Аденауэр был просто очарован мощью США. Во время своего первого визита туда весной 1953 г. он сидел вечером у генерального консула в Нью-Йорке и, глядя на силуэт Манхэттена, обратился на рейнском диалекте к статс-секретарю Хальштейну: «Вы можете понять то, что господин Олленхауэр не желает, чтобы мы стали союзниками такой могущественной страны?» Однако очарование Америкой никогда не закрывало ему вид на Париж. Франция всегда притягивала Аденауэра, и не последнюю роль в этом играло его рейнское чутье. Кроме того, он трезво рассчитал, что для Европы хорошо лишь то, что исходит от немцев и французов. В желании держать Великобританию на расстоянии он сходился во взглядах с де Голлем, который был зол на англичан за их неуважительное отношение к нему во время лондонской эмиграции военных лет.
Характерным для стиля руководства Аденауэра было то, что он старался как можно более ограничивать круг участников или посвященных в то или иное начинание. Петерсбергское соглашение он выработал практически в одиночку. Кабинет он, можно сказать, вообще не информировал; фракции, в том числе ХДС и ХСС, смирились с этим. Господствовало всеобщее убеждение, что Аденауэр действует правильно, что у него хорошее чутье, чтобы совладать со сложными внешнеполитическими делами, — и он действительно обладал таким чутьем.
Во многих отношениях Аденауэр был более гибок, чем это многим казалось. Внутри ФРГ он мог пойти навстречу профсоюзам в вопросах их участия в управлении предприятиями угольной и сталелитейной промышленности или с помощью социал-демократов принять вопреки значительной части собственной коалиции решение о возмещении ущерба в пользу Израиля. В области политики, которая называлась общегерманской, а в действительности являлась внешней, он не был исключительно упрям, хотя никогда не поднимался выше тактических вопросов.
В январе 1959 г. Аденауэр высказывался за «гуманизацию» в отношениях с ГДР, а летом 1962 г. — за своего рода «гражданский мир». По его мнению, для того чтобы нынешнее состояние в ГДР сохранилось еще лет десять, восточные власти должны дать больше свободы своему народу. Но из этого ничего не получилось. В октябре 1962 г. канцлер заявил в бундестаге, что правительство готово многое обсудить, если только «наши братья в зоне» смогут устроить жизнь по своему усмотрению: «В данном случае гуманные побуждения играют для нас еще большую роль, чем национальные».
Британский биограф Аденауэра Чарлз Уильямс подробно описал распорядок дня канцлера.
В старости его быт приобрел черты почти монашеской строгости и размеренности. Все было подчинено раз и навсегда заведенному порядку: шесть часов ночного забытья, в которое он погружался, приняв приличную дозу снотворного; в пять часов утра — подъем, омовение ног холодной водой в ванне — для лучшего кровообращения, как он объяснял; потом, если позволяла погода, — прогулка по саду, осмотр любимых роз с выговором садовнику, если на каком-то черенке обнаружится плесень или цветок покажется недостаточно подкормленным. Затем между шестью и семью часами начинали прибывать курьеры из Бонна с обзором прессы и посланиями, требовавшими немедленного ответа. Просмотрев их, он, как правило, звонил своему помощнику Герберту Бланкенхорну в Хоннеф, чтобы обсудить тот или иной вопрос. Потом примерно в течение часа надиктовывал своей секретарше Хоман-Кестер срочные письма и записки. Пока она расшифровывала свои записи и печатала их, он выпивал чашку кофе и начинал собираться в дорогу.
В 8.30 Аденауэр спускался по ступенькам к служебному «мерседесу» и отправлялся к паромной переправе в Доллендорфе. Впереди «мерседеса» ехала машина с охраной; как только оба автомобиля оказывались на пароме, он отчаливал.
Конрад Аденауэр и Бен Гурион
Строгий режим поддерживался и на рабочем месте. Обедал он в одиночестве, в небольшой комнатке рядом с его служебным кабинетом. Пообедав, переходил в соседнюю комнату, оборудованную как спальня, там переодевался в пижаму и около часа дремал. Потом Аденауэр снова надевал рабочий костюм, пил чай и отправлялся на прогулку в дворцовый парк. Затем возвращался в кабинет, чтобы продолжить свой рабочий день.
Буквально по минутам был расписан и обратный маршрут из Бонна в Рендорф. Если не было какого-либо вечернего мероприятия, Аденауэр возвращался домой около восьми часов вечера. Ужинал что-нибудь легкое, приготовленное прислугой, потом проводил полчаса с детьми, расспрашивая их о делах или местных новостях. «Он всегда хотел все знать: выполоты ли сорняки, как куры несутся, как морковь растет», — вспоминала дочь Лотта. Перед сном он любил послушать пластинки Гайдна, Моцарта, Шуберта или Бетховена; к числу нелюбимых его композиторов относились Брамс и, конечно же, Вагнер, поскольку его любил Гитлер; записи этих авторов отсутствовали в его коллекции. Иногда вместо музыки он подолгу рассматривал одну из своих картин. Лежа в постели, читал стихотворения Шиллера или Гейне и засыпал.
Собственно, недолгие посиделки, музыка или картины перед сном — вот и все, что канцлер мог себе позволить в качестве разрядки в течение рабочей недели. Что касается выходных, то в субботу он обычно читал бумаги, до которых не доходили руки в течение недели, а также обдумывал свои публичные выступления. Воскресенье же Аденауэр полностью посвящал церкви и семье.
В последние месяцы жизни Аденауэр по пути из Испании заехал в Париж, где в последний раз повидался с де Голлем, а затем прочно осел в Рендорфе. Там он делал черновые наброски для последнего тома своих мемуаров. Ритм жизни замедлился. Обычными стали музыкальные вечера, когда Аденауэр с удовольствием погружался в чарующий мир Гайдна, Моцарта и Шуберта.
29 марта 1967 г. у Аденауэра случился второй инфаркт. Как и первый, произошедший весной 1962 г., он был неглубокий, однако выздоровление затянулось из-за хронического бронхита. Врачи рекомендовали ему полный покой, но он не хотел лежать. Аденауэр написал длинное письмо новому канцлеру, пригласив его приехать к нему в Рендорф. Кизингер навестил его 3 апреля. Это был последний визит официального высокопоставленного лица к Аденауэру. На следующий день, 4 апреля, последовал третий инфаркт. Беда никогда не приходит одна: бронхит перешел в воспаление легких. Прибыла команда из семи звезд медицинской науки, но ничто не помогало. Аденауэр постепенно слабел. 12 апреля произошел четвертый инфаркт, после чего пациент впал в кому. На протяжении следующих двух дней он несколько раз приходил в себя; в один из тех промежутков времени, когда он был в сознании, ставший священником Пауль совершил обряды, предусматриваемые канонами католической церкви для умирающих. Последние дни Аденауэр провел в глубокой коме. Он скончался 19 апреля 1967 г.
Сценарий похорон был разработан до мельчайших подробностей. Утром 22 апреля шестеро офицеров федеральной пограничной службы вынесли гроб с телом покойного из его рендорфского дома, где он прожил целых тридцать лет, и доставили его на паром, который медленно отчалил от пристани и отправился к другому берегу Рейна. До вечера следующего дня гроб находился в зале заседаний правительства во дворце Шаумбург. Десятки тысяч желающих проститься прошли через этот зал. Из Бонна гроб с телом был доставлен в Кёльнский собор, где в течение суток последние почести покойному могли воздать его земляки. Похоронен был Аденауэр на небольшом кладбище в родном Рендорфе.
* * *
Историк Голо Манн, сын Томаса Манна, однажды метко охарактеризовал Аденауэра словами Платона как «лукавого идеалиста». Хотя долгая политическая жизнь дала ему почти циничную уверенность в нравственной неустойчивости людского рода (он как-то посетовал, что Бог ограничил человеческие способности восприятия, но не положил предела человеческой глупости) и наделила его всеми приемами убеждения и настойчивости, полезными при манипуляции людьми, он использовал это умение для достижения целей, которые не были ни эгоистичны, ни националистичны. Заняв пост канцлера, Аденауэр решил в основном возложить экономические и внутренние проблемы на плечи Эрхарда и других министров и посвятить себя задаче восстановления в соотечественниках уверенности в себе. Он не больше, чем президент Теодор Хойс, желал возвращения национальной гордыни. «Когда падаешь с высот на землю, как это произошло с нами, немцами, — сказал он как-то, — понимаешь необходимость разрыва с прошлым. Невозможно жить плодотворно, не расставшись с ложными иллюзиями». Эпоха Великого Германского рейха подошла к концу. Будущее Германии виделось в сотрудничестве с остальными демократическими государствами в рамках объединенного Западноевропейского сообщества.
Литература
Уильямс Ч. Аденауэр, отец новой Германии. М., 2002.
