КПГ говорили о фашистской угрозе много и охотно; приверженцы КПГ оказывали жесткий отпор нацистским молодчикам. Конкретные примеры отпора, который эти намерения и действия гитлеровцев встречали со стороны коммунистов, приводились на страницах нашей книги. Но всего этого было мало, ибо неверна была стратегическая установка компартии, продиктованная из Москвы и нацеленная на борьбу за власть, хотя необходимых условий для этого ни в 20-х, ни в начале 30-х годов не было. Огромный вред общему делу наносила сопутствовавшая указанной стратегической линии борьба не на жизнь, а на смерть против социал-демократической партии, которую руководители КПГ, следуя утвержденному VI конгрессом Коминтерна (1928 г.) курсу, провозгласившему решительную борьбу против социал-демократии и определявшему ее не как часть рабочего движения, а как вариант фашизма (отсюда термин «социал-фашизм», вошедший в те годы в обиход коммунистических главарей и возглавлявшихся ими органов печати).
