Сергей Котков - Сказки о русском слове

На Юге, в заокских местах воспоминания о рубежах и гранях помещичьих владений держались очень долго. Еще в прошлом столетии там межа, рубеж и грань осознавались как синонимы, о чем узнаем у писателей — уроженцев этого края — Лескова, Эртеля, Бунина. Народное понимание названных слов отозвалось в таком диалоге: [Леонтий: ] «Выскочила было лисица, да скатилась в овраги и сразу понорилась, ушла в свое нырище, не стали мы на нее и время терять. Потом подозрил я русака, хлопнул арапельником — заложились за ним Стрелка с Заирой по грани, сладились…

— По грани? Это по рубежу, значит?

— По меже, по рубежу…» (Бунин, Ловчий).

А вот у Лескова и Эртеля: «Она [Настя] перешла живой мостик в ярочке и пошла рубежом по яровому клину» (Лесков, Житие одной бабы); [Кумовья] «…отправились исследовать мансуровские владения. Мальчик указывал им грани» (Эртель, Смена).

«Долголетие» в южновеликорусской области слов рубеж и грань, наделенных подобным значением, полагаем, было в конечном счете отдаленным образом обусловлено ее исторической судьбой. В течение столетий она являлась важнейшим форпостом нашей родины. Значительная часть ее населения была военно-служилой — несла охрану порубежной черты, полевую дозорную службу, наблюдала за передвижением татар и иных «воинских людей», вторгавшихся в Россию. В этих условиях названия, прямо связанные с порубежной службой, в том числе рубеж и грань (синоним граница был менее употребителен), являлись особенно значимыми, существенными, можно сказать, «не сходили с языка». Но дело не только в этом и, пожалуй, не столько в этом. С XVII в. черноземный Юг становится житницей России. Борьба за ее плодородные земли в среде крепостников, а также между крепостниками и прочим населением приобретает ожесточенный характер. Бесконечные разделы и переделы, обмен и продажа земельных угодий и нередко насильственный захват сопровождались самым тщательным, до мелочей, размежеванием, ревнивым установлением новых и подновлением старых рубежей и граней. Все это благоприятствовало активному и длительному существованию названий рубеж и грань как обозначений межевых примет в южновеликорусской области.

В литературном языке подобный смысл они утратили ранее. В начале XIX в. в словаре литературного языка грань еще объяснялась как «знак, показывающий межи земли, леса, владения; также знаки, на межевых столбах зарубленные» (Слов, Акад. 1806), а первоначальное значение слова рубеж уже не отмечалось. Современные словари литературного языка подобных значений не указывают. На первый взгляд и в наши дни в современном литературном обиходе старые спутники рубеж и грань остаются по-прежнему спутниками. Но это первое впечатление не совсем верное. Общее в их смысловом содержании стало менее значительным (скажем, границу государства гранью не называют), зато отдельное, особенное — более заметным. Понятно, грани — плоскости мы здесь не касаемся, а говорим лишь о линейной грани. Возможности употребления слова грань в смысле «линия раздела» за последние три столетия несколько расширились. Например, сегодня гранью назовут и горизонт. Тождественное значение подозреваем в таком случае:

Развивались и переносные значения слова грань. Однако его семантическое развитие в общем было более ограниченным, нежели развитие слова рубеж. Современные значения последнего: 1. Линия, черта, разделяющая смежные области, участки и т. п.; граница. 2. Государственная граница. 3. Линия обороны, укреплений (Слов. Акад., XII, 1961). И слово граница вслед за гранью, утратив значение межевой приметы, со временем стало более богатым в семантическом отношении. Под границей подразумевают и естественную (как ров, река) и условную линию, разделяющую смежные земли, области и т. п., и государственный рубеж, а в переносном смысле и меру, предел дозволенного, принятого (Слов. Акад., III, 1954).

Возвращаясь к истории рубежа, грани и границы, в их взаимных отношениях отмечаем следующее: они и прежде были спутниками, однако не с точки зрения смысла (именовали знаки разные, а не одинаковые), а по назначению, функции — служили названиями межевых примет; утрата этими словами значений межевых примет и приобретение нового значения («линия раздела») сделали их синонимами— спутниками по смыслу. А далее грань переживает специализацию: отпадает значение «государственная граница». Напротив, рубеж становится многозначным, как было отмечено выше. В значении «государственная граница» рубеж и граница совпадают, а слова, образуемые с их основами, обнаруживают осязательные расхождения. В употреблении — слово пограничник, а не порубежник, пограничная, не порубежная застава, пограничный, не порубежный инцидент; заграничный, а не зарубежный паспорт, однако — зарубежные, а не заграничные страны, зарубежная, а не заграничная литература. Как будто намечается такое различение: слова, соотносимые с границей, служат названием того, что более или менее непосредственно связано с пограничной чертой, а слова, соотносимые с рубежом, означают обыкновенно то, что за этой чертой находится, но непосредственно с ней не связано. Это различение, можно думать, свидетельствует о начале пока сокровенного, неуловимого семантического расхождения между рубежом и границей как синонимическими образованиями. Если расхождение в их семантике лишь косвенно угадывается, их стилистическое различие проступает сравнительно явственно. Так, в торжественной, патетической речи мы предпочитаем говорить о защите священных рубежей Родины. Границы с таким определением здесь менее подходят.

Итак, слова встречаются, сопутствуют, разлучаются. Все это происходит не само по себе, а в ладу с новыми потребностями общения, с новыми требованиями жизни, которые она предъявляет к языку. Подобные встречи и расставания на смысловых путях и перепутьях в сложной системе языка знаменуют ее извечное беспредельное усовершенствование.

Старославянское наследие в русском языке довольно значительно и составляет большой культурный вклад. Одно из его частных проявлений — наличие в русском языке слов с такой приметой, как сочетание жд (из древнего dj): нужда, надежда, одежда, рождать и т. д. Собственно русские слова имеют в этих случаях ж: нужа, надежа, одежа, рожать и т. д. От тех и других возможны были параллельные производные образования. Все, что связывали с нуждой, называли когда-то нуждьнымъ, а от русского слова нужа — нужьнымъ. В прилагательном нуждьныи согласный д впоследствии мог утратиться, и оно в результате этого могло совпасть с нужьныи (в современном русском — нужный). Так или иначе, прилагательное нужный исторически родственно и нужде и нуже. Употребление старославянских образований было характерно для книжного языка, а русских — для народной речи и деловой обыденной письменности. Но такое распределение в связи с проникновением книжных слов в народную речь и обыденную письменность со временем нарушилось. Вследствие этого славянизм нужда, как и многие другие славянизмы, вышел за рамки книжного языка, а нужа, по современным данным, — на грани исчезновения.

В сознании современников слова нужда и нужный между собой не связаны. И это объясняется не только тем, что ныне в семантическом отношении между словами нужда и нужный нет точек соприкосновения, но и утратой образования нужа, с которым в качестве производного прилагательное нужный легко соотносилось. О былой употребительности в народной речи образования нужа свидетельствовали пословицы: Горька нужа и вчуже; Нет, хуже нужи да стужи; Добьет нужа до худого мужа (Даль, Слов.). Еще в середине прошлого века в отдельных народных говорах соотнесенность прилагательного нужный с нужей была очевидной: «Нужный, стар., а иногда и доселе в народе: бедный, нищий; убогий, скудный; нужливый, связанный с нуждою, нужей; тяжкий, стеснительный, изнурительный… Он нужно живет, бедно. Нужный год, голодный» (Даль, Слов.). В Тверской и Псковской губерниях нужен означало «беден», вместо ни беден, ни богат говорили ни нужен, ни богат; в Новгородской губернии нужной по значению равнялось словам небогатый, скудный, убогий — Мужик-то нужной: ни двора, ни кола нету; в тех же северных местах нужиться значило «нуждаться», а нужье — «недостаток, бедность» (Доп. к Опыту).