Михаил Полторанин - Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса

Клерки из правительственного аппарата постарались замо­тать это постановление, превратить в документ — невидимку (не по собственной же инициативе!).

Да, оно вроде было, но в то же время его для исполнения не существовало — ни для министерства экономики, ни для та­моженной службы, ни для других структур. Его, как и предлагал Авен, действительно похерили. Так в бюрократическом болоте то­пили неугодные кому-то решения.

Зато вскоре гайдаровская команд протащила свое, «рыноч­ное» правительственное постановление № 495 об экономической защите периодической печати и книгоиздания. Под претенциоз­ным названием шла сплошная беллетристика, не сразу бросался в глаза ключевой пункт: министерству Авена (для маскировки к нему пристегнули два побочных ведомства) поручалось привлечь коммерческие кредиты «под гарантию Правительства Российской Федерации на сумму до 150 млн. американских долларов для за­купки печатных сортов бумаги и картона».

Уж это-то постановление за подписью Гайдара не пошло, а прямо-таки поскакало вприпрыжку по всем инстанциям. Плевать на стимулирование роста производства, вот он истинный сти­мул — живые деньги. Они, как бодрящий поток, с откатами и пе­рекатами.

Наши либералы получили свое название отнюдь не из-за при­верженности к свободе выбора, как это принято в иных странах.

Они так кличут друг друга за свое поклонение Либеру — древ­нему богу распущенности и опьянения. В праздники Либералии в старые-престарые времена обожатели этого бога распоясыва­лись до крайности, устраивая шабаши. И очень любили прино­сить в жертву козлов. В обстановке разнузданности свершались пьяные зачатия.

Праздник Либералии для наших современных грехопоклонников— это долгоиграющие реформы по рецептам Бнай Брита. Гуляния почти два десятилетия сопровождаются массовым при­ношением в жертву козлов. А козлами или быдлом либералы-аморалы считают беззащитное российское население.

Плоды угарно-пьяного зачатия в постсоветской экономи­ке видны теперь на каждом шагу. Сказывается это и на состоя­нии целлюлозно-бумажной отрасли, которая производит сегодня продукции в два раза меньше, чем в 89-м году. Россия обладает четвертью лесных ресурсов планеты — 82 миллиардами кубо­метров. США имеют всего 23 миллиарда. Мы экспортируем за год целлюлозно-бумажной продукции на полтора миллиарда долла­ров (в основном дешевую целлюлозу), а США— на 16 миллиар­дов. Швеция, где леса в 30 раз меньше, чем у нас, ежегодно зара­батывает на экспорте целлюлозно-бумажной продукции около 11 миллиардов долларов. Даже безземельная Япония оставила нашу страну далеко-далеко позади.

Смешно сказать, но бумаги и картона Россия покупает за ру­бежом больше, чем экспортирует, ежегодно затрачивая на это около 2 миллиардов долларов.

Весь мир укрупняет предприятия лесопромышленного ком­плекса, чтобы поднять уровень переработки древесины, а наша страна и здесь не сворачивает с курса Бнай Брита на дробление экономики. Опасны для власти олигархов большие рабочие кол­лективы, которые всегда могут дать ей по сопатке. Частные ком­пашки добивают оборудование, смонтированное еще в догорба­чевские времена, и гонят за границу кругляк. Зато с карликов рос­сийским чиновникам проще дань собирать.

Это отрасль близка нам, кто делает газеты, журналы и кни­ги. Потому и остановился на ней подробнее. С помощью Ельцина гайдаровская команда все плотнее брала правительство под кон­троль. Стычки с ней участились — не буду занимать ими время читателей. Скажу только, что стало тошно ходить на заседания ка­бинета министров, и в Кремль обращаться с отстаиванием каких-либо идей с каждым разом становилось все бесполезнее. Пре­зидент завел машину бнайбритских реформ и, сидя где-нибудь в стороне с удочкой иди ружьишком, только прислушивался к шуму мотора: нет ли перебоев?

Впрочем, создание правового и даже экономического фунда­мента вольных средств массовой информации тогда больше за­висело от Верховного Совета, чем от правительства и даже Крем­ля. Так распоряжалась властью старая конституция. Мининформпечати это учитывало. Сначала у меня были славные отношения с большинством членов парламента и самим Хасбулатовым.

Портились они помимо моей воли — на меня падали и тень соратничества с Ельциным, которого все больше ненавидели де­путаты, и беспочвенные подозрения в причастности к выработ­ке экономической политики Кремля. (Не мог же я кричать вместе с ампиловцами: «Банду Ельцина под суд!», находясь в этой «бан­де», хотя бы для выполнения задач, поставленных журналистской профессией). Больше всего ссорили нас со спикером и его коман­дой телевизионщики да газетчики, порой сами того не желая.

Я прервал разговор о Хасбулатове, чтобы сделать крайне важные отступления. И увлекся. А между тем позиция Руслана Имрановича со товарищи сыграла большую роль в определении места средств массовой информации в зарождающемся государ­стве Россия. Вспомнить об этом для завершения разговора о нер­возной поре, мне кажется, будет полезно.

В декабре 91-го наше министерство представило на утвер­ждение Верховного Совета свой проект закона о средствах мас­совой информации. Возглавлял группу разработчиков проекта мой заместитель, юрист Михаил Федотов. Подготовленный доку­мент, на первый взгляд, мало чем отличался от Закона СССР о пе­чати. Но дьявол всегда таится в деталях. Парламент Советского Союза, где верховодили партократы, вымарал из того закона мно­гие детали — статьи, предоставляющие широкие права журнали­стам. Мы вернули дьявола на место— проект получился более радикальный, учитывал новую политическую ситуацию.

Представлять изделие Мининформпечати в Верховном Сове­те было поручено Михаилу Федотову как квалифицированному юристу, способному укачать правоведческой демагогией супро­тивников-верхоглядов. Он храбро сражался, но в шуме и гаме не сумел торпедировать ряд вредных поправок.

Генеральный прокурор России Степанков, например, про­давил в закон норму, позволявшую его и остальным репрессивным службам требовать от журналистов безо всякого суда рас­крывать конфиденциальные данные об источниках информации. («Кто слил вам сведения? Подайте нам этого сукина сына на рас­терзание — иначе начнем проводить в редакции обыски»). Дру­гая поправка устанавливала запрет на использование журнали­стами скрытой аудио- и видеозаписи, кино- и фотосъемки. Нельзя было, не нарушая закон со всеми вытекающими последствиями, снимать и показывать митинги, бесчинства ОМОНа. А пожелаешь зафиксировать на камеру взяточника в момент получения денег, сначала испроси у него дозволения.

Были еще поправки. Закон приняли со всеми этими запретиловками.

У председателя комитета по средствам массовой информа­ции, члена Президиума Верховного Совета России Вячеслава Брагина мы собрались обсудить провальную ситуацию. Брагин успел побывать замредактора районной газеты, долго служил первым секретарем Бежецкого горкома и Центрального райкома КПСС го­рода Калинина. По биографии вроде партократ, а на деле оказал­ся человеком самых твердых демократических убеждений. Вме­сте со своим комитетом он активно боролся за министерскую ре­дакцию закона.

— Пойдем к Руслану Имрановичу, — сказал мне Брагин. — Посоветуемся, как исправлять положение. Он, мне кажется, поли­тик с прогрессивными взглядами.

Хасбулатов поворчал на нас за то, что мы обленились и не поработали предварительно со всеми парламентскими фракция­ми — теперь вешаем проблему на него. А ему и без нас есть чем заняться. Но посоветовал: надо погнать в прессе волну недоволь­ства, а я должен уговорить Ельцина отказаться подписывать за­кон о СМИ с «вредными» поправками, утвержденными Верхов­ным Советом. Тогда закон придется вернуть на переутверждение. Здесь его постараются принять заново без поправок. Тогда фор­малистикой власть еще не болела.

Погнать волну особого труда не составило. И с Ельциным у меня получился удачный разговор. Правда Борис Николаевич по­сомневался: вето он наложит, а депутаты возьмут да и преодоле­ют его. Президент не желал ссориться с Верховным Советом из-за каких-то, как ему казалось, пустячных поправок. Я сказал ему, что в парламенте найдут возможность безо всяких дискуссий прого­лосовать за первоначальный вариант закона. Он согласился.

И действительно в последний день предновогодней сессии, 27 декабря вопрос об отмене «вредных» поправок вынесли на голосование. Шел уже десятый час вечера — все одной ногой были в аэропортах, предвкушая встречи с родными. Никто не рискнул вы­лезти с предложением начать обсуждение — его бы ошикали, за­сыпали язвительными словами. Депутаты за пару минут отменили свои же поправки. Закон пошел к президенту, тот его подписал.

Все-таки славные времена были для журналистов. Два центра власти с России — Кремль и Белый дом, и каждый хотел располо­жить к себе пишущую братию. Понимали, что идиллические отно­шения между этими центрами скоротечны, все старались расши­рить для себя базу поддержки. А без симпатий прессы добиться этого сложно. Грех было не использовать эту ситуацию.