Эсеро-меньшевики в Сарапуле
После захвата Ижевска, с-р. — меньшевистская армия под командой офицерства быстро двинулась вперед и 30 августа, в 5 часов утра вошли в Сарапул. Начались аресты, я был арестован на своей квартире и приведен в штаб, куда тоже привели т.т. Седельникова, Будрина, Шагалова, Мутъяна и других свыше 100 человек.
В 12 часов дня осмотреть арестованных пришел в штаб пьяный офицер Паник, который, обходя арестованных, награждал руганью, угрожал расстрелом, и наконец взгляд его пал на меня (я был хорошо с ним знаком годов десять). "Ты зачем?" — спросил он. "Для выяснения личности задержали", — отвечаю. "Иди домой". Воспользовавшись этим, я ушел. Но вечером я был вторично арестован и приведен в контрразведку. "Этот красный наступал на Ижевск", — передает начальнику один из арестовавших меня, и меня посадили в темную комнату. Сижу один, и о судьбе других арестованных мне неизвестно. Поздней ночью в открываемой двери оказался начальник разведки, показывая на меня, сказал пришедшему конвою, среди которых был Сарапульский торговец Леденцев, "Вот его" — "да не зевайте". Конвоиры щелкнули замками винтовок, окружили меня цепью, и повели по Красной улице по направлению к реке Сарапулке.
Ночь была темная, благоприятствовала побегу, заговариваю с конвоирами, спрашиваю: "Куда меня ведут?" "Туда, куда наших водили", — отвечает торговец-конвоир.
Зорко наблюдая за движением конвоиров, проходим мост р. Сарапулки, приближаемся к винному складу, охраняемому часовыми(мне не было известно, что винный склад превращен в тюрьму), привели в контору, обыскали и посадили в камеру № 2. Камера шагов 12 в длину и ширину, арестованных же было человек 40, которые разместились на нарах и по всему полу. В камере духота, вонь. Среди арестованных увидел тов. Зыкова (ижевский рабочий-партиец) и пристроился к нему на нары. К нам подошел тов. Мутьян (партиец) и мы провели до утра в разговоре, и так потекли тяжелые кошмарные дни и ночи.
Тюремные условия были невыносимые, прогулок не было, и круглые сутки находились в душной вонючей комнате, битком набитой арестованным[и], "парашка" выносилась раз в день, бани не было, паразиты заедали. Питание состояло из горячей воды и водяной вонючей похлебки.
На все наши требования, отвечали избиением, расстрелом. Тюрьма была переполнена, а арестованных беспрерывно приводили. Ежедневный приход арестованных почти не превышал все же ночной "расход" (расстрел).
Расстрелы производились ночью, жертвы подготовлялись предварительно днем и переводились в камеру "смерти", а ночью приходила контрразведка и уводила их в "расход". Это делалось с той целью, чтоб не разгласить о существовавших расстрелах, т. к. с-р. — меньшевики опровергали перед населением свои расстрелы, которые производились иногда и днем. В 11 часов дня 4 сентября группа офицеров явилась в тюрьму, взяла из камеры "смерти" тов. Пиминова и другого, фамилию не помню, и увели в лес (под видом в Ижевск).
"Сегодня днем увели в "расход" передается из камеры в камеру". Днем 12 сентября явилась в тюрьму опять та же группа офицеров, взяли т.т. Седельникова, Беляева, Шагалова и многих других, и увели по направлению к Старцевой горе. Расстрелы в две смены объясняли мы быстрым продвижением Красной армии к Сарапулу. И за каждое свое поражение на фронте жестоко мстили [на] арестованных.
Расправа контрразведка
18 сентября 10 часов вечера. Я услыхал крик, стрельбу доносившиеся с другого конца коридора. Подумал: начался преждевременный побег (побег предполагался на утро), передал т. Зыкову, Мутьяну, "приготовиться". Прислушиваемся: топот ног приближается. Щелкнул замок нашей камеры, и в дверь влетают человек 30 вооруженных контрразведчиков во главе с Орловым.
"Раздевайтесь", — подается команда, началась расправа прикладом, штыком, раздели всех до белья. Я получил в награду несколько ударов, т. Зыков — штыковую рану и т. д. Наша камера закончена, перешли в следующую. И долго доносились крики, стоны, удары. Обход камер затянулся далеко за полночь. Начался вызов в "расход". "Зыков, выходи", — кричит Орлов возвратившись к нашей камере. "Прощайте, товарищи", — прощаясь с нами, сказал тов. Зыков. "Прощай, товарищ Зыков", — ответила камера. И сняв с себя рубашку, передав мне (я был раздет до гола), тов. Зыков вышел.
Долго еще слышался вызов фамилии из других камер. Наконец затихло. В эту кошмарную ночь арестованные всей тюрьмы были раздеты, избиты и плюс 18 чел[овек] расстреляно. "Это вам за Елабугу", — приговаривали контрразведчики (гор. Елабуга была занята Красной армией).
Камера "Смерти"
Еще с утра 25 сентября по камерам распространился слух, чтосегодня расстреляют 25 "большевиков". Часов около 5 вечера, начальник тюрьмы обходил камеры, и вызывал по списку "предназначенных". Войдя в нашу камеру, предложил предварительно выдать "большевиков" обещая в дальнейшем прекратить расстрелы, и стал вызывать: "Мутьян, Невлер, Вечтомов — выходи". "Прощайте, товарищи", — простились мы и вышли. Нас привели в камеру "Смерти", куда вскоре были приведены из разных камер остальные "смертники", которыми оказались т.т. Вильда, Зылев, Будрин, Якунин, Комаров, Анисимов, Мутьян, Невлер, Вечтомов, Коротков, Шемякин, Кочуров, Красноперое, Баутин, Бойков и т. д. 25 человек (остальных фамилии не помню). "Товарищи, нас скоро поведут расстреливать, нападем на сопровождающий конвой", — заявил тов. Вильда. Быстро условившись "начать" по сигналу тов. Вильда, и улеглись на нары, ожидая прихода контрразведки. "Идут!" Прислушиваясь к каждому производящему шороху в коридоре, медленно тянулись кошмарные минуты, ожидая, вот, вот, идут. Не вытерпели нервы у тов. Мутьяна: "не дамся живым, повешусь". Гвоздь в стене и шнурообразиый пояс послужили орудием, и тов. Мутьян, простившись с нами, приступил к самоповешению, долго мучался, обращаясь к нам за помощью. Наконец: повис. Вдруг стук павшего тела разнесся по камере. "Несчастье — гвоздь не вытерпел", — проговорил тов. Мутьян, пробовал было еще, но стук привлек внимание начальника тюрьмы, который поставил часовых наблюдать за камерой.
Тишина, только доносился взрыв снарядов. Эго Красная армия наступает, и изредка шорох с коридора вызывал тревогу у "смертников". А контрразведка не идет, очевидно удрала, напугавшись наступления Красной армии и не успела расстрелять "предназначенных".
Наконец рассвело, и первая кошмарная ночь в ожидании расстрела прошла. Днем было менее тревожно, но с наступлением ночи, опять, прислушивание к каждому шороху, ежеминутно ожидая прихода за нами. И так семь кошмарных ночей, и каждый шорох, каждое движение в коридоре вызывало тревогу у "смертников", ежеминутно ожидая своего расстрела.
Баржа (плавучая тюрьма)
Рано утром 1 октября из окон камеры мы увидели идущий к тюрьме усиленный отряд. "Идут за нами, настал наш час", — решили мы, и сожалели, что это свершается днем.
Отряд вошел в тюремный двор, вскоре донесся щелк замков дальних камер, а потом топот ног, шум и выкрики "нас эвакуируют". Арестованных, камера за камерой, отправляли под конвоем к реке Каме. Нас увели последних. Посадили в баржу, стоящую у берега; в барже уже находилось до 1000 арестованных. Когда всех арестованных посадили в баржу, люки закрыли, и баржу поставили среди Камы на якорь. В барже было темно, холодно, грязно, на вершок воды, покрытой тонким слоем соломы, на которой расположились арестованные.
На рассвете баржу сняли с якоря, и повели вверх по Каме, тов. Мутьян обдумывал побег. Посоветовавшись с нами о побеге, он попрощался с нами, взял "парашку" и попросился у часовых вынести ее. Часовые открыли люк, тов. Мутьян вылез на палубу, и вместе с "парашкой" полетел через борт в Каму. После нескольких выстрелов, часовые спустили лодку и погнались. Поймав тов. Мутьяна, его притащили на палубу, расправились с ним и труп бросили в Каму.
Днем баржу привели к Гольянам (40 верст по р. Каме от гор. Сарапула) и поставили опять на якорь среди Камы, куда вскоре прибыла контрразведка, которая через открытый им люк начала вызывать: "Ходырев (ижевский рабочий, сидел со мной вместе в 1907 г. в Сарапульской тюрьме)! Выходи", и так вызвали 24 человека. Всех вызванных расстреляли и бросили в Каму.
Ночные расстрелы в тюрьме были заменены ежедневно дневными на барже.
Баржа снаружи (на палубе) охранялась часовыми, которые на просьбу арестованных "дайте хлеба" (арестованным выдавалось на 3–4 дня половинка хлеба и вода из Камы) открывали люк и давали, но за каждый свой кусок хлеба требовали от арестованного сапоги, пальто и т. д., что случайно осталось не отобранным, и если арестованный не соглашался на такой "товарообмен", тут же вызывался на палубу, намеченное отбиралось, а самого расстреливали, и такой "работой" часовые гордились. "Мою грудь украшает комиссарская кровь", — стуча по груди, говорили часовые после каждого расстрела.
