Назначения в состав «военного» кабинета доказывали, что Обама не хочет прослыть пораженцем. Республиканец Роберт Гейтс, который сохранил за собой пост министра обороны, всегда отвергал идею точного расписания вывода американских войск из Ирака, и, если бы Обама настаивал на выполнении своих предвыборных обещаний, убедить главу Пентагона остаться на своем посту было бы крайне сложно. Не менее показательным стало назначение на должность советника по национальной безопасности сторонника Маккейна генерала Джеймса Джонса, бывшего командующего силами НАТО. Хиллари Клинтон, которая возглавила Госдепартамент, также не обещала быстрого вывода войск с Ближнего Востока и на демократических праймериз не раз осуждала радикальную позицию Обамы.
Некоторые эксперты продолжали настаивать, что назначение Клинтон объяснялось желанием Обамы сформировать «команду соперников» и заручиться поддержкой демократов, голосовавших за нее на предварительных выборах. Хиллари сравнивали с госсекретарем рузвельтовской администрации Корделлом Халлом, который обладал большим влиянием в Демократической партии и поэтому получил свой пост, однако так и не сумел войти в ближний круг президента и постепенно превратился в маргинальную фигуру в кабинете министров. Вспоминали и о негласной традиции в политической жизни США, существующей еще со времен Джона Квинси Адамса и Генри Клея, согласно которой проигравший на предварительных выборах кандидат получал Госдепартамент в качестве утешительного приза.
«Трения между Госдепом и Белым домом являются лейтмотивом американской истории»[59], – утверждал профессор университета Северной Каролины Майкл Хант. Однако, колумнист The New York Times Томас Фриман придерживался противоположной точки зрения. «Успехи во внешней политике зависят от того, сложились ли отношения президента и госсекретаря, – писал он. – Примером для подражания должно быть сотрудничество Ричарда Никсона и Генри Киссинджера, а также Джорджа Буша-старшего и Джеймса Бейкера. Такое понимание не может возникнуть между недавними соперниками, которые принадлежат к разным поколениям и политическим традициям»[60]. Тем не менее, эксперты были убеждены, что в новом кабинете не возникнут философские разногласия наподобие тех, что существовали в первой администрации Буша между «голубями» Колина Пауэлла и «ястребами» Дика Чейни.
В подходах Клинтон и Обамы к внешней политике, безусловно, были точки пересечения: оба они стремились улучшить репутацию Америки в мире и выступали за увеличение численности воинского контингента в Афганистане. Правда, Хиллари прославилась своими жесткими заявлениями по иранскому вопросу и вряд ли смогла бы представлять Америку на переговорах с Тегераном, к проведению которых призывал Обама. К тому же она занимала чересчур произраильскую позицию, что во многом объяснялось влиянием еврейского лобби в ее избирательном округе – штате Нью-Йорк.
Несмотря на то, что во время праймериз Обама заявлял, что внешнеполитический опыт Клинтон ограничивается фуршетами с иностранными послами, это, конечно, было не совсем так. Да, Хиллари всегда хотелось преувеличить свою роль во внешней политике, и в данном случае хрестоматийным примером стал ее рассказ об обстреле, которому она подверглась в Боснии, тут же опровергнутый всеми мировыми СМИ. Однако, будучи первой леди, она сумела выстроить отношения со многими мировыми лидерами. Клинтон принимала в Белом доме находившуюся в изгнании Беназир Бхутто, муж которой Асиф Зардари стал в 2008 году президентом Пакистана. В 1990-е годы Хиллари посетила 80 стран и запомнилась всем дипломатическим тактом и изяществом. Кроме того, она приобрела определенные внешнеполитические навыки в Сенате, где являлась членом комитета по вооруженным силам и занималась проблемами, связанными с военными действиями в Ираке и Афганистане. Ее избирательную кампанию поддерживали ведущие американские дипломаты из обеих партий, в том числе Генри Киссинджер и Ричард Холбрук. И ожидалось, что многие из них войдут в ее мини-кабинет в составе Госдепартамента.
С другой стороны, некоторые эксперты предупреждали, что Хиллари может не справиться со своими новыми обязанностями, поскольку не обладает управленческими талантами: она потерпела поражение на праймериз, хотя считалась абсолютным фаворитом, а в 1990-е годы полностью провалила реформу здравоохранения. Многие говорили о том, что у нее могут возникнуть проблемы с вице-президентом Джо Байденом, который возглавлял сенатский комитет по международным отношениям и являлся признанным специалистом в этой области, да и с президентом ей, скорее всего, не избежать разногласий. «Возможно, Обама еще пожалеет о своем решении назначить главой Госдепа такую независимую фигуру, – отмечал The Washington Post. – Внешняя политика – это та сфера, в которой новый президент мог бы проявить себя, и в высшей степени неразумно делить лавры с Хиллари и ее свитой»[61].
ПЕРВЫЕ ШАГИ: ЭПОХА КОМПРОМИССА
Каждая новая администрация в первую очередь отменяет порядки, заведенные ее предшественниками из другой партии. И когда Барак Обама, считавшийся самым либеральным членом Сената, занял место консерватора Джорджа Буша, ни у кого не возникало сомнений, что в Америке произойдет демонтаж системы, созданной республиканцами. Советники Обамы начали готовиться к этому за несколько месяцев до ноябрьских выборов и даже составили приблизительный список бушевских эдиктов, которые новый президент сможет отменить одним росчерком пера. Тем не менее, как заявил в феврале 2009 года стратег Демократической партии Мэтт Бенент, оказавшись в Белом доме, люди Обамы «не повторяют ошибки Буша, сметавшего все, на чем был отпечаток пальцев президента Клинтона. Они стараются выплеснуть воду, оставив в купели ребенка»[62].
Центральным лозунгом своей предвыборной кампании Обама сделал обещание перемен и поэтому, придя к власти, не мог отказаться от символичных жестов, вызывавших по всему миру новые приступы «обамамании». Таким жестом, безусловно, стал указ о закрытии спецтюрьмы в Гуантанамо, которая оказывала крайне негативное влияние на образ Америки в мире и ассоциировалась с пытками и произволом военных трибуналов. Правозащитники указывали, что в Гуантанамо представители американской армии одновременно выполняют функции тюремщиков, судей и присяжных, и рассуждали о несовместимости таких порядков с ценностями, закрепленными в Конституции США. Обама подхватил эти обвинения и в присущей ему афористичной манере заявил, что Америка должна отвергнуть «ложный выбор между безопасностью граждан и их идеалами»[63].
Конечно, новому президенту хотелось предстать в роли канатоходца Тибула, разгромившего тюрьмы Трех Толстяков, но, в итоге, закрытие Гуантанамо оказалось популистским лозунгом, который невозможно реализовать на практике. «Решение закрыть лагерь для военнопленных на островной базе в Гуантанамо, – писал редактор журнала The American Thinker Рик Моран, – это продолжение политического шоу, которое началось в 2007 году. Обаме пора уже понять, что предвыборная кампания закончилась и на смену популизму должен прийти прагматизм»[64]. Очевидно, что демократическая администрация не знала, что делать с заключенными, которые находились в Гуантанамо, как их судить и можно ли надеяться, что, оказавшись на свободе, они не организуют новый теракт наподобие 11 сентября.
Тем более что, согласно отчетам спецслужб, по меньшей мере 60 из 500 освобожденных узников этой тюрьмы были вновь замешаны в антиамериканских террористических операциях. «Президент ставит чаяния толпы выше здравого смысла и жертвует безопасностью США в угоду весьма сомнительным символам, – отмечал член комитета Палаты представителей по разведке республиканец Петер Хоэкстра. – Это плохой знак для любой администрации, особенно когда верховный главнокомандующий так мало смыслит в вопросах национальной безопасности»[65]. Даже некоторые правозащитники выступали против закрытия Гуантанамо на том основании, что бывших заключенных могут выслать на родину, где их судьба окажется намного плачевней, чем в Соединенных Штатах.
Желая избавиться от наследия предыдущей администрации, Обама объявил также о закрытии тайных тюрем ЦРУ за границей и издал указ о запрещении методов допроса, не зафиксированных в Полевом уставе армии США. Что касается тюрем, то, как и в случае с Гуантанамо, вставал вопрос о судьбе заключенных, а ограничение деятельности спецслужб могло отразиться на их эффективности. Консерваторы предупреждали, что «эдикт нового президента возродит в ЦРУ характерный для клинтоновской эпохи страх перед рискованными действиями, когда разведчики несколько раз видели Бен Ладена в перекрестии прицела, но боялись нажать на курок без санкции юрисконсульта». И как бы ни нравился Обаме образ президента-освободителя, такие настроения в спецслужбах он допустить не мог. Не случайно, подписав указы, которые вызвали ликование среди левых либералов, он тут же огорошил их постановлением о создании специальной комиссии, которая в очередной раз должна была определить, что следует считать недозволенными методами допроса. «Новый президент, – писал консервативный колумнист Чарльз Краутхаммер, – не будет принимать решения на основе предвыборной риторики. В ближайшее время он пересмотрит отношение к наследию предыдущей администрации и найдет достоинства в концепции власти и безопасности, разработанной Диком Чейни»[66].
