— Обвиняя Украину в ущемлении прав русскоязычного населения, нападках на русский язык, Россия не удосужилась открыть хотя бы одну школу с преподаванием на украинском языке в своей стране.
— На протяжении нескольких последних лет государственная политика России в отношении Украины опирается преимущественно на идеологемы «русского мира», хотя куда более перспективной была бы дискуссия об общих славянских (или общечеловеческих) ценностях.
— Россия без зазрения совести приватизировала наиболее привлекательные моменты украинской истории и стремится дискредитировать знаковых для украинского общества исторических персонажей.
— Отношения России и Украины остаются отношениями бывших метрополии и колонии, при этом национальное самосознание украинцев за годы независимости существенно выросло. В условиях открытого противостояния двух бывших братских республик не приходится удивляться словам Петра Порошенко, утверждающего, что «60 % бойцов АТО говорят на русском языке»[47].
Очевидно, что война имиджей — это, в первую очередь, смысловая война. Даже не искажение фактов, а создание альтернативной реальности. Формулирование новых ценностей, новых смыслов, такого видения мира, которое побуждает к определенному действию. «Информационные и смысловые войны являются медиавойнами, поскольку все они требуют тех или иных каналов для передачи. Именно их медийный характер привел к тому, что человечество сталкивается с ними все чаще и чаще, что определяется все возрастающей ролью медиа в современных обществах… Смысловые войны направлены на разрушение картины мира объекта, что в результате приводит к тем типам решений, которые бы он не принял при старой картине мира. Их инструментарием могут быть не только прямые, но и фоновые воздействия, не только информационные операции, но и операции влияния. Главным же отличием становится их долгосрочный характер, поэтому сегодня такие воздействия могут проходить за рамками внимания объекта воздействия» [48].
Ключевой на сегодняшний день проблемой является очевидный факт: Россия последовательно готовилась к войне качественно нового вида против Украины, апробируя современные информационные технологии и изыскивая новые пути решения актуальных задач. Украинская элита даже после «звоночка» — конфликта вокруг Тузлы в октябре 2003-го пребывала в состоянии благодушной расслабленности и олимпийского спокойствия. В результате «Украина стала центром смысловой войны, в результате чего смыслы, за которые стоит власть, и смыслы, за которые стоит более активная часть населения, не совпали. Внешние интерпретаторы изливали потоки своих смыслов на головы украинцев. То же самое делали и внутренние интерпретаторы. По сути, шла гражданская смысловая война, которая временами переходила из виртуального в физическое пространство»[49].
После бегства Виктора Януковича в феврале 2014 года украинское общество охватили смешанные чувства. Жители Центра и Запада страны в подавляющем большинстве своем были удовлетворены победой над четвертым президентом и его камарильей, тогда как на Донбассе и в Крыму победа Революции достоинства стала катализатором для использования Россией технологии «кривого зеркала Майдана».
Российские СМИ, действующие в формате частно-государственного партнерства под художественным руководством Кремля, использовали свое господствующее положение в украинском медиа-пространстве для продвижения потоков дезинформации, режиссируемых заказчиком. «Экспансия же России держалась на старых, а не новых для аудитории смыслах, на активации и удержании советских ментальных конструкций. Россия удерживает эти смыслы в теленовостях и телесериалах. Когда Украина отключила эти теленовости, это не означало, что она остановила действие квазисоветской модели мира. Украина приостановила (и то частично) информационный поток, но виртуальный поток в виде, например, телесериалов или концертов поп-звезд никогда не прерывался. И это имело важный эффект, поскольку украинские солдаты не могли стрелять в Крыму в российских, рассматривая их как своих» [50].
Россия уделила особое внимание созданию матрицы противостояния с Украиной. Это свидетельствует о том, что в Кремле отлично понимали важность «идеологического блицкрига» в отношении нашей страны. Позволю себе предположить, что по ряду причин представители России не сомневались в успехе. Среди предпосылок их скорой победы они справедливо рассматривали разобщенность украинского политикума, «плодотворную работу» команды Януковича, в которой ключевые позиции занимали российские агенты влияния, пренебрежение к украинской нации как таковой в мировом сообществе, причем зачастую со стороны самих украинцев. Россия поставила превращение Украины в failed state в разряд основных задач своей внешней политики и восприняла украинскую Революцию достоинства не столько в качестве прямой и реальной угрозы российскому доминированию на постсоветском пространстве, сколько как возможность максимально эффективно подчинить себе переживающую революционный кризис Украину.
Видимо, именно поэтому «русско-украинская смысловая война реализовалась в постоянной реинтерпретации происходящего, когда из двух альтернативных источников для описания избирается тот, который более всего соответствует запланированным целям войны»[51].
Приведу ряд примеров этого феномена:
— уничтожение примет военной принадлежности: «зеленые человечки», «вежливые люди»;
— уничтожение примет незаконности: «народный мэр», «народный губернатор», «народная самооборона», «воссоединение Крыма»;
— усиление негативных характеристик противника: «боевики», «каратели», «карательная операция», «хунта», «самопровозглашенная киевская власть», «самопровозглашенный премьер»;
— завышение своего позитива вплоть до сакрализации: «Крым наш», «город русских моряков», «город русской славы»;
— описание действий и подбор соответствующей мотивации в целях их легитимации: захват админзданий объясняется словами: «Это же наше, народное, а мы народ»[52].
Упомянутые методы позволяют понять, почему именно в Крыму и на Донбассе были осуществлены основные операции гибридной войны России против Украины. Тамошнее население практически на протяжении всего периода независимости не наблюдало политической конкуренции, оказавшись в роли электоральных крепостных сначала Коммунистической партии Украины, а впоследствии Партии регионов. Поэтому значительная часть нашей страны, на которой проживает пятая часть ее населения, оказалась легкой добычей для российской пропагандистской машины.
Нужно сказать, что изначальные позиции России после распада Советского Союза были намного предпочтительнее украинских. Москва унаследовала место в Совете Безопасности ООН, сокровища Алмазного фонда, золотовалютные резервы СССР и отсутствие претензий мирового сообщества по поводу наличия у Москвы арсенала ядерного оружия. Если сравнивать расставание бывших советских республик с Россией, то можно сказать, что в начале 1990-х они практически сбежали из бывшей «семьи братских народов», не задумываясь о материальных потерях. Не лишним будет вспомнить, что Россия ничтоже сумняшеся приватизировала значительную часть общего исторического наследия, а большинство деятелей культуры, военачальников, любых лидеров общественного мнения, бывших уроженцами союзных республик сами назвались россиянами без оглядки на малые родины.
В современном мире одним из инструментов формирования имиджа государства является внятная и основанная на современных ценностях внешняя политика государства. Четкость внешнеполитического курса не просто закрепляет тот или иной образ государства в сознании его граждан, но и позволяет продвигать его в системе международных отношений. От этого отталкивается культурная политика, в том числе международная, которая продвигает имидж государства неформально.
Хотя Украина в 1944 году была одной из основательниц Организации Объединенных Наций и располагала с середины 1940-х годов собственной дипломатической школой (например, Киевский институт международных отношений закончил популярный грузинский политик Михаил Саакашвили), ей после обретения независимости пришлось продвигаться через тернии непонимания к звездам признания равноправным субъектом международных отношений. Результатом стала пресловутая политика многовекторности, впоследствии ставшая ахиллесовой пятой украинской государственности.
К сожалению, внешняя политика Украины была показательно пассивной, во многом не соответствующей потенциалу нашей страны. Дефицит целеустремленности и настойчивости продемонстрировали не столько отечественные дипломаты, сколько руководство страны. «Внешняя политика Украины допустила традиционную ошибку: в моменты, когда нужно было действовать прагматично, брал верх идеализм; когда же целесообразнее было быть идеалистами — побеждал принцип прагматизма. Так, в первые годы независимости, требовавшие прагматических решений, гарантий независимости и решительных шагов в направлении обеспечения собственной политической и экономической безопасности новыми средствами, неоправданно много ресурсов было потрачено на идеалистические проекты, что напоминает похожую ошибку украинской внешней политики в 1917-1919 годах. А во второй половине 1990-х годов, когда ряд таких возможностей был утрачен и единственной надежной основой для эффективной внешней политики могла стать демократизация жизни внутри страны, в известной степени политический идеализм, — во внешней политике воцарился принцип не совсем уместного прагматизма, эффективность которого была заранее ограниченной»[53].
