В ответ на поданный иск Аксель объяснил, что клетки не способны расти вне культуры ткани и что существует огромная разница между загрязнением культуры и ВИЧ-инфицированием. Журнал Science так отозвался об этом судебном процессе: «Даже Рифкин признает, что увязывание вместе данных событий звучит скорее как сюжет второсортного фильма ужасов, нежели как описание нормального хода дел в биомедицинских исследовательских лабораториях страны». В конце концов иск был отклонен, Аксель продолжил использовать HeLa для изучения ВИЧ, а придуманный Рифкиным сценарий фильма ужасов так никогда и не воплотился.
Однако тем временем двое ученых выдвинули в отношении HeLa теорию, которая куда больше напоминала научную фантастику, нежели все, что напридумывал Рифкин. По их мнению, HeLa уже не была человеческой клеткой.
В процессе выращивания в культуре клетки меняются, как они менялись бы и в человеческом теле. Они подвергаются воздействию химических веществ, солнечного света и разных окружающих сред. Каждое из этих воздействий может привести к изменению ДНК. Затем клетки передают эти изменения каждому последующему поколению клеток посредством клеточного деления — случайного процесса, который ведет ко все большим изменениям. Клетки эволюционируют подобно людям.
Все вышеописанное происходило и с клетками Генриетты с тех пор, как их принялись культивировать. Эти изменения клетки передавали своим дочерним клеткам, создавая новые семейства клеток HeLa, отличавшиеся друг от друга так же, как отличаются двоюродные, троюродные и четвероюродные родственники, несмотря на наличие общего предка.
К началу 1990-х годов маленький образец ткани шейки матки Генриетты, который Мэри начала культивировать в лаборатории Гая, породил многие тонны других клеток, которые по-прежнему были известны как HeLa, но при этом немного отличались друг от друга и от исходных клеток Генриетты. По этой причине Лей Ван Вален, эволюционный биолог из Чикагского университета, писал: «Итак, мы со всей серьезностью предполагаем, что [клетки HeLa] стали отдельным видом».
Ван Вален пояснил эту мысль годы спустя: «Клетки HeLa эволюционируют отдельно от людей, а наличие раздельной эволюции и есть, на самом деле, то, что делает вид отдельным видом». Поскольку видовое название Hela уже было присвоено одному виду крабов, исследователи предложили назвать новый вид клеток Helacyton gartleri, объединив HeLa с «cyton», что по-гречески означает «клетка», и gartleri в честь Стэнли Гартлера, бросившего «бомбу HeLa» двадцатью пятью годами ранее.
Никто не оспорил выдвинутую идею, однако никто и не поддержал ее, и клетки Генриетты по-прежнему классифицировались как человеческие. Тем не менее некоторые ученые до сих пор утверждают, что фактически некорректно говорить, будто бы клетки HeLa имеют отношение к Генриетте, поскольку их ДНК генетически уже более не идентичны ДНК Генриетты.
Роберт Стивенсон — один из исследователей, посвятивший большую часть своей карьеры исправлению затруднений, вызванных заражением HeLa других культур — рассмеялся, услышав этот довод. «Да это просто нелепо, — сказал он мне. — Ученые не любят считать клетки HeLa частичкой Генриетты, ибо куда проще заниматься наукой, если отделять материалы от людей, у которых они были взяты. Однако если бы сегодня можно было получить образец от тела Генриетты и сделать генетический „отпечаток пальцев“, то ее ДНК, наверное, соответствовала бы ДНК клеток HeLa».
Примерно тогда же, когда Ван Вален утверждал, что HeLa не являлись более человеческими клетками, ученые взялись за выяснение вопроса — не могут ли клетки Генриетты таить в себе ключ к увеличению продолжительности человеческой жизни или даже к бессмертию. Газетные заголовки вновь провозглашали, что ученые открыли источник юности.
В начале XX века выращенные Каррелем клетки куриного сердца, как предполагалось, доказали, что любые клетки потенциально являются бессмертными. Однако нормальные человеческие клетки — как в культуре, так и в человеческом теле — не могут расти неограниченно долго, подобно раковым. Они делятся конечное число раз, после чего перестают расти и погибают. Они способны делиться конкретное число раз. Это число называется пределом Хейфлика в честь Леонарда Хейфлика, опубликовавшего в 1961 году результаты исследования, в котором он показал, что для нормальных клеток этот предел составляет около пятидесяти раз.
Спустя годы неверия и споров со стороны других ученых исследование Хейфлика о пределах деления клеток стало одним из самых широко цитируемых работ в этой области. Наступило прозрение: ученые десятки лет пытались вырастить линии бессмертных клеток не из злокачественных клеток, а из нормальных, однако всегда безуспешно. Они считали, что проблема состояла в технике выращивания, тогда как фактически дело было попросту в том, что продолжительность жизни нормальных клеток заранее запрограммирована. Только клетки, трансформированные в результате воздействия вируса либо генетической мутации, могут потенциально стать бессмертными.
Благодаря изучению HeLa ученые знали, что раковые клетки могут делиться неограниченно долго; годами они полагали, что рак возникает в результате сбоя в механизме, который заставляет клетки погибать, когда они достигают своего предела Хейфлика. Исследователи также знали, что на конце каждой хромосомы находится нить ДНК, которая называется теломер. Каждый раз, когда клетка делится, он чуть укорачивается, — как будто часы отсчитывают оставшееся время. В процессе жизни нормальных клеток их теломеры укорачиваются после каждого деления, пока почти полностью не исчезнут. После этого клетки перестают делиться и начинают умирать. Этот процесс коррелирует с возрастом человека: чем мы старше, тем короче наши теломеры и тем меньшее число раз наши клетки могут делиться, прежде чем погибнут.
К началу 1990-х годов один ученый из Йельского университета с помощью HeLa открыл, что человеческие раковые клетки содержат фермент теломеразу, который восстанавливает теломеры клеток. Наличие теломеразы означает, что клетки могут воссоздавать свои теломеры неограниченное количество раз. Это объяснило механизм бессмертия HeLa: теломераза постоянно возвращала к исходному пункту тикающие часы на конце хромосом Генриетты, и поэтому клетки никогда не становились старыми и не умирали. В этом и состояла разгадка бессмертия, а также мощи, с которой росли клетки Генриетты. Благодаря этому клетки HeLa смогли взять верх над другими культурами — они попросту переживали и перерастали любые клетки, с которыми сталкивались.
История Генриетты Лакс в конце концов привлекла внимание продюсера ВВС в Лондоне Адама Куртиса, и в 1996 году он начал снимать документальный фильм о Генриетте, который я буду смотреть через несколько лет в салоне красоты Кортни Спид. Когда Куртис прибыл в Балтимор со своими помощниками, камерами и микрофонами, Дебора решила, что все теперь изменится и что она и весь остальной мир узнают подлинную историю Генриетты Лакс и клеток HeLa, а она, Дебора, сможет, наконец, идти дальше. Она начала делить свою жизнь на «до Лондона» и «после Лондона».
Куртис и его команда занялись историей семьи Лакс основательно, как никто другой прежде. Часы напролет они записывали интервью с Деборой, побуждая ее говорить в камеру развернутыми предложениями и не отклоняться от темы. Дебора произносила такие фразы, как: «После замужества я часто забивалась в угол. Знаете, даже муж не догадывался, почему я грустила и плакала втихую… Я все задавала себе в уме эти вопросы… Господи, почему ты забрал мою мать именно тогда, когда она была мне так нужна?»
Ведущий спрашивал: «Что такое рак?»
Команда ВВС брала у Деборы интервью перед домом-пристройкой в Кловере. Еще они фотографировали на фоне могильного камня матери Генриетты Дэя и Сонни, которые рассказывали, как хорошо готовила Генриетта и что они никогда ничего не слыхали об этих клетках, пока ученые не позвонили и не сообщили им, что хотят получить кровь. Команда ВВС последовала за семьей Лакс в Атланту на конференцию, организованную в честь Генриетты Рональдом Патилло — ученым, который вскоре направит меня к Деборе.
Патилло рос в 1930-х годах. Он был сыном кузнеца, ставшего железнодорожным рабочим в маленьком расово сегрегированном городишке в Луизиане. Он был первым в своей семье, кто пошел в школу. Когда он узнал о Генриетте, работая над диссертацией в лаборатории Гая, то сразу почувствовал себя как-то связанным с ней. С тех пор его не отпускала мысль отдать ей дань уважения за ее вклад в науку. 11 октября 1996 года Патилло организовал в медицинской школе Морхауз первый ежегодный «Симпозиум HeLa по вопросам контроля рака», на который пригласил исследователей со всего мира представить свои научные работы на тему рака среди меньшинств. Он также предложил администрации города Атланты объявить 11 октября (день проведения конференции) Днем Генриетты Лакс. Городская администрация согласилась и выдала ему официальный документ для мэрии. Патилло попросил Говарда Джонса написать статью со своими воспоминаниями о том, как была диагностирована опухоль Генриетты. Джонс ответил:
