Система высказываний плюс метод интерпретации — вот единственный путь к каким-то соображениям, не лишенным определенной достоверности и политической ценности. Другого пути при открытых обсуждениях просто не существует. И не может существовать по определению. А каждый, кто говорит, что он нашел иной путь, вызывает у нас очень много вопросов.
Высказывание — сложнейшая штука. Иногда высказывание может быть инсинуацией высшей пробы и при этом обладать огромной ценностью. Если, конечно, соединять высказывания с методом.
Возвращаясь к нашей аналитической конструкции, мы вправе теперь утверждать, что проблематичная интеграция Ткачева в проблематичный же тандем «Сечин—Устинов» основана все-таки не на общих социологических закономерностях только, а на каком-то массиве высказываний. А также на каких-то принципах их аналитического прочтения.
Ведь в определенном смысле высказывания — это тоже факт. Да, они могут быть сомнительны по своему содержанию. Но они несомненны в качестве высказываний как таковых. Эти высказывания сделаны такого-то числа таким-то автором в таком-то журнале, газете, на таком-то канале телевидения и так далее. Их можно, так сказать, «пощупать». Они для специалиста по герменевтике почти то же самое, что для физика первичный экспериментальный материал.
Тогда-то и там-то нечто было напечатано.
Предположим, напечатана была клевета. Но она была напечатана! Почему она была напечатана? Кем подписана? Какой печатный орган решил ее «реализовывать» и зачем? Как высок статус лица, на которое клевещут?
У нас клевету зря не печатают никогда. А уж на высокое лицо — тем более.
Я никогда особо высоким лицом не был. Подумаешь, советник!.. Но я точно знал, что если Гусинский приказал Киселеву сделать в «Итогах» сериал по поводу моей ужасной фигуры, то у Гусинского для этого есть основание. И таковым может быть только мое участие в игре, мешающее Гусинскому. Гусинский будет осуществлять наветы, только если задеты его интересы. И нужно сильно задеть его интересы, чтобы он начал организовывать крупную кампанию на основе стопроцентной лжи.
Кроме того, нужно понимать, почему он задействует ложь, а не правду. Этого никто не любит делать. Значит, правду он задействовать не может. А почему не может? Только ли потому, что в правде нет ничего компрометирующего? Специалист по так называемым «активкам» всегда может, добавив к правде чуточку лжи, превратить ее в убедительный компромат. Значит, не потому используется стопроцетная ложь… А почему? Потому что правду говорить запрещено или опасно. Кем запрещено? Почему опасно?
Видите, сколько материала можно извлечь из факта абсолютной лжи! Приводя конкретный пример, я имею в виду кампанию, развернутую Гусинским и Киселевым против меня в связи с какими-то записками по поводу «Газпрома» в 1997 году. Гусинский и Киселев точно знали, кто писал записки. И точно знали, что это не я. Они зацепились за эти записки как за повод. Они развернули кампанию в определенной логике. И после моих открытых публичных действий свернули ее тоже в определенной логике. А я, как специалист по герменевтике, получил огромный массив первичных экспериментальных данных. Я не могу назвать эти данные фактами, но это данные.
Предположим, что все высказывания по фактору Ткачева в «Новых известиях» и прочих СМИ — это данные.
Итак, мы показали, что трио «Ткачев-Сечин-Устинов» изобретено не нами в «башне из слоновой кости» (она же социология элитных бэкграундов), а совсем другими людьми, ни к какой «слоновой кости» никак не тяготеющими. И не только изобретено, но и санкционировано прессой. То есть миф об этом трио создан. Реальность просто обязана быть богаче мифа, но миф — это тоже часть реальности.
И наконец, нам следует оговорить, что дело не в именах. «Что в имени тебе моем?» Ткачев — это конкретное имя. А творцы мифа шлют мессиджи об определенной региональной привязке. В рамках мифа Ткачев — это уже не личность, а индекс.
Ткачев как личность может потерять весомость в связи с теми или иными «обстоятельствами». Ткачев как индекс, как условный системный фактор может при этом сохранить и вес, и значение. Такова «внечеловеческая», социальная логика любой элитной игры.
А потому мы имеем право зафиксировать следующее (рис. 55).
Рис. 55
А вот в этой ситуации все цитированные выше фразы по поводу «янов», «швили» и «оглы» приобретают новое значение. И дело совсем не в том, что я как-то особо чувствителен к тому, что Ткачев небезразличен к ряду окончаний, одно из которых является окончанием моей фамилии. Во-первых, есть самые серьезные основания считать, что Ткачев к этому небезразличен в основном риторически. Во-вторых, нельзя заниматься политикой и реагировать на подобные вещи. В-третьих, Ткачев может обладать и позитивным потенциалом, и определенными предрассудками — что из того? В-четвертых…
В-четвертых, как говорил Лев Толстой, «не в почке дело, а в жизни и смерти». До предрассудков ли, когда государственность на волоске? Пока краснодарский губернатор за государственность — все в порядке. А вот когда он начнет противопоставлять региональные интересы государственным — будет уже не до игры с окончаниями. Пока что у меня нет никаких оснований считать, что Ткачев противостоит идее российской государственности. А именно это приоритетно.
Поэтому я и впрямь глубочайшим образом индифферентен к перебору окончаний как малому политическому феномену, касающемуся чьих-то чувств и идентификационных признаков. Но, как только ситуация становится не микро-, а макро-, все меняется, поскольку речь идет не о вашем покорном слуге с его объективизмом, а об элите как целом.
То, что говорит Ткачев в отдельно взятом Краснодаре, волнует не слишком многих. Тем более, что местная осведомленная публика понимает: в реальном окружении Ткачева с «янами», «швили» и «оглы» (а также с теми, кто для Ткачева и Кондратенко «еще страшнее») все обстоит нормально. Ну, не обижаются же на Лужкова за фразу о «лицах кавказской национальности»! Это же не про элиту, не про Церетели! Это так, дань популизму, фигура речи, движение в потоке событий…
Кроме того, никто не сомневается, что Сечин — не Ткачев, то есть не региональный политик, связанный со своим региональным сообществом и отдающий риторическую дань его установкам. Сечин работал за границей, ценит международные связи, понимает, как устроен мир. Он, может быть, и не публичен, но гораздо более «цивилизован». И если он реально играет ведущую роль в определенном процессе, то для элит, чувствительных к теме окончаний, все «тип-топ». Нет ничего страшного в том, что ведомые «распускают языки» в отдельном (очень специфическом) регионе. Ну, распускают и распускают, на то они и ведомые.
А вот когда ведомые становятся, по сути, ведущими, то страшилки с «янами», «швили» и «оглы» эхом разносятся на всю страну.
Кроме того, это ведь не только страшилки. Ведь пытался Ткачев Адыгею ввести в состав края. Но Адыгея — важная часть черкесского этно-политического поля. Это поле мультиплицирует с северокавказским — и далее. Черкесы — вообще достаточно влиятельная группа не только в России, но и в мире. Между тем черкесы — лишь частный пример. В игру начинают включаться диаспоры, миллиарды долларов, международные влияния. Это не мистификация и не теоретизация. Весьма поучительно наблюдать, как все это включается, подпитывает друг друга.
И вот уже сплетается некий абсолютно новый фантом. Я ведь не говорю — «формируется новая реальность». Я говорю — «фантом сплетается из очень разных импульсов и намерений». Но то, что он сплетается, это факт.
Что конкретно я имею в виду?
Глава 5. Сопряженные игры
Для многих покажется странным, что мы сопрягаем отставку Устинова с какими-то далекими от данного события сюжетами. Но все дело в том, что для нас отставка Устинова — это ход в элитной игре. А элитная игра никогда не бывает локальной и самодостаточной. Она всегда ведется в сопряжении с другими играми. И стремится выйти за рамки какого-то одного игрового хода, пусть и такого серьезного, как отставка Генерального прокурора.
Поэтому, ни на чем пока не настаивая, мы в качестве гипотезы предлагаем читателям рассмотреть отставку Устинова в контексте других событий. Степень связанности этих событий с отставкой Устинова еще придется устанавливать. И может оказаться, что мы навязываем происходящему некую расширительную логику. Но может выясниться и прямо противоположное! Что мы-то как раз выводим происходящее за навязанные ему чрезмерно узкие рамки.
Мы понимаем, что сам наш подход, в котором различные юридические и административные события рассматриваются как элитные игры или игровые ходы, уязвим. Что одни возразят: «Это не элитные игры, а обоснованные правомерные действия». А другие скажут: «Никакие это не элитные игры. Это наезды».
