— Но, насколько мне известно, — заметила интервьюер Елена Егорова, — мозг Бехтерева до сих пор хранится в Москве, в Институте мозга, неужели его нельзя исследовать на предмет наличия отравляющих веществ?
— Когда вокруг смерти дедушки начался этот бум, поднятый сначала «Литературной газетой», а потом подхваченный остальными, я обращалась в Москву. Но тогдашний директор Института мозга Андрианов сказал, что он весь изрезан, и рентген ничего не покажет. Мы хотели исследовать мозг, чтобы наконец поставить точку в этой истории: ведь на мою семью регулярно нападают и мои коллеги, и журналисты: «Вы все знаете, но почему-то скрываете…» А мы ничего не скрываем. О смерти своего отца, изобретателя Петра Владимировича Бехтерева, я знаю. А о деде — нет.
Ну, а теперь перейдем непосредственно к выяснению обстоятельств смерти Надежды Сергеевны Аллилуевой. Экскурс в атмосферу семьи, трагическую участь многочисленных родственников, кому-то может показаться пространным, отвлекающим от основной канвы повествования. Однако без уточнения этих деталей, характеризующих поведение Сталина как мужа и отца, не обойтись: они помогают понять истоки семейной драмы, приведшей к неожиданной развязке в ночь с 8 на 9 ноября 1932 года.
Какие события предшествовали заключительному аккорду драмы? Внешне вроде бы никаких. Но Надежда Сергеевна, по свидетельству близко знавших ее женщин, была очень скрытной и самолюбивой. Она не любила признаваться, что ей плохо. За это на нее обижались — и мать, и сестра Анна Сергеевна. Сами они были чрезвычайно открытые, откровенные, — что на уме, то и на языке.
Няня Светланы Аллилуевой говорила ей, что последнее время перед смертью мать была необыкновенно грустной, раздражительной. К ней приехала в гости ее гимназическая подруга, они сидели и разговаривали в детской комнате, и няня слышала, как Надежда Сергеевна все повторяла, что «все надоело», «все опостылело», «ничего не радует», а приятельница ее спрашивала: «Ну, а дети, дети?» «Всё, и дети», — повторяла Надежда Сергеевна. И тогда няня поняла, что, раз так, действительно ей надоела жизнь…
Были ли до этого семейные конфликты у супругов? Единственный пока источник информации по данному вопросу — «Письма» С. Аллилуевой. Так вот, со ссылкой на мамину сестру, Анну Сергеевну, Светлана утверждает, что в последние годы своей жизни матери все чаще приходило в голову уйти от отца. Анна Сергеевна всегда говорила, что ее сестра была «великомученицей», что Сталин был для нее слишком резким, грубым и невнимательным, что это страшно раздражало Надежду, очень любившую его. Еще в 1926 году у них возникла первая крупная ссора, и Надежда Сергеевна, забрав детей и няню, уехала в Ленинград к отцу, чтобы больше не возвращаться. Она намеревалась начать там работать и постепенно создать себе самостоятельную жизнь. Ссора вышла из-за грубости отца, повод был невелик, но, очевидно, это было уже давнее, накопленное раздражение. Сталин через некоторое время звонил из Москвы, хотел приехать «мириться». Но Надежда Сергеевна вернулась с детьми сама.
Опять же, ссылаясь на Анну Сергеевну, С. Аллилуева пишет, что в самые последние недели, когда Надежда Сергеевна заканчивала академию, у нее был план уехать к сестре в Харьков, где работал Реденс, чтобы устроиться по своей специальности и жить там. У нее это было настойчивой мыслью, ей очень хотелось освободиться от своего «высокого положения», которое, по словам дочери, ее только угнетало. Надежда Сергеевна не принадлежала к числу практичных женщин — то, что ей «давало» ее «положение», абсолютно не имело для нее значения. Это позволяло трезвым, рассудительным женщинам из высшего эшелона власти заявлять, что не было причин ей томиться и страдать. Любая из них смирилась бы с чем угодно, лишь бы не потерять это дарованное судьбой «место наверху».
«Все дело было в том, что у мамы было свое понимание жизни, которое она упорно отстаивала, — напишет позже С. Аллилуева, пытаясь разобраться в психологических причинах ночной драмы. — Компромисс был не в ее характере. Она принадлежала сама к молодому поколению революции — к тем энтузиастам-труженикам первых пятилеток, которые были убежденными строителями новой жизни, сами были новыми людьми и свято верили в свои новые идеалы человека, освобожденного революцией от мещанства и от всех прежних пороков. Мама верила во все это со всей силой революционного идеализма, и вокруг нее было тогда очень много людей, подтверждавших своим поведением ее веру. И среди всех самым высоким идеалом нового человека показался ей некогда отец. Таким он был в глазах юной гимназистки, — только что вернувшийся из Сибири «несгибаемый революционер», друг ее родителей. Таким он был для нее долго, но не всегда…
И я думаю, что именно потому, что она была женщиной умной и внутренне бесконечно правдивой, она своим сердцем поняла, в конце концов, что отец — не тот новый человек, каким он ей казался в юности, и ее постигло здесь страшное опустошающее разочарование».
К сожалению, в ту осень никого из близких, понимающих ее душу людей поблизости не было. Старший брат Павел и семья Алеши Сванидзе находились в Берлине, старшая сестра Анна с мужем Реденсом — в Харькове, отец был в Сочи.
Что же действительно произошло в ночь с 8 на 9 ноября 1932 года? Д. А. Волкогонов пессимистичен: по его мнению, это тайна, которую едва ли когда удастся полностью раскрыть. Официальные заявления и различные версии известны давно. Но, пожалуй, ни одна из них не убедительна, считает он.
Исследователь обнаружил недавно в архиве любопытный документ, адресованный М. И. Калинину, — прошение о помиловании Александры Гавриловны Корчагиной, заключенной лагеря на Соловках. Прошение написано фиолетовым карандашом на нескольких листках школьной тетради 22 октября 1935 года.
Как вытекает из пространного письма, член партии А. Г. Корчагина пять лет работала домработницей в семье Сталина. Ее арестовали, когда один из заключенных, работавший ранее в Кремле, некто Синелобов, дал показания о том, что она говорила, будто Надежду Сергеевну застрелил сам Сталин. В прошении Корчагина не очень убедительно отрицает этот факт, ссылаясь на официальную версию о «разрыве сердца» своей хозяйки. Упоминаемые в прошении Буркова, Синелобов, сожитель Корчагиной охранник Гломе, безымянный секретарь партячейки интересовались у домработницы: почему о причине смерти не указали в газетах? Из прошения видно, что официальная версия смерти многих не удовлетворила, тем более, как пишет Корчагина, Сталин тогда же, в ночь смерти, вернулся на кремлевскую квартиру, видимо, следом за женой. По всей вероятности, эти разговоры, делает вывод известный наш историк, дошедшие до Сталина, напугали его, и он решил не только убрать Корчагину, но и фактом ее ареста заставить замолчать всех, кто что-либо знал об этом деле. Именно — замолчать.
В конце 1935-го — начале 1936 года судили по-сталински. Корчагина пишет Калинину, что угрозы следователя Когана принудили ее признать обвинение, а затем она без суда была сослана в Соловецкий лагерь. К письму приложено заключение особо уполномоченного НКВД Луцкого, которое гласит, что А. Г. Корчагина «проходит по делу о контрреволюционных террористических группах в правительственной библиотеке, в комендатуре Кремля и др.». На прошении — лаконичная резолюция М. И. Калинина: «Отклонен». И дата — 8.III.36 г.
Версию о том, что Надежду Аллилуеву застрелил Сталин, в приступе гнева не захотев больше терпеть своенравности жены, имевшей твердый характер, в то время разделяли многие. По мнению Д. А. Волкогонова, и эта версия не выглядит нереальной, учитывая моральный облик вождя. Не дрогнула же у него ни разу рука, когда он отправлял на гильотину беззакония своих друзей, товарищей по Политбюро, боевых соратников на гражданской войне, близких родственников. Правда, Волкогонов не настаивает на этой версии, считая, что нельзя исключить и того, что Надежда Сергеевна не просто устала от бессердечия мужа, но и выразила таким трагическим способом свой протест против того, что знала.
Другой известный историк, Рой Медведев, считает версию о том, что Сталин сам убил жену, совершенно несостоятельной и не заслуживающей серьезного разбора и опровержения. Светлана Аллилуева, которая до шестнадцати лет верила, что ее мама умерла от аппендицита, во всяком случае, в этом уверяли окружавшие ее взрослые, описывает со слов двух женщин, видевших покойную сразу же после наступления смерти, картину, свидетельствующую о самоубийстве. Одна из женщин, Светланина няня Быкова, которая жила в семье Сталина с 1926-го по 1956 год — до самой своей кончины, незадолго до смерти, когда почувствовала, что недолго осталось ей жить, рассказала взрослой уже Светлане, как все это случилось, почти четверть века назад. Ей не хотелось уносить с собой эту тайну, которую прислуга дала обязательство хранить вечно, хотелось очистить душу, исповедаться.
