Вслед за Берлином в марте русские войска очень быстро очистили всю территорию к востоку от Эльбы, а затем заняли Гамбург, Бреслау, Любек, Лауэнбург, Дрезден. Но назначенный общим главнокомандующим союзных войск Кутузов старался осторожно продвигаться вперед, предпочитал действовать отрядами легких войск и активно проводить партизанскую войну, оставляя основные силы в резерве. В первую очередь он стремился использовать преимущества в коннице. «Летучие» партизанские отряды под командованием генералов А.И. Чернышева, А.Х. Бенкендорфа, В.К.Ф. Дернберга, С. Н. Ланского, полковников Ф.К. Тетенборна, Д.В. Давыдова, В.Г. Мадатова, В.А. Пренделя, К.Х. Бенкендорфа, ротмистра М.Ф. Орлова, капитана Ф.К. Гейсмара действовали очень удачно и буквально хозяйничали в тылу и на коммуникациях противника. Правда весной 1813 г. Кутузов не торопился с переходом Главной армии через Эльбу, предпочитая держать основные силы в районе Калиша. Он хотел произвести сосредоточение сил перед переходом в наступление и не раз осаживал генералов, нетерпеливо рвавшихся в бой. Так, главнокомандующий 25 марта (6 апреля) внушал в очередной раз генералу П.Х. Витгенштейну на его предложение переправиться и активно действовать на левом берегу Эльбы: «Повторить должен то, что ваше сиятельство из прежних моих отношений видеть изволили, а именно: что быстрое движение наше вперед для главного предмета будущей кампании никакой пользы принесть не может. Сие предположение мое исчислено на приближающихся силах неприятельских и на тех, которые к нам прибыть имеют» [471] . В частном письме к своему родственнику адмиралу Л.И. Голенищеву-Кутузову старый генерал-фельдмаршал довольно прагматично объяснял свои действия политическими и стратегическими моментами: «Отдаление наше от границ наших, а с тем вместе и от способов может показаться нерасчетливым, особливо если исчислить расстояние от Немана к Эльбе и расстояние от Эльбы к Рейну. Большие силы неприятельские могут нас встретить прежде, нежели мы усилимся прибывающими из России резервами, вот что тебе и всем, может быть, представляется. Но ежели войти в обстоятельства и действия наши подробнее, то увидишь, что мы действуем за Эльбою легкими отрядами, из которых (по качеству наших легких войск) ни один не пропадет. Берлин занять было надобно, а занявши Берлин, как оставить Саксонию и по изобилию ее и потому, чтобы отнять у неприятеля сообщение с Польшею. Мекленбург и ганзейские города прибавляют нам способов. Я согласен, что отдаление от границ отдаляют нас от подкреплений наших, но ежели бы мы остались за Вислою, тогда бы должны были вести войну, какую вели в [1]807 г. С Пруссиею бы союзу не было, вся немецкая земля служила бы неприятелю людьми и всеми способами, в том числе и Австрия» [472] . Кутузов, видимо, старался не увлекаться (слишком был опытен) и пытался контролировать процесс продвижения войск вперед. Как военачальник, он вполне реально оценивал возможности противника и опасался возможного контрудара, и однажды сказал с раздражением: «Самое легкое дело – идти теперь за Эльбу, но как воротимся? С рылом в крови!» [473] . Его предвидение в некоторой степени оказалось пророческим. Нелишне будет напомнить, что переход через Эльбу диктовался еще и важными политическими соображениями, надеждами союзников, что наступление и первые успехи поднимут всю Германию, заставят вступить в войну против Наполеона Австрию. В целом за наступление высказывался и прусский генералитет, горевший мотивами отмщения за позор 1806 г. В данном случае стоит отметить, что Кутузов, так же как и в «годину бед, годину славы», имел отличное от большинства генералов мнение, но проводить свои решения в жизнь ему стало значительно труднее, чем в 1812 г.
Заграничные походы. Генералитет под главенством «кротчайшего монарха»
Приезд императора в армию (вместе с ним в Вильно прибыли великий князь Константин, генералы А.А. Аракчеев, П.М. Волконский) повлек за собой очередную корректировку в расстановке сил среди верхушки армейского управления. Новые назначения происходили не без личных столкновений и подковерной борьбы, чему способствовало и прибытие в армию императорского окружения. «Главная квартира, где присутствует особенно царь, – писал С. Г. Волконский, – есть тот же столичный быт дворцовых интриг». «Связи и интриги делают все, заслуги – очень мало», – вторил ему Н.Н. Раевский. Александр I вынужден был считаться с Кутузовым, но недовольный, во многом справедливо, его деятельностью, твердо решил взять под строгий контроль происходившие процессы. Тем самым главнокомандующий продолжал выполнять почетную функцию победителя Наполеона (что было очень важно для привлечения будущих союзников по европейской коалиции), но его роль оказалась уже сильно ограниченной. В конце кампании 1812 г. стали отодвигать от дел дежурного генерала П.П. Коновницына. «По тем же разсчетам, по коим пал Беннигсен, начал упадать и Коновницын; ибо слишком прославляемая в Петербурге слава его начала рябить в глазах Кутузова», – писал впоследствии С.И. Маевский. По его мнению, которое разделяли многие современники, К.Ф. Толь «после отступления неприятеля из Москвы начал играть большое лицо, независимо от Коновницына». Кутузов хотел видеть на должности дежурного генерала К.И. Оппермана, чему противился не хотевший терять своего влияния Толь. Но император распорядился по-своему. Пост начальника штаба занял доверенный генерал-адъютант императора князь П.М. Волконский. «Как мне показалось, – вспоминал Маевский, – фельдмаршал этим выбором крайне был недоволен, потому что живой свидетель царя мог ему передавать живую картину фельдмаршала; при том, с нами он работал, когда хотел, а с Волконским работал хотя и по неволе, но без отказа» [474] . С этого момента все оперативные вопросы стали решаться уже через Волконского.
Все внутренние вопросы военного управления (хозяйственные, подготовка резервов, назначения, награды, переписка императора и многие другие вопросы) уже с начала войны Александр I сразу же замкнул на Аракчеева. «Июня 17-го дня, 1812 года в городе Свенцянах, – писал об этом событии сам знаменитый временщик, – призвал меня Государь к себе и просил, чтобы я опять вступил в управление военных дел, и с оного числа вся Французская война шла через мои руки, все тайные донесения и собственноручные повеления Государя Императора». Многие военачальники начали его именовать дежурным генералом, за что получали замечания от царского фаворита [475] . Роль Аракчеева в военном управлении на рассматриваемый период времени остается до сих пор до конца не исследованной в нашей историографии. Для публики он оставался в тени, но некоторое представление о значимости его фигуры в 1812 г. дает переписка между ним и Александром I [476] . Не случайно также, что большое количество документов той эпохи отложилось в личном фонде Аракчеева, хранящихся в Военно-историческом архиве (РГВИА, фонд 154). Во всяком случае, осведомленные современники отмечали его резко возросшую роль в коридорах власти. Прибывший в ноябре 1812 г. из армии в столицу А.А. Закревский в письме к А.Я. Булгакову отмечал: «Аракчеев в Петербурге сила всемогучая». Эту «силу» очень скоро почувствовал на себе и Кутузов. Он желал назначить на пост начальника артиллерии объединенных армий генерала Д.П. Резвого, но Аракчеев настоял, сославшись «на волю Государя», чтобы в этой должности был утвержден А.П. Ермолов. Сменивший Чичагова на посту 3-й Западной армии и призванный в главную квартиру, Барклай вынужден был несколько дней дожидаться приема у всесильного любимца императора, а когда наконец 10 февраля 1813 г. был удостоен аудиенции, то подвергся изощренному унижению [477] . Собственно, полный контроль над армией через близких лиц позволил императору единолично принять стратегически важное решение о переносе боевых действий за пределы России. Повторим то, о чем уже писали: еще во время кампании 1812 г. Александр I был уверен, что «если хотеть мира прочного и надежного, то надо подписать его в Париже» [478] . Престарелый генерал-фельдмаршал, даже имея собственное видение ситуации, в силу осмотрительности своего характера и будучи слишком опытным и искушенным царедворцем, по сути, и не имел иного выбора: он не противился царской воле и вынужден был подчиниться принятой стратегии, в лучшем случае, мог в тактических вопросах сдерживать увлекающихся генералов.
Отметим другой важный фактор. В 1813–1814 гг. произошел карьерный взлет молодежи. За заслуги на поле брани 1812 г. генеральские чины получили немногие. Основной поток наград и чинопроизводства за отличие пришелся на два последующих года. Генеральская среда пополнялась как ветеранами армии, так и молодежью. Эта новая генерация во многом определяла настроение армейского офицерского корпуса, а ее появление вносило коррективы в расстановку сил. Молодежь активно подпирала стариков, возникали новые нюансы во взаимоотношениях генералов. Многие следили уже не столько за ростом сверстников (имевших равные с ними чины), сколько опасались, что их обгонят скороспелые карьеристы.
