Вот пример: на сегодняшний день наиболее криминальный класс в США это молодые черные мужчины. Риск совершения преступления этим классом значительно больше, чем у любого другого возраста, пола или национальной группы. Почему бы тогда не ввести обязательное заключение для таких мужчин до достижения ими возраста, в котором риск снижается? И дать им «компенсацию» путем предоставления качественной еды, одежды, развлечений и обучения в специальных лагерях коллективного заключения. Если нет, то почему нет? Еще пример: наиболее мощным аргументом в пользу сухого закона был несомненный факт, что люди под влиянием алкоголя совершают значительно больше преступлений и дорожных аварий, чем в трезвом виде. Так почему бы не запретить алкоголь и таким образом снизить риск, возможно компенсировав невольным жертвам этого закона бесплатным, финансируемым за счет налогов запасом полезного апельсинового сока? Или, например, почему бы не реализовать печально известный план доктора Арнольда Хатшнекера по «идентификации» предполагаемых будущих преступников в школах и превентивного заключения их под стражу для промывки мозгов? Если нет, почему нет?
Во всех описанных случаях, единственным основанием для ответа «нет», и это основание хорошо знакомо всем либертарианцам, которые верят в неотъемлемые права личности, будет то, что никто не имеет права подвергать насилию никого, кроме тех, кто прямо участвует в агрессии против чужих прав. Любое ослабление этого критерия даже до разрешения насилия в отношении удаленных «рисков» - это разрешение неограниченной агрессии против чужих прав. Любое ослабление этого критерия, таким образом, это пропуск в неограниченный деспотизм. Любое государство, основанное на таких принципах, не было «непорочно зачато» (т.е. без нарушения чужих прав), а было основано с помощью варварства и насилия.
И даже если бы риски были измеримы, даже если бы Нозик смог бы обосновать нам точку предельного риска, его процедура перехода от доминирующего агентства к ультра-минимальному государству все равно останется агрессивной, насильственной и нелегитимной. Но, как отмечает Чайлдс, не существует способа измерить вероятность такого «риска», не говоря уж об опасениях (и то и другое полностью субъективно). [19] Единственный риск, который может быть измерен, это риск в таких сравнительно редких ситуациях, где индивидуальные события случайны, строго гомогенны и повторяются очень большое число раз – как например, в случае с игрой в рулетку. Почти во всех остальных случаях реальной человеческой деятельности, эти условия не соблюдаются и измеримой точки предельного риска не существует.
Это приводит нас к крайне полезной концепции «надлежащего принятия риска» Вильямсона Эверса. Мы живем в мире неизбежных и неизмеримых неопределенности и риска. В свободном обществе, где соблюдаются индивидуальные права, каждый индивид надлежащим образом принимает риски, относящиеся к его личности и справедливо приобретенной собственности. Никто не вправе перекладывать свои риски на других; такое насильственное переложение будет агрессией и должно быть надлежащим образом остановлено и наказано легальной системой. Конечно же, в свободном обществе каждый имеет право предпринимать шаги к снижению своих рисков, которые не затрагивают чужих прав собственности; к примеру, приобретая страховку, проводя операции хеджирования, выкупая свои облигации и т.д. Но все эти действия добровольны и не включают ни налогообложения, ни принудительной монополии. И, как утверждает Рой Чайлдс, любое насильственное вмешательство в рыночное распределение рисков смещает общественное распределение рисков с оптимального и, таким образом, увеличивает совокупный риск для общества. [20]
Один из примеров, в котором Нозик санкционирует агрессию против прав собственности – это его забота [21] о частном собственнике земли, который окружен участками недружественных землевладельцев, которые не дают ему прохода наружу. На либертарианский ответ о том, что любой рациональный собственник перед приобретением участка приобретет права доступа у окружающих землевладельцев, Нозик поднимает вариант проблемы, в котором землевладелец окружен таким числом недружественных соседей, что все равно не сможет выбраться куда-либо. Но обсуждаемая проблема не относится исключительно к землевладению. Не только в свободном обществе, но даже сейчас, представим себе, что человека все без исключения жители Земли так ненавидят, что отказываются от обмена с ним и не разрешают ему пользование своей собственностью. Единственный ответ здесь состоит в том, что эта проблема – его собственный риск. Любая попытка прервать этот добровольный бойкот насильственным путем является недопустимой агрессией против прав участников бойкота. Нашему изгою лучше попытаться как можно быстрее найти друзей или хотя бы приобрести союзников.
Как же Нозик переходит от своего «ультра-минимального» к «минимальному» государству? Он предполагает, что ультра-минимальное государство морально обязано «компенсировать» клиентов, претендующих на приобретение услуг независимых агентств путем предоставления им защитных услуг и следовательно с этого момента становится «ночным полицейским» или минимальным государством. [22] Во-первых, это решение также является осознанным и явным, что едва ли позволяет отнести его к действию «невидимой руки». Но, что более важно, принцип компенсации Нозика еще более слабая философская концепция (если это возможно), чем его теория риска. Во-первых, компенсация в теории наказания, это просто метод восстановления прав жертвы преступления; оно ни под каким видом не может использоваться как моральная санкция для самого преступления.
Нозик спрашивает [23] означают ли права собственности, что людям дозволено совершать насильственные действия «при условии, что они готовы компенсировать их людям, чьи границы были нарушены?» В отличие от Нозика наш ответ в любом случае будет "нет". Как утверждает Рэнди Барнетт в своей критике Нозика: «В отличие от Нозиковского принципа компенсации, все нарушения прав должны быть наказаны. Это и есть смысл права.» И «в отличие от добровольного желания оплатить цену делающего возможной покупку, компенсация не делает агрессию допустимой или оправданной». [24] Права не должны нарушаться, компенсация – это лишь один из методов воздаяния или наказания преступления по факту; мне не должно быть разрешено бесцеремонно вторгаться в чей-либо дом и ломать в нем мебель лишь на том основании, что я готов впоследствии «компенсировать» ущерб. [25]
Во-вторых, нет никакого способа узнать, какой размер должна иметь компенсация. Теория Нозика базируется на том, что шкалы предпочтений людей стабильны, измеримы и доступны стороннему наблюдателю. В данном случае ни одна из этих предпосылок не верна. [26] Австрийская субъективная теория ценности показывает нам, что шкалы предпочтений подвержены постоянным изменениям и что они не могут быть ни изучены, ни измерены внешним наблюдателем. Если я купил газету за 15 центов, мы можем сказать о моей шкале предпочтений, что на момент покупки газета стоила для меня больше, чем 15 центов. И это все. Это предпочтение может завтра измениться, а иные части моей шкалы предпочтений и вовсе остались полностью неизвестными другим. (Небольшое отступление: претензии Нозика на использование концепции «кривых безразличия» здесь совершенно ненужно и лишь добавляет путаницы, так как безразличие никогда явно не проявляется в действии и реальных обменах, являясь, следовательно, неопределенным и объективно бессмысленным. Более того, кривая безразличия предполагает две оси для благ, какими будут оси предполагаемых кривых у Нозика?) [27]. Но если нет возможности узнать, что полностью компенсирует индивиду изменение, то у стороннего наблюдателя, такого как минимальное государство, нет и возможности определить какая требуется компенсация.
Чикагская школа пытается разрешить эту проблему просто предполагая, что потери полезности индивида измеряются денежной ценой потерь; так, если кто-либо изорвал мою картину и внешний аудитор определит, что я мог бы ее продать за 2000 долларов, то это и есть надлежащая компенсация. Но, во-первых, никто не может знать реальной рыночной цены, так как сегодняшний рынок отличается от вчерашнего; и, во-вторых, что более важно, моя психологическая привязанность к картине может стоить для меня куда больше его рыночной цены, и у стороннего аудитора нет никакой возможности определить ее реальную ценность; спрашивать об этом меня бесполезно, так как ничто не удерживает меня от ложных заявлений с целью увеличить «компенсацию». [28]
Более того, Нозик ничего не говорит о компенсации доминирующим агентством своим клиентам за лишение их возможности перейти к конкуренту. Ведь их возможность выбора принудительно уничтожается и, более того, они вполне могут, видя тиранические позывы доминирующего агентства счесть выгодным выбор конкурента. Но как определить размер такой компенсации? Далее, если Нозик забыл о компенсации за лишение прав клиентов доминирующего агентства, как быть с убежденными сторонниками анархии? Как оценить их психологический ущерб от наблюдения подъема государства? Должна им обеспечиваться компенсация за ужас от наблюдения подъема государства? И в каком объеме? Фактически, существования хотя бы одного убежденного анархиста, которому никакая компенсация не сможет возместить психологическую травму от появления государства, самого по себе достаточно, чтобы обрушить всю модель Нозика о предположительно ненасильственном появлении минимального государства. Поскольку печаль абсолютного анархиста никакая компенсация утешить не сможет.
