Традиционная культура оценивает любые изменения не столько на соответствие сложившейся норме, сколько на отступление от нее, социализация основана на запретах и негативных смыслах. Племенная психология не признавала за чужаками человеческих черт. С ними не могло быть никаких тесных отношений. Даже на уровне родов, которые обмениваются женщинами, чтобы избежать внутриродового конфликта, существуют отношения «свой-чужой». Если между родами «чужой» может быть просто воплощением иного в человеческом облике, то иной этнос воспринимается как нелюди. Малейшее культурное различие означает попрание сакрального, которое в древних сообществах было мерилом человеческого. Поэтому иной этнос — это не просто «нелюди», а существа похуже самых кровожадных или самых нечистых животных. Отвратить от этого представления, ведущего к тотальной резне, может только политический инструмент — нация, формирующая иные мифы, более соответствующие современности. А чтобы эти мифы становились реальностью общественного сознания, этносы должны быть выстроены в иерархическую систему, где нет никакого повода враждовать между собой.
Способ изжить невроз подавленной агрессивности — перевод антагонизма в ритуальную сферу и символику единства, не дающие антагонизму воплотиться в межэтническое насилие. В древних родовых общинах это достигается в институте учредительного насилия, который во всех своих элементах демонстрирует дихотомию «своего» и «чужого», благотворного и враждебного. Члены общины совместно вырабатывают механизм различения «своих» и угадывания «чужого» по определенному набору признаков. Одновременно возникает социальная иерархия, поскольку дифференцирующие признаки только и способны удержать общину от внутреннего насилия и непрекращающейся мести, возникающей в процессе конкуренции за общезначимые предметы вожделения (пища, сексуальные отношения и т. д.).
Современное общество стремится к изживанию ритуала учредительного насилия, открывая тем самым путь для агрессии. Вместо «нового Средневековья» наступает «новый каменный век», который более всего выражается в ужесточении криминального насилия, терроризма и в распространении психических болезней. Одновременно, угнетение естественных этнических статусов начинает убивать само общество, в котором подспудно формируются этнические кланы, использующие в своих интересах легальный политический порядок.
Ликвидация этнической иерархии имеет как следствие масштабный общемировой процесс дробления государств. Этничность берет свое — не ограниченные ни в чем этнические группы возникают, размножаются, развиваются и, в конце концов, посягают на суверенитет государства. Еще до претензий на суверенитет образуются мощные отряды кровожадной этнобюрократии, временно ассоциированные в антигосударственный интернационал.
Признавая неустранимость этнических статусов, которые присваиваются тем или иным этническим группам в любой европейской стране, ученые и публицисты с особой яростью мстят Германии за то, что эти статусы стали предметом правового регулирования — то есть начали приобретать форму ритуала, восполняющего потерю оздоровительной функции учредительного насилия. Исследователей фашизма раздражает создание правовых основ этнической иерархии, защищающих право немцев на их землю и культуру (Указ «О новом порядке владения земельной собственностью» от 12 мая 1933 г. — введение принципа единства крови и почвы; Закон о гражданстве от 15 января 1935 г. — разделение граждан на полноправных граждан арийского происхождения и неарийцев; Закон «О защите немецкой крови и немецкой чести» от 15 сентября 1935 г — запрет браков и сожительства граждан рейха с евреями и т. д.) Соответственно, сама мысль о возможности регулирования этнических статусов кажется изуверской. Будто этнические меньшинства являют собой образец гражданственности, верности закону и элементарным нравственным нормам.
Упрек, который может быть брошен фашизму, состоит совершенно в другом — в том, что ритуальный момент не был достаточно проработан, а главное — сочетался с пропагандой насилия вопреки всякому праву. Беспрерывное насилие осталось в конце концов если не единственной, то главнейшей основой национального суверенитета. Таким образом, насилие переставало носить учредительный характер и лишалось ритуальной государствоустроительной подоплеки. Вместо иерархии этнических статусов пропагандировался геноцид, «чужой» не адаптировался, не ассимилировался, не встраивался в иерархию, а изгонялся и уничтожался.
Проблема же современного общества состоит в том, что ему крайне трудно признать несостоятельность уравнительных правовых установлений — вопреки тому, что реальная жизнь постоянно опровергает формальное гражданское равенство. Равенство как универсальное подданство, безусловно, может и должно присутствовать в государстве. Между тем, уравнительное подавление этничности ведет, с одной стороны, к подавлению этнокультурной идентичности (что дает «на выходе» пресечение традиции и локальную идентификацию крайне низкого, варварского уровня), а с другой — лишает общество легальной иерархи, которая восстанавливается нелегально и неконтролируемо.
Национальные меньшинства в судьбе государства
В прежние времена многонародность государств была тяжким бременем власти. Немецкий философ и поэт Готтфрид Гердер писал: «…ничто так очевидно не противоречит цели правительств, как неестественное увеличение государств, беспорядочное смешение под одним скипетром людей-родов и наций. Скипетр человека слишком слаб и мал, чтобы суметь таким образом объединить противоречащие друг другу части; итак, они склеиваются в хрупкую машину, которую называют “государственная машина”, без внутренней жизни и без симпатии частей по отношению друг к другу».
Проблему национальной иерархии затрагивает в своих работах Бенедикт Андерсон. Оценивая усилия национальной унификации, он показывает, насколько неэффективно «натягивать узкую и короткую кожу нации на огромное тело старой империи». Если Лондон добился относительно заметных успехов в англизации Ирландии, то германизация немецкой части Польши, навязывание французского языка итало-говорящей Корсике дало лишь незначительные результаты. Русификация периферии Российской Империей после 1880-х годов и отуречивание арабского мира Османской империей были практически безуспешны.
Андерсон приводит примеры не только из европейской истории. Японская имперская политика в Корее и на Тайване в действительности была лишена национальной иерархии — периферия должна была подражать имперскому ядру и говорить по-японски. В результате периферия устояла, а империя рассыпалась.
Обращаясь к более давней истории, Андрсон вспоминает, что в Китае имперская династия маньчжуров, правившая с 1644 г. до начала ХХ века, не пыталась проводить политику маньчжуризации, «поскольку престиж правителей был основан на различии, а не на подобии». Вместе с тем, разделение еще не создавало иерархии, и этот недостаток сказался — крушение династии в 1911 году было неизбежным, поскольку западным завоевателям невозможно было противопоставить ни современной армии во главе с аристократией, ни национальной враждебности, организующей повсеместное партизанское сопротивление.
В современном Китае национальная иерархия стабильна, конечно же, за счет подавляющего численного преобладания ханьцев. Но есть и другой признак — ханьцы подчеркнуто отделены от своего прошлого в повседневной жизни. Если меньшинства появляются на телеэкранах в ярких традиционных одеждах, то ханьцы повсеместно облачены в строгие европейские костюмы, как бы демонстрируя, что именно они контролируют современность. С древностью государствообразующую нацию связывает не внешняя этнографическая пестрота (в русских условиях — не балалайка и гармошка), а дух нации в строгом прагматичном облачении занятых делом людей. Меньшинства же, своим многообразием и повсеместной демонстрацией привязанности к древности, легитимируют пространство империи.
Противодействовать расползанию государства во все времена могли только достаточно жесткие меры — суверенитет в многонародном государстве должен был заявляться и подтверждаться куда чаще, чем в условиях, когда одной из народностей принадлежал бесспорный численный перевес.
В 1879 году Генрих фон Трейчке, профессор истории Берлинского университета опубликовал статью «О нашем еврействе», где поднимал проблему еврейского меньшинства и его отношения к государствообразующей нации. Как может существовать чужая национальная сущность в единстве с основной нацией? — задавался вопросом Трейчке. И выдвигал требование к евреям стать до определенной степени немцами, не тревожа при этом свою веру и свои исторические воспоминания. Таким образом, речь идет о гражданской солидарности, которая не соединяет традиционную германскую культуру с еврейской, но может предполагать, что еврей становится в некотором смысле германской личностью.
