Еще раньше были прекращены отпуска польским офицерам, проведены мероприятия мобилизационного характера в армии и на железнодорожном транспорте. По официальной версии — в связи «с большими маневрами на Волыни»[555].
Маневры на Волыни служили прикрытием мобилизационных мероприятий против Чехословакии, а, кроме того, «предостережением» для СССР — как заявляли сами поляки (в частности, в вышецитированных беседах польского посла в Берлине с Гитлером).
Непосредственно на границе с Чехословакией была развернута оперативная группа «Шленск» во главе с генералом Бортновским в составе 4-й, 21-й и 23-й пехотных дивизий, Великопольской и 10-й моторизованной кавалерийских бригад. К 1 октября 1938 г. эта группировка будет насчитывать около 36 тысяч человек при 270 орудиях, 103 танках и 103 самолетах[556].
20 сентября 1938 г. Гитлер провел переговоры с главой правительства Венгрии Б. Имреди, министром иностранных дел Венгрии К. Канья и послом Польши в Германии Ю. Липским, в ходе которых стороны согласовали совместные действия против Чехословакии[557].
21 сентября Прага известила советского полпреда в Чехословакии (а он, соответственно, телеграфировал в Москву) о крупных перемещениях войск в Польше в направлении чехословацкой границы.
22 сентября, реализуя отмеченные договоренности с Гитлером (от 20 сентября 1938-го), польское и венгерское правительства предъявили чехословацкому правительству ультиматум с требованием о передаче Польше и Венгрии территорий, на которых проживали польские и венгерские национальные меньшинства.
С учетом этого, а также ввиду того, что «Польша сосредоточивает на всем протяжении границы с Чехословакией войска в походном состоянии», глава чехословацкого МИД Крофта 22 сентября обратился к Москве через советского полпреда в Праге: «Было бы хорошо, если бы Москва обратила внимание Варшавы на то, что советско-польский пакт о ненападении перестанет действовать в тот момент, когда Польша нападет на Чехословакию»[558].
Москва так и поступила. В 4 часа утра 23 сентября 1938-го зам-наркома индел Потемкин зачитал временному поверенному в делах Польши в СССР Янковскому заявление: «Правительство СССР получило сообщения из различных источников, что войска Польского Правительства сосредоточиваются на границе Польши и Чехословакии, готовясь перейти означенную границу и силою занять часть территории Чехословацкой республики. Несмотря на широкое распространение и тревожный характер этих сообщений, Польское Правительство до сих пор их не опровергло. Правительство СССР ожидает, что такое опровержение последует немедленно. Тем не менее на случай, если бы такое опровержение не последовало и если бы в подтверждение этих сообщений войска Польши действительно перешли границу Чехословацкой республики и заняли ее территорию, Правительство СССР считает своевременным и необходимым предупредить Правительство Польской республики, что на основании ст. 2 пакта о ненападении, заключенного между СССР и Польшей 25 июля 1932 г. Правительство СССР ввиду совершенного Польшей акта агрессии против Чехословакии вынуждено было бы без предупреждения денонсировать означенный договор»[559].
Когда Потемкин зачитал Янковскому это заявление, тот «несколько минут хранил молчание», затем «нерешительно попросил» показать ему подлинный текст польско-советского пакта о ненападении. Убедившись, что документ действительно содержит клаузулу о об утере пактом силы или о праве одной из сторон отказаться от пакта, в случае если другая сторона нападет на какое-нибудь третье государство (т. е. если участник соглашения выступит в роли агрессора), Янковский «опять замолчал». Но, собравшись с мыслями, принялся по старой польской привычке нагло врать, что «нет никакого скопления польских войск на границе Польши с Чехословакией», что «там только принимаются некоторые меры „полицейской охраны“ ввиду довольно значительного количества беженцев», будто бы «переходящих в Польшу из Чехословакии».
Затем, напустив на себя «торжественно-печальный тон», Янковский заявил Потемкину, что немедленно доведет до сведения своего правительства переданное ему заявление правительства СССР[560].
Однако, как мы помним, Польша к тому времени уже получила заверения от Германии, что «в случае чего» получит от нее поддержку. И спустя несколько часов польский поверенный в делах принес высокомерный ответ Варшавы: «1. Меры, принимаемые в связи с обороной польского государства, зависят исключительно от правительства Польской республики, которое ни перед кем не обязано давать объяснения. 2. Правительство Польской республики точно знает тексты договоров, которые оно заключило»[561].
Варшава продолжила военные приготовления. Кроме того, очевидно, с учетом имевшегося опыта 1918–1921 гг. в Польше был создан Добровольческий корпус «для освобождения Тешина», который в ночь на 26 сентября совершил налет на город Фриштадт[562].
В момент, когда англо-французы подписывали с Гитлером и Муссолини Мюнхенские соглашения (Варшава и сама намеревалась присутствовать в Мюнхене, да англичане отказали), Польша — опасаясь, что будет обойдена при дележе добычи — выдвинула Праге жесткий ультиматум.
Интересно письмо Бека от 30 сентября 1938 г. на имя польского посла в Праге Папэ, в котором содержались инструкции относительно передачи указанного ультиматума, но, кроме того, и общие взгляды тогдашнего руководства Варшавы на «новый порядок в Европе». Как отмечал глава польского МИД, нынешний польско-чехословацкий спор имеет несколько сторон «с точки зрения нашего государства». Первая — «это проблема получения земель, на которые мы имеем полное право».
А вот вторая: «это позиция Польской Республики в отношении новой Европы и способа ее управления. В данный серьезный момент мне стало понятно, что лишь мужественное решение может определить принципиальный облик нашего государства».
Т.е. «новая Европа» и способ управления ею виделись Беку как реализация принципа о праве силы вместо силы права (в т. ч. и международного). Схожие тезисы — о «мужественных решениях» — любил проговаривать и Гитлер.
И свою инструкцию о передаче ноты правительству Чехословакии, «которая является ультиматумом», Бек тоже сопроводил высокопарными фразами: цель ультиматума, писал он, — «показать, что, защищая справедливые интересы и честь нашего государства, польское правительство не остановится перед самым большим риском».
«Вышеуказанную ноту Вы должны любой ценой вручить до 23 часов 59 минут сегодняшнего дня, так как срок данного ультиматума истекает завтра, 1 октября, в 12 часов дня, — инструктировал Бек. — Прошу не предпринимать какой-либо дискуссии по вопросу содержания ноты, так как это требование является безоговорочным. Вы не сомневайтесь, что мы сделаем решительные выводы из отказа или отсутствия ответа»[563].
В половине двенадцатого ночи 30 сентября Папэ заявился к Крофте и передал вышеуказанную ноту ультимативного содержания. Поляки требовали уступить три района в Силезии — Фриштадт, Тешин и Яблунков. К ноте прилагалась карта, на которой были нанесены три зоны, первая из которых должна была быть передана в течение 24 часов, вторая — в последующие 24 часа, а третья — через 6 дней[564].
Едва стало известно о вручении польского ультиматума Праге, Липский был приглашен в МИД Германии. Поскольку вслед за ультиматумом предполагалось польское военное вторжение на территорию Чехословакии, стороны обсудили разграничение оккупационных зон: «Заместитель статс-секретаря Верман, в согласии с германским генеральным штабом, попросил меня подтвердить намеченную статс-секретарем Вайцзеккером и мною военную демаркационную линию на случай польско-чешской войны. Я подтвердил, что наша демаркационная линия проходит по Одеру и Остравице и что главный штаб Польши в соответствии с моим предыдущим донесением будет придерживаться этой линии», — докладывал Липский Беку 1 октября 1938 г.
Затем Липского принял Риббентроп, сообщивший, что англо-французы «оказывают давление на германское правительство, чтобы оно посоветовало польскому правительству продлить срок ультиматума».
Согласитесь, это само по себе показательно — Англия и Франция давят на Берлин, чтобы тот утихомирил Варшаву. Знали, к кому надо обращаться и чьим советам внимает Польша.
Риббентроп передал Липскому заверения Гитлера в том, что тот полностью одобряет «мужественные решения» Польши, дескать, пересказывал глава германского МИД слова канцлера, «если бы Польша ждала три месяца, то в Тешине не осталось бы ни одного поляка». Германия, сказал Риббентроп, конечно, оказалась в неловком положении, ибо «несколько» связана мюнхенским соглашением и заявлением Гитлера-Чемберлена, но в конце концов на какие жертвы не пойдешь ради союзника. Поэтому, заверил руководитель внешнеполитического ведомства рейха, от указанного давления он будет стараться «уклониться».
