– все более растущим преобладанием английского при всех практических требованиях, которые ставит жизнь для всех международных видов деятельности,
– постоянно растущим незнанием о жизненном мире и национальной культуре соседей, которые говорят на другом языке.
Все это поддерживается образовательной политикой, в которой классическое общее образование, то есть знание
– живых и мертвых языков помимо английского,
– религии, философии,
– классической литературы,
– старой истории (до ХХ века)
все больше сокращается.
Вместе с этим у молодого поколения все больше теряются знания, образующие фермент общности в культуре.
Французский историк Пьер Нора говорит по этому поводу: «Гуманистическая культура – латынь, греческий, история, философия, языки – заканчивается. Когда-то она объединяла европейские элиты, но она на грани исчезновения… Есть много локальных и национальных достижений, но нет европейской общности, так как отсутствует настоящая, разделяемая большинством европейцев общая система ценностей»12.Конечно, на ее место приходит новое, например, международные спортивные события или певческие конкурсы, международные объединения пользователей смартфонов или членов Фейсбука и т. д. Но это не одно и то же, и это не поддерживает специфическую европейскую идентичность.
Особенно хорошо динамику такого развития можно изучать на примере немецко-французских отношений. Отсутствие культурной и личной заинтересованности в большом соседе Германии во Франции проявлялось всегда. Связанное с этим незнание в последние десятилетия не только не сократилось, оно увеличилось. А так как из уроков преподавания истории и из средств массовой информации запоминались в основном ужасы нацистского времени и жестокость немецкой военной машины, то и клише представления Германии у французов не изменились, а скорее, закрепились13.
Народы очень отличаются друг от друга, и они имеют право отличаться14. Почему французы должны работать столько же, сколько и немцы? Почему они не могут иметь другие социальные обычаи и другие правила решения конфликтов? Почему это плохо, если при этом должна быть инфляция? Во всяком случае, французы для этого должны перестать интерпретировать обменный курс валют и результаты рейтингов американских агентств как победу или поражение в международной экономической олимпиаде. И им не следует превращать свою национальную одержимость в связи с рейтингом в решающий критерий в вопросах валютной и экономической политики. Это было основным недоразумением в начале введения евро: французы хотели его, чтобы наконец положить конец силе немецкой валюты, воспринимаемой как неприятная и унизительная. Немцы хотели его, потому что полагали, что таким образом можно будет привести Францию в так желаемый политический союз с Германией.
Кризис платежного баланса и долговой кризис в зоне евро привели к тому, что антигерманские клише и предубеждения все сильнее стали выходить на передний план не только во Франции, но и в Италии, но особенно проявились в Греции15. То обстоятельство, что Германия привязывает гарантии и помощь для преодоления долгового кризиса к определенным условиям, очевидно, пробуждает чувство зависимости и бессилия, которое преобразуется непосредственно во все большую антипатию к Германии и к немцам. Косвенным следствием единой валюты является не задуманное укрепление дружественных уз между народами Европы, а как раз наоборот. Николас Буссе называет «возможно, самым огорчительным побочным явлением кризиса евро возрождение предубеждения. Европейские народы безудержно навешивают друг на друга искаженные ярлыки, которых уже давно не было слышно в приличном сообществе»16.
Особая трудность возникает для немецко-французских отношений. С начала пятидесятых годов европейская интеграция включила в себя самую сильную экономическую державу Германию и косвенно пошла на пользу политическому влиянию Франции. Как бывшая держава-победительница, с ядерным оружием и постоянным членством в Совете безопасности, Франция на международном уровне могла бы играть ту роль, которую повязанная многими запретами, не совсем суверенная Западная Германия не могла исполнять.
По представлению французской политики, прирост мощи, который произошел в Германии в 1990 году вместе с воссоединением, должен был компенсироваться отказом Германии от д-марки и переходом на единую валюту. Однако эти расчеты в принципе производились неправильно. Вместо этого растущие трудности, которые есть также и у Франции с единой валютой, еще больше обострили экономический и финансовый перевес Германии.
Михаэла Вигель анализирует: «Франция не хочет считаться обычной средней державой, которая в международном сравнении отстает. Особенно это касается сравнения с Германией, экономическое превосходство которой Франция охотно признавала, пока играла роль опекуна. Но теперь она не хочет быть равноправной в немецко-французском дуэте и противится выступать лидером экономически отстающей южной лиги»17. Это побудило Николя Саркози с начала 2012-го подчеркнуто и почти вызывающе представить немецкую экономическую модель как образец – вплоть до совместных предвыборных выступлений с Ангелой Меркель. Однако опросы не показали особого успеха этой стратегии, и различия в личных темпераментах, а также стоящие за ними культуры этим скорее были подчеркнуты, чем сглажены18.
Германо-французские отношения в Центральной Европе со времени Тридцатилетней войны всякий раз сдерживали все конфликты. Долговременное примирение и организационно закрепленное сотрудничество этих двух государств в течение 60 лет по праву является стержнем европейского проекта. Правда, было серьезной ошибкой вводить в ЕС единую валюту без политического союза. Но и сейчас тоже было бы ошибкой без внешне неотложных причин снова разделить валютный союз как раз по границе между Германией и Францией.
Я, правда, разделяю большую часть из высказанной Гансом-Олафом Хенкелем критики конструкции и реальной практики европейской валюты19. Однако не могу поддержать его предложение разделить валютную зону на южную еврозону во главе с Францией и северную во главе с Германией. С чисто деловой точки зрения можно найти этому веские причины, но не следует приводить в действие связанное с этим унижение Франции. Правильной стратегией Германии по отношению к Франции будет скорейшее возвращение к согласованным правилам и структурам валютного союза, а также соблюдение принципа No-Bail-Out. Франция либо успешно приспособится к этому, либо она сама решит пойти другим путем в плане валютной политики.
Чем это кончится, с моей точки зрения, неясно. Уолтер Рассел Мид прогнозировал для Франции «стратегию подрывной кооперации… а именно внешне для удовлетворения Германии беспокоиться о том, чтобы новые правила выглядели достаточно солидно, но одновременно оставить достаточно широкое политическое поле для того, чтобы строить европейскую экономику по желаниям французов… Ни французы не хотят жить по немецкому образцу, ни немцы не хотят следовать за желаниями французов в валютном союзе»20.
И это правда, как правда и то, что немецко-французские различия одновременно отражают общее различие между северными и южными государствами валютного союза. Менталитет юга, который производит такое приятное впечатление, когда ты летом проводишь там отпуск, не всегда уживается с линейной эффективностью мышления севера. Рискованным остается в валютном союзе предположение, которое, однако, является предпосылкой его функционирования, что юг в будущем будет функционировать так же, как север21.
Но на длительную перспективу решающей является все же не экономика, а демография! Тони Корн с американской точки зрения предостерегает: «Вместо того, чтобы пытаться из греков сделать немцев, сегодняшним немцам лучше бы производить на свет больше немецких детей. Недавно Саркози призвал французов быть «более немцами»22 на работе. Сейчас как раз самое время, чтобы Ангела Меркель со своей стороны призвала немцев стать «более французами» в том, что касается воспроизведения потомства.
Бегство Германии в Европу
При принятии второго пакета помощи для Греции Ангела Меркель заявила в немецком бундестаге, что на риски ей порой приходиться идти, а вот идти на авантюры не позволяет служебная присяга23.Авантюрой она, очевидно, считала отклонить пакет помощи и внимательно посмотреть на неплатежеспособность Греции. Но я считаю, что авантюрой было начинать валютный союз без политического союза, нарушать все правила Маастрихтского договора и в мае 2010-го ввязаться в «спасение» Греции, не имея общего представления и возможности предвидеть результат. Очевидно, Ангела Меркель также находится в плену того немецкого послевоенного стиля мышления, согласно которому только окончательное растворение Германии в Европе может спасти Германию от себя самой и мир от Германии. Этот стиль мышления завел нас в авантюру с неизвестным концом и сейчас блокирует немецкий политический класс в поисках выходов24. Стоит опасаться, что Германия в этом положении будет следовать своим интересам (и интересам остальных северных стран) не с должной энергией.
