Если задуматься, то наше бытие имеет очевидные странности. Мы обладаем свободой воли, которая как будто делает нас хозяевами своего разума и тела. В течении дня мы управляем своим телом и организуем свое бытие. Но вот наступает ночь, и мы, будто сомнамбулы, покорно отправляемся в постель, потому что нам необходимо отключить свой разум. Даже самый всесильный человек, повелевающий армиями, с наступлением сумерек подчиняется этой ненавязчивой, но сокрушительной силе. Возможно, наша ежедневная потребность во сне служит наилучшим свидетельством того, что мы не самостоятельны, хотя и воображаем себя независимыми существами. Человеку кажется, что его желание отдохнуть так же произвольно, как и желание сделать что-нибудь другое: прогуляться, поработать, поговорить или почитать. Мы просто не отдаем себе отчета в том, что желание уснуть не равно любому другому нашему желанию.
Самосознанию, подобно машине, требуется периодическое отключение, чтобы некий Мастер имел время на деликатный ремонт. Утро для нас оказывается мудрее вечера только потому, что кто-то произвел тонкую настройку нашей мозговой системы, устрашающей, по выражению Г. Бейтсона, даже ангелов. И если бы какой-нибудь библейский ангел пролетел над нашей землею ночью, то он, возможно, очень удивился бы увиденным и спросил своего Повелителя: «Господи, почему все эти существа лежат как мертвые в своих постелях? Что случилось с их душами?» И, вполне возможно, библейский бог ответил бы ему так: «Их души у меня на профилактике».
У нас нет сколько-нибудь ясного понимания феномена сна. Мы лишь догадываемся, что во сне происходит бессознательная работа мозга, т.е. работа Сознания, в которой самосознание не участвует, хотя иногда ему удается что-то подглядеть в этом процессе как невнятные и абсурдные сновидения. Нейронаукой установлено, что любое живое существо, включая человека, если не давать ему долгое время уснуть, в какой-то момент утрачивает саму способность перейти в спящий режим. И вскоре такое самосознание, предоставленное самому себе, отключается навсегда без всяких физических повреждений. Мозг погибает точно так же, как это происходит с ним при кислородном голодании (асфиксии). Потребность во сне, где самосознание переходит во власть потусторонней сущности, жизненно необходима мозгу, как и кислород его нейронам.
С появлением электроэнцефалограмм было экспериментально установлено, что сон не является однородным состоянием, но представляет собой разные фазы активности мозга, которые, исходя из визуальной картинки регистрируемых ритмов на приборе, стали называть медленным и быстрым сном. Главную ответственность за возникновение сна несет таламо-кортикальная система. У быстрого сна свое представительство в мозге — структуры средних отделов ствола (ретикулярные ядра варолиева моста). Если их разрушить, быстрый сон исчезнет, а медленный останется. Именно в быстром сне рождаются сновидения и при этом происходит спонтанное движение глаз (миоклонические подергивания), будто самосознание действительно просматривает образы на экране своих век. При этом медленный сон можно разделить на 4 стадии ослабления мозговой деятельности, после которых резко наступает фаза быстрого сна.
Невропатолог А. Вейль в книге «Сон: тайны и парадоксы» в связи с этим ступенчатым блужданием души по этажам медленного сна, из которого она словно выскакивает на лифте в быстрый сон, упоминает теорию о том, что самосознание при таком медитативном погружении в глубины забытья резко всплывает на поверхность (хотя и не просыпаясь при этом), чтобы спасти себя от опасных последствий. Он говорит по этому поводу: «Можно было предположить, что существует нечто вроде обратной связи между течением сна и активирующей системой: система включается, чтобы сон не углублялся беспредельно». В наших терминах это может означать, что при беспредельном углублении сна самосознание рискует перейти черту рефлективного возврата в себя и полностью раствориться в панпсихическом Сознании, т.е. умереть, как дайвер, опустившийся ниже допустимой грани. Обращаясь к поэтическому образу психоокеана, в котором самосознание является каплей, можно сказать, что плавание этой капли-мозга в водах Морфея происходит чуть выше царства Аида. Жизненно необходимый нам сон оказывается отдыхом над бездной.
Так пещерный человек обнаруживал в себе нечто не контролируемое им и выходящее за пределы того, что он называл своим «я». Даже природа этого нечто была ему непонятна. Оно властвовало над снами человека и вынуждало его каждую ночь отдавать себя в распоряжение этой силы. Иногда человек засыпал на недели и месяцы, впадая в атоническую кому и становясь неподвижным, бесчувственным и холодным, будто труп. А затем он просыпался и даже что-то вспоминал об этом периоде, в котором мир живых и мир мертвых слились для него воедино. В современной медицине такие состояния связывают с сильнейшим угнетением центральной нервной системы, т.е. мозга, и характеризуют как «отсутствие сознания». Но что же тогда остается в мозге? Какая именно сущность отличает кому от смерти? Правильнее сказать, что в коме отсутствует самосознание, останавливается или крайне затормаживается его непрерывный поток. Но Сознание, на котором зиждется этот поток, не покидает человека, и только поэтому он остается все время жив, застыв в своем психологическом времени. Потеря Сознания – это всегда смерть самосознания по определению.
Возможно, именно поэтому пещерный человек хранил трупы соплеменников в местах своего обитания, допуская, что любой из них может проснуться. Но гораздо чаще они начинали разлагаться и приносить болезни, словно неся месть мира мертвых миру живых. Так должен был родиться культ почитания мертвецов, ставший в Древнем Египте основой социальной, философской и художественной культуры. Сон и смерть были тайной, запертой в душе человека, и у него не было ключа к этой тайне. Тайна жила в нем, но оказывалась совершенно недоступной. Поэтому сны в древнем мире считались посланиями богов. Библейский Иосиф достиг высочайшего положения в Египте только за то, что умел разгадывать сны.
Пещерный человек проводил свой день в поисках пищи и размышлениях о себе самом. А затем наступал вечер, и он покорно ложился на свое ложе, жертвенно отходя в какое-то ритуальное посвящение, где его опять поведут по царству мертвых. По утрам он слушал щебет птиц, хором возносящих хвалу той силе, которая поднимает солнце над землею. И как собственное тело было любимой игрушкой человека, с которой не хочется расставаться, так сам он был игрушкой этой силы. Разве этого было недостаточно, чтобы испытывать трепет перед такой силой?
Часто историческое возникновение религии объясняют страхом человека перед природной стихией. Фрейд следует этой традиции, говоря: « Бог есть возвысившийся отец, тоска по отцу, корень религиозной потребности... Беспомощность ребенка имеет продолжение в беспомощности взрослого... Когда взрослеющий человек замечает, что ему суждено навсегда остаться ребенком, что он никогда не перестанет нуждаться в защите от мощных чуждых сил, он наделяет эти последние чертами отцовского образа, создает себе богов, которых боится, которых пытается склонить на свою сторону и которым, тем не менее, вручает себя как защитникам... Способ, каким ребенок преодолевал свою детскую беспомощность, наделяет характерными чертами реакцию взрослого на свою, поневоле признаваемую им, беспомощность, а такой реакцией и является формирование религии».
Но ведь этот страх знают и животные, в панике бегущие от огня. Природа может научить живое существо лишь разумности, ловкости и жестокости, но она не ведет его к Тайне. Понятие «нуминозность» (лат. numen – божество) в научный оборот было введено немецким теологом и историком религии Р. Отто, который воспользовался латинским словом «нумен», чтобы не вызывать привычных языковых ассоциаций с ортодоксальным догматом веры. Так древние римляне называли божественную силу, властно распоряжавшуюся человеком. По определению Отто, «Нумен» предстает перед самосознанием в образе «совершенно Иного» по отношению ко всем представлениям внешнего опыта. Восприятие «совершенно Иного» придает содержанию религиозного опыта ощущение тайны, устрашающей (лат. mysterium tremendum) и одновременно очаровывающей (лат. mysterium fascinans). Поэтому нуминозным откликом на встречу со Священным оказывается не только «страх и трепет», но и «восхищение с восторгом».
Юнг, введя нуминозность в свои архетипы, так писал об этом: «Динамическое существование или воздействие, не связанное с произвольным актом. И даже наоборот, такое воздействие захватывает, овладевает человеческим субъектом, который скорее всего является жертвой нуминозности, чем её создателем. Numinosum, чем бы ни была её причина, является условием существования субъекта, независимым от его воли. Numinosum является или качеством какого-либо видимого объекта или воздействием невидимой силы, вызывающей особые изменения сознания (т.е. самосознания)». И далее, говоря о своих архетипах, Юнг добавляет: «Наша психическая структура повторяет структуру Вселенной и все, что происходит в космосе, повторяет себя в бесконечно малом и единственном пространстве человеческой души. Потому Богообраз - всегда некая проекция внутреннего ощущения какого-то великого противостояния. Этот опыт затем наглядно явлен в предметах, порождающих подобную ассоциацию. И эти предметы с тех пор сохраняют свое нуминозное значение или, скажем так, характерны большой долей нуминозности. В этом случае воображение совершенно свободно от всего конкретного и пытается уловить образ невидимого, чего-то, что стоит по ту сторону вещей».
