Во второй половине нашего столетия появляются обобщающие работы по истории средневековой науки в целом [75; 83; 150], или ее отдельных областей (например: [98; 105; 122; 168]). Возрастает удельный вес работ, затрагивающих социокультурные аспекты функционирования средневекового научного знания. Подобного рода исследования, изучающие систему образования в средние века, влияние на развитие науки в средневековой Европе античной и арабской научной культуры, разумеется, появлялись и раньше. Исследовались как общекультурные влияния, так и непосредственная передача от одного культурного региона к другому идей и конкретных научных знаний [76; 89; 97; 100—102; 121; 139; 145; 165].
Но если прежде социокультурный контекст, довольно независимый от содержательного анализа средневекового знания, привлекался лишь для выяснения обстоятельств существования средневековой науки, то теперь он становится и содержательно значимым. При описании средневековой науки исследователи стремятся выявить нормы и ценностные ориентации, присущие научному мышлению средневековья, избегая привнесения внешних, заимствованных из более, позднего времени критериев [74; 85]. Благодаря воспроизведению круга проблем, волновавших умы средневековых ученых, реконструируются предметы исследований научных дисциплин того времени. Программа такого рода исследования изложена, например, в статье американских историков науки Дж. Мердока и Э. Силлы «Наука о движении» [138].
В отечественной медиевистике западной науке посвящено сравнительно небольшое число работ. Больше всего «повезло», пожалуй, средневековой математике, она наиболее проработана в нашей историко-научной литературе: ей посвящен раздел «Математика в средневековой Европе» в книге А. П. Юшкевича [67], раздел в трехтомном издании: «История математики» [36], ряд публикаций в «Историко-математических исследованиях». Развитию математики в средневековой Европе уделяется внимание в книге Г. П. Матвиевской [44] и в других работах.
Если говорить о средневековой науке в целом, то наиболее значительным явлением в нашей литературе были публикации В. П. Зубова: «У истоков механики» [23], «Аристотель» [29][2], «Развитие атомистических представлений до начала XIX века» [31] и целый ряд статей. Следует также отметить раздел «Эксперимент и теория в эпоху европейского средневековья» в книге А. В. Ахутина [10] и очерк средневековой западной науки в работе П. П. Гайденко [20].
В обобщающих трудах по истории отдельных научных дисциплин обычно отводится место и характеристике средневекового периода [16; 19; 27; 35][3]. Существенно, что историки средневековой науки в своих исследованиях опираются на анализ социально-экономической структуры средневекового общества, данный в советской медиевистике[4].
Особое значение имеет выход в свет работ М. М. Бахтина [11], А. Я. Гуревича [24, 25], С. С. Аверинцева [5], воссоздающих духовную атмосферу средневековья. Уяснению специфики средневекового научного мышления способствуют сочинения, где анализируются философские доктрины средневековых мыслителей. Здесь в первую очередь следует отметить книги Г. Г. Майорова [41], В. В. Соколова [56], а также исследование по античной и средневековой логике П. С. Попова и Н. И. Стяжкина [49].
* * *
В ходе историко-научных исследований западного средневековья стало очевидным, что структура средневекового научного знания не совпадает с дисциплинарным членением современной науки и в науке средних веков явственно выделяются четыре больших направления. Первое — физико-космологическое, ядром которого является учение о движении. На основе натурфилософии аристотелизма оно объединяет массив физических, астрономических и математических знаний, послуживших почвой для развития математической физики ново о времени. Второе — учение о свете; оптика в узком смысле слова является частью общей доктрины — «метафизики света», в рамках которой строится модель вселенной, соответствующая принципам неоплатонизма.
Следующий раздел средневекового знания составляют науки о живом. Они понимались как науки о душе, рассматриваемой как принцип и источник и растительной, и животной, и разумной жизни и содержали богатый эмпирический материал и систему аристотелевского толка.
Наконец, комплекс астролого-медицинских знаний, к которому в известном отношении примыкает также учение о минералах, и алхимию следует выделить как особое направление средневековой науки.
Задача данной работы — исследовать средневековое учение о движении. Этому исследованию предпосылается анализ общей характеристики социокультурного контекста средневековой науки, форм функционирования и передачи научного знания в средневековом обществе Особое внимание уделяется выявлению принципов средневекового научного мышления.
Задача историко-научной реконструкции таких исключительно сложных феноменов духовной культуры, как наука античности, наука средневековья, наука нового времени, в их целостности и своеобразии ставит перед исследователем ряд трудных методологических проблем. Одна из них — выявление тех «скреп», которые соединяют воедино разнообразные научные знания, наличные в обществе в определенный период его развития, делая их частями целостной системы знания, существующей в данную эпоху. Очевидно, что в поиске таких скреп нельзя ограничиться анализом утверждений, пусть самых общих, но относящихся лишь к одной из научных дисциплин исследуемого периода.
В то же время важность анализа последних неоспорима: невозможно составить представление о Науке в целом, не зная положений, которые играют роль «аксиом» в том или ином научном исследовании. Из них исходят, когда высказывают предположения, относящиеся к кругу новых явлений, к ним возводят, как к последнему основанию, любое частное объяснение, касающееся наблюдаемых фактов.
Например, в аристотелевской физике подобной аксиомой является тезис о наличии естественных мест, соответствующих четырем основным элементам: огню, воздуху, воде и земле, из которых составлено любое физическое тело. Этот тезис играет роль своеобразной призмы, сквозь которую ученый-аристотелик рассматривает любое движение и его виды. Во всяком изменении он прежде всего вычленяет три момента: движущееся тело; элементы, из которых оно состоит; естественные места, к которым стремятся эти элементы. Если стремление данного тела к своему месту не сталкивается с аналогичными стремлениями других тел, т. е. когда речь идет о «естественном», а не насильственном движении, указанный тезис дает исчерпывающее объяснение механизма движения. И в случае насильственного движения объяснение тоже опирается на этот тезис, только он берется не изолированно, а в совокупности с рядом других постулатов аристотелианской физики.
Столь же общими аксиомами аристотелианской физики являются и утверждения об отсутствии пустоты, о непрерывности движения, о том, что все, движимое насильственным движением, имеет двигатель, и т. д. А в период средневековья все эти принципы становятся предметом интенсивного обсуждения, и хотя часть из них значительно модернизируется по сравнению с «Физикой» Аристотеля, все же они продолжают сохранять свое доминирующее положение в арсенале объяснительных средств, тогдашней физики. Появляются и новые постулаты, неизвестные античности, — достаточно назвать представления о «широте» формы, о возможности степенной градации внутри одной и той же формы, легшие в основу учения о ремиссии и интенсии качеств.
Аналогичные аксиомы (может быть, не в столь систематизированном виде, как в физике) могут быть выделены и в других науках, существовавших в данный исторический период. Представление о любой науке будет неполным, если не перечислить основные положения, принимаемые в ней, и не показать, каким образом на пересечении силовых линий, задаваемых принятыми постулатами, происходит формирование всего универсума частных утверждений. Это — очень важный момент в реконструкции научного знания, необходимый этап на пути к достижению главной цели историко-научного исследования — понимания смысла тех проблем, которые волновали умы ученых давно прошедшей эпохи, восстановление особого ракурса, в котором представал перед ни ми предмет их исследования. А он зачастую приобретал в их трактатах столь непривычный для нас вид, что, даже читая вопросы, с которыми они обращались к природе, выслушивая ответы, предлагавшиеся на эти вопросы, мы оказываемся в парадоксальном положении «зрячих слепых»: видим слова, вроде видим, что стоит за ними, и в то же время как будто пребываем в абсолютной темноте, ибо не понимаем, как можно вообще смотреть на мир такими глазами.
Картина мира, встающая со страниц научных сочинений далекого прошлого, не становится для нас более понятной, когда мы читаем разъяснения, касающиеся деталей картины. Пока нет ясности в главном, более подробное описание скорее затрудняет, а не облегчает понимание картины в целом. А главное заключается в том, чтобы занять позицию, обеспечивающую такой угол зрения на мир, при котором то, что кажется нам непривычным и странным, стало бы естественным.
