Я. И. и А. В. Шубниковы.
Фруктовый и ягодный сад на даче, посаженный предыдущими владельцами, был полон фруктов и ягод: земляники, клубники, черной, красной и белой смородины, крыжовника, малины, вишни и яблок. Урожаи были отличные. Алексею Васильевичу нравилось, что в подполье дома стояли ящики с морковью, бочки с солеными огурцами, капустой и мочеными яблоками, заготовленными на всю зиму, наварено в большом количестве самого разнообразного варенья и джема, посолены и замаринованы грибы, собранные нами в лесу и прямо на участке. Все это его щедрой рукой раздавалось в сыром и приготовленном виде.
Алексей Васильевич был чрезвычайно гостеприимным человеком. Нужно сказать, что в Москве, и особенно на даче, у нас всегда были гости. Дача с ее шестью комнатами, двумя террасами и садом в 70 м2 к этому очень располагала. Взрослые дети Алексея Васильевича со своими детьми, его ученики и сотрудники, наши друзья и знакомые подолгу жили на даче, приезжали на воскресные дни. Алексею Васильевичу нравилось, что в доме шумно и весело, постоянно слышится музыка и смех, что в саду бегают и играют дети. Только в утренние часы (с 7 до 13 час) на даче воцарялась тишина. Эти часы и в Москве и на( даче неизменно отводились для работы. Не делалось исключения ни в отпускные, ни в выходные дни. Алексей Васильевич опускал в своем кабинете шторы, зажигал лампу под зеленым абажуром и погружался в работу. Необычайно требовательный к себе, он редко бывал удовлетворен результатами своей работы, редко выходил из кабинета с довольным видом. Иногда даже говорил: «Ну, сегодня работал только для мусорной корзинки». В своих книгах и статьях всегда стремился достигнуть предельной ясности и простоты изложения, оттачивал каждую фразу. Иногда радовался, что за все рабочее утро ему удалось написать удачные две страницы.
Так же тщательно готовился он к публичным лекциям, к семинарам и демонстрациям, повторяя и проверяя каждый эксперимент по нескольку раз. Тщательно проверял каждое слово в переводах своих статей и докладов, предназначенных для прочтения на иностранном языке. Помню, в 1960 г. перед поездкой в Кембридж на Международный конгресс кристаллографов, испугавшись перспективы переводить свой доклад на три языка, Алексей Васильевич решил заблаговременно отдать текст этого доклада для перевода в специальное учреждение. Какие переводы ему прислали! Выбросив их в корзинку, он обложился словарями и с моей помощью начал переводить сам. Всякое, с его точки зрения, сомнительное слово он просил проверить по словарю.
Алексей Васильевич очень любил природу, ему нравилось собирать грибы. Пока не ослабло зрение, он всегда был у нас по грибам чемпионом. Часто вспоминал, как его любимый друг и учитель академик А. Е. Ферсман, сам заядлый грибник, сочинил шуточную книгу-учебник по искусству собирать грибы. Грибов в ближайшем лесу было великое множество и притом хороших, на сбор которых не жалко было тратить время: белые, подосиновики, подберезовики, мелкие маслята, опята. Возвратясь из леса, все собирались на огромной террасе и садились сортировать и чистить грибы. Иногда возникали веселые споры. Каждый отстаивал право на жизнь принесенных им поганок и никак не желал с ними расстаться. Росли грибы и прямо у нас в саду, правда, только маслята, опята, моховики, сыроежки. Мы сделали попытку развести в саду белые грибы, но, к сожалению, у нас ничего не выросло, хотя и делали все «по науке».
Однажды, выйдя в сад, Алексей Васильевич принес сто штук прекрасных маслят — прямо для маринада. Нужно сказать, что он считал съедобными почти все грибы и частенько приносил вместе со съедобными, с моей точки зрения, ядовитые. Приходилось потихоньку от него отбирать сомнительные грибы и незаметно выбрасывать.
Алексей Васильевич прекрасно плавал. Он умел держаться на воде очень долго, практически бесконечно, и притом в любой позе: на спине, на животе, на боку, сидя и даже стоя. Отдыхая на юге, мы заплывали в море очень далеко от берега и качались там на волнах. Волны иногда прибивали нас к берегу, а иногда относили в море, причем так далеко, что берег казался туманной пеленой. Как-то в Батуми, во время довольно сильного волнения собравшаяся на берегу толпа встретила нас аплодисментами. Тогда Алексею Васильевичу было уже не менее 70 лет. Мне в жизни выпало огромное счастье — встретить такого незаурядного, исключительно интересного человека, каким был мой муж и друг — Алексей Васильевич Шубников.
Об отце
В. А. Шубникова
Мои самые ранние воспоминания относятся к зиме 1920 г., когда наша семья переезжала из Москвы в Екатеринбург. Мне было тогда два года. С графической четкостью врезалась в память картина: темное помещение теплушки, я сижу на нарах, закутанная в пальто и платки, ноги — в пуховом мешке из большой подушки. Две стены теплушки обиты темно-красным ковром. Справа от меня сверху — маленький белый прямоугольник окна. На полу стоит самовар, из носика его монотонно капает вода и замерзает горкой на полу. Вылезать из мешка мне запрещено. Время тянется бесконечно. Это вспоминается как кошмарный сон.
Родители мои двинулись в этот рискованный путь по приглашению Уральского горного института, а кроме того, как говорила мне мама, из боязни потерять и вторую дочь, т. е. меня. Моя сестра Елена была на полтора года старше меня. Осенью 1919 г. мы обе заболели дизентерией. Сестра умерла через шесть дней, а я выздоровела, но была очень истощена. Переезд в теплушке длился 20 дней. Родители всеми правдами и неправдами добывали дрова и, если удавалось, вещи меняли на еду.
Второе очень яркое воспоминание относится к первому дню жизни в Екатеринбурге. Незнакомая просторная комната, очень жарко натопленная печь, радостное чувство, что наконец-то можно снять пальто и бегать, бегать... Как сейчас вижу, посреди комнаты большой прямоугольный стол, покрытый белой скатертью, а на нем золотистые бублики и в стеклянной вазочке целая гора желтого колотого сахара! И все это можно есть! Справа стояла очень высокая кровать, покрытая белым покрывалом с горой подушек до самого потолка — от большой до очень маленькой.
Первые два года в Екатеринбурге жить нашей семье было негде. Нас поселили в помещении лаборатории Горного института, где в одной и той же комнате и росли кристаллы, и варился суп, и работал токарный станок, и спали дети. Не было не только лишних вещей, но и вещей остро необходимых. Мои родители, бросив, а частично за гроши распродав обстановку в Москве, приехали на Урал, рассчитывая получить хотя бы самое необходимое из мебели, но в течение двух лет так ничего и не получили. Не было ни кроватей, ни даже матрацев. Столы, топчаны, табуретки папа сделал сам. Кстати, он делал настолько- хорошо, что у нас до сих пор сохранилась одна из его табуреток, отлично выдерживающая конкуренцию с новыми.
Когда в 1921 г. прямо в помещении лаборатории родилась моя сестра Елена, то ее «поселили» в бельевой корзинке, в которой она лежала до года. Теперь трудна поверить, как трудно мы жили в те годы. Посуды не было, пищу варили в химических колбах. Получение по ордеру эмалированной кастрюли было событием, запомнившимся на всю жизнь.
Может показаться странным, что я пишу о том, чему была свидетелем, будучи совсем маленькой девочкой. Конечно, я многого не понимала, но интуитивно чувствовала общий настрой семьи. Была увлеченность работой, совершенно полная и бескорыстная самоотдача. Я видела своих родителей в непрерывном труде и радовалась тому, как все кругом постепенно преобразуется. Вот, папа сделал витрины и раскладывает в них кристаллики. У меня уже есть любимая витрина с голубыми аквамаринами!
Отец начал читать курс лекций по кристаллографии. Часто он сопровождал свои лекции показом различных дифракционных эффектов через проекционный фонарь. Ради того, чтобы посмотреть красивые картинки, я высиживала целую лекцию, все время волнуясь, как бы папа не забыл их показать. Думаю, что красота кристаллов пробудила во мне художника. Часто после лекций отца раздавались аплодисменты — студенты любили своего- молодого профессора.
Уральские студенты тех лет порой поражали своей невоспитанностью и внешней грубостью, но по существу были очень отзывчивыми и сердечными людьми. Зная, как голодает наша семья, не имея связи с деревней, студенты делали нам маленькие подношения: один привезет из деревни баночку меда, другой — пакетик муки и тому подобное. Делалось это не из подхалимства, подчас неуклюже, но всегда искренне. Отношения между родителями и студентами были очень простыми и дружественными. Многие студенты добровольно помогали в организации лаборатории. За полтора года она была обставлена мебелью, оснащена чертежами и другими наглядными пособиями. Отцу приходилось затрачивать много энергии на приобретение нужного оборудования и приборов. Из одного письма мамы я узнала, сколько усилий он затратил, чтобы получить из Петрограда гониометр, как добивался он средств для покупки токарного станка, как летом 1921 г. ездил в Кунгур за химической посудой, весами, паяльниками и другими приборами. Все это дало возможность приступить к работе по кристаллизации.
