Вот предельно грубый, даже гротескный пример. Спросим, какое транспортное средство лучше — телега с лошадью или “мерседес” последней модели? Конечно, сама резкость сравнения заставит многих задуматься, но боюсь, что даже в этом случае слишком многие ответят с недоумением, что, конечно же, “мерседес” лучше. Опять же огрубляя, скажу, что уже десять лет и интеллигенция, и массы людей в России рассуждают именно так.
На деле сравнение “мерседеса” с телегой просто не имеет смысла, если критерии оценки вырваны из реального контекста, из тех условий, в которых мы будем использовать вещь. Вне этих условий, вне взаимодействия этой вещи с другими вещами нашего природного и искусственного мира, а также с обществом, частицей которого мы являемся, качество (полезность) вещи и оценить нельзя. Можно лишь зафиксировать отдельные его составляющие, но никак не целое, никак не сказать: “это — лучше”. Да, “мерседес” красиво покрашен, а телега нет, но это частности.
Допустим, нам надо ехать, и джинн ждет приказаний — что нам подать. Тут-то разумный человек и решает, что лучше. И решает, встраивая обе вещи в реальный контекст. Если перед ним асфальтированное шоссе, в кармане тугой кошелек и невдалеке виднеется бензоколонка, то “мерседес” лучше. А если он оказался где-то в Вологодской области за сто километров от райцентра и бензоколонки, то лучше телега с лошадью. Находиться на проселочной дороге в вологодской глуши, но применять при выборе критерии, уместные в Калифорнии — это значит, в широком смысле, двигаться к гибели.
Сравнение автомобиля и телеги — метафора. А вот вполне практичный вопрос, который мы должны были решать в уме, когда идеологи перестройки повели агитацию за разгон колхозов. “Что лучше — вологодский колхоз или французская ферма?” — и все в один голос вопят: “Ферма, ферма! Долой колхозы!” Стыдно вспоминать. Ведь эти два уклада сельского хозяйства разнятся, пожалуй, побольше, чем “мерседес” и телега. Просто никакого подобия между ними нет. Климат и почвы разные, никакого сравнения. Тракторов там 120 на 1000 га, а в колхозе достаточно 11, там асфальтовое шоссе к каждому полю подходит, а у нас одно шоссе на всю область. В середине 80-х годов, когда у нас разыгралась антиколхозная кампания, в ЕЭС давали 1099 долларов бюджетных дотаций на гектар сельскохозяйственных угодий — а у нас село субсидировало город.
В 1984-1986 гг. в РСФСР использовалось 218,4 млн. га сельскохозяйственных угодий. Если бы сельское хозяйство РСФСР дотировалось в той же степени, что и в Западной Европе, расходы на дотации из госбюджета составили бы 240 млрд. долларов. А в масштабах СССР, где в 1989 г. в пользовании сельскохозяйственных предприятий и хозяйств находилось 558 млн. га сельхозугодий? По меркам Западной Европы (ЕЭС) величина госбюджетных дотаций должна была бы составить 613 млрд. долларов! Как могла наша интеллигенция поверить сказкам про “огромные дотации колхозам”? А ведь и сейчас верят, что “аграрное лобби” выбивает в Госдуме дотации для поддержания “нерентабельных колхозов”. Журналисты, которые распространяют эту ложь, просто мерзавцы — но ведь им верят.
И чем же лучше были западные фермы, с точки зрения нашего горожанина, “на выходе”? С 1985 по 1989 г. средняя себестоимость тонны зерна в колхозах была 95 руб., а фермерская цена тонны пшеницы в 1987/88 г. была во Франции 207, в ФРГ 244, в Англии 210, в Финляндии 482 долл. Доллара! Прикинули бы, сколько стоил бы у нас хлеб, если бы колхозы вдруг заменили фермами.
Потому-то правительству РФ, начавшему обвальную реформу, пришлось оказывать протекционизм зарубежным производителям — против отечественных колхозных крестьян! В 1992 г. правительство Гайдара закупило у российского села 26,1 млн. т. зерна по 11,7 тыс. руб. за тонну (что по курсу на 31.12 1992 г. составляло около 28 долларов), а у западных фермеров — 28,9 млн. т. зерна по 143,9 долларов за тонну213.
Подчеркну, что нарушение способности взвешивать явления — общая беда всей нашей интеллигенции, а вовсе не только ее “либеральной” части. Редко-редко удается, с огромным трудом, убедить даже товарищей из оппозиции шаг за шагом ответить на вопрос: чего же мы хотим? Начинаем загибать пальцы: это хотим, чтобы было так-то, а это так-то. И вскоре оказывается, что люди просто хотят советского строя жизни. Именно строя жизни, в главном, а не отдельных деталей “надстройки” — КПСС, номенклатуры. Это все же вещи второго порядка, исправимые. Кстати, как это ни поразительно, список ненавистных или нежелательных явления и институтов советского строя очень невелик и даже смешон — так ли уж “Единая Россия” приятнее КПСС? Так ли уж нам досаждала советская милиция по сравнению с нынешней, которая стоит на каждом углу с дубинкой или автоматом и выхватывает из толпы молодых людей для проверки документов? Так ли уж нам не нравилась безопасность в метро, в театре, в школе и на рынках, которую обеспечивали райкомы и невидимый КГБ?
Но как только люди сами, с некоторым изумлением, к этому выводу приходят, встает какой-нибудь беззаветный борец с ельцинизмом, чудом уцелевший в Доме Советов, и говорит: “Не желаю!” Как так, почему? Оказывается, он был начальником строительного управления, а инструкции министерства мешали ему выполнить какую-то выгодную работу на стороне. Все правильно, мешали, проклятые. Дверца эта была устроена в нашем доме неудобно. Но ведь дом-то был теплым! Давайте взвесим достоинства и неудобства верными гирями. Нет, невозможно! Пока не восстановим чувство меры, ни о чем договориться не сможем.
В результате в оценке многих общественных явлений наши политики от оппозиции заходят в тупик, испытывают разлад между своими чувствами и “объективной действительностью”. И — молчат (похоже, даже внутри себя). А у людей, которые на этих политиков возлагают надежды, возникает ощущение беспомощности. Почему это происходит? Потому, что утратили навык диалектики, этого чуть изощренного инструмента здравого смысла. Мы перестали мысленно поворачивать проблему и так и эдак, видеть ее в разных условиях, без чего невозможно измерение.
Как уже говорилось выше, типов ущербности меры много, она касается и меры неизмеримых явлений — таких, которые не поддаются выражению в численной форме, хотя мы можем расположить их в ряд “больше-меньше”. Один из часто встречающихся и очень важных типов — абсолютизация добра и зла. Это резко ослабляет способность трезво оценить реальность, потому что в жизни существует есть конфликт интересов, и нам чаще всего приходится выбирать из двух зол меньшее, а тут уж без верной меры не обойтись.
Верное измерение трудно потому, что мы откатились на очень низкий уровень мышления вообще, и нужно сделать большое усилие, чтобы поправить дело. Нас сумели загнать в мир примитивных и даже ложных понятий. Посмотрите: “экономист и политик” Лившиц на всю страну рассуждает с экрана: “Богатые должны делиться с бедными”. И люди это воспринимают в общем нормально. Но это значит опуститься с уровня понятий начала века, доступного тогда для всякого грамотного рабочего, на уровень ребенка-дебила.
Хорошо было сказано в программе Российского телевидения “Вести” 10 февраля 1992 г. после показа жизни бездомной дворняги и холеной борзой: “Только помогая друг другу, элитные — беспородным, богатые — бедным, мы сможем выжить!” Наконец-то интеллектуалы с телевидения после стольких лет тоталитаризма стали истинными демократами!
Из-за того, что у нас кроме понятий добра и зла выпали все реалистичные категории, даже разумные в прошлом люди стали говорить чудовищные вещи — или молчать. Вот, в какой-то момент несколько вечеров подряд телевидение жужжало о том счастье, которое привалило русской культуре — принимался Закон о меценатстве. Все, кого допустили на экран (Н.Михалков, Э.Быстрицкая и т.п.), аплодировали: наконец-то, какая радость. Депутаты, которые этот закон должны были принимать (в том числе от КПРФ), промолчали. Нечего сказать?
Конечно, Н.Михалков за последние годы показал себя человеком очень невысокой морали, даже удивительно это сочетание художественного таланта с глубинной, нутряной пошлостью. Но нельзя же, чтобы люди только и слышали, что меценатство — добро для культуры. Ведь сами же “демократы от культуры” уже затерли этот подленький афоризм: “Кто девушку обедает, тот ее и танцует”. Какую русскую культуру будут “танцевать” Абрамович с Кахой Бендукидзе? За какие идеи и образы будут они “обедать” нашего лейб-патриота Михалкова?
Но значит ли это, что сегодня следует отказаться от крох и объедков со стола Абрамович? Думаю, что нет. Пока что и шерсти клок необходим. Но ведь нельзя же не сказать, что меценатство — зло! Что это — уродливый способ обеспечения культуры как общественной ценности. Что оно в принципе приемлемо лишь как небольшая добавка к стабильному государственному финансированию. И уже только сказав это, надо бы объяснить гражданам: нынешний политический режим создал в России такую чрезвычайную ситуацию, что Госдума сочла сегодня меценатство меньшим злом. Потому-то депутаты, включая коммунистов, приняли этот закон. Без таких пояснений людям все труднее и труднее понять, что происходит.
