В сферу интересов социальной истории входят такие вопросы как
„человек и его положение в обществе, проблемы духовной жизни в широком плане, человек в различных взаимосвязях и ситуациях, в социальной среде и в системе разнородных групп, в семье и в повседневной жизни“.[66]
Социальной истории свойственны междисциплинарный характер, комплексные подходы и весьма широкая проблематика, включающая в том числе области психоистории, устной истории, истории этносоциальных конфликтов и др. Ряд методов и подходов социальной истории могут быть успешно применены при изучении историко-психологических явлений. В частности, близок нашей проблеме свойственный ей подход, применимый и в раскрытии психологии комбатантов, — изучение общественных процессов не „сверху“, через „официальный дискурс“, который воплощает язык власти и идеологии, а как бы „снизу“ и „изнутри“,[67] — то есть взгляд на войну „из окопа“. Вместе с тем, безусловно, необходимо видеть исторические явления объемно, „голографически“: сопрягать историю „снизу“, „изнутри“ и „сверху“, видеть взаимосвязь собственно психологических и идеологических процессов, духовных и властных, политических механизмов.
Ключевым для задач нашего исследования является историко-сравнительный метод, который позволяет наиболее продуктивно изучить психологию человека на войне, раскрыть общее и особенное в проявлении массовых психологических явлений, проследить их историческую эволюцию. При этом следует отметить, что участники разных войн России в XX веке в неодинаковой степени поддаются сравнению. Конечно, „формальные“ основания для сопоставления (численность, состав и т. д.) являются общими для всех войн. Но как только мы переходим в область психологических измерений, оказывается, что в наибольшей степени сопоставимы друг с другом участники двух мировых войн, и соответственно, участники „малых“ войн: психология мировой войны в целом оказывается существенно отличной от психологии локальных войн. С другой стороны, много общего в психологическом плане имели войны с одним и тем же историческим противником, причем, как на одном и том же театре военных действий, так и на разных. Такие войны (с общим противником) особенно интересны для сравнения не только потому, что на их примере можно проследить эволюцию образа конкретного врага, но и потому, что их сопоставление оказывается более „концентрированным“, ограниченным по числу основных параметров. При этом историческая эволюция сопоставляемых психологических качеств российских участников проявляется наиболее определенно, поскольку близкими оказываются влияющие на них „внешние“ факторы со стороны неприятеля.
Наряду с историко-сравнительным в исследовании применяется целый комплекс других общеисторических методов: историко-генетический, историко-типологический, историко-системный и др. В связи со сложностью, многоуровневостью и малой степенью изученности проблемы важно не только ее четкое структурирование, теоретическое осмысление взаимосвязей ее элементов, но и адекватный выбор и интерпретация источников. Поэтому такое большое значение для нашей темы имеет весь арсенал собственно источниковедческих методов, которые используются при проверке достоверности и репрезентативности источников. При этом сравнительный анализ явлений основывается на сопоставлении однотипных источников, относящихся к разным периодам, в сочетании с проверкой этих данных на основе комплексного метода.
Метанаучные для истории подходы в исследовании историко-психологической проблематики целесообразно дополнить методологическими принципами и инструментарием, разработанным в смежных гуманитарных дисциплинах, прежде всего в психологической и социологической науках.
Из психологических концепций для наших целей имеют значение некоторые идеи бихевиаризма (подход, положивший в основу изучения психологии анализ человеческого поведения); в определенной мере примыкающей к нему теории „установки“ (Д. Н. Узнадзе); течений и школ, занимавшихся изучением мотивации, а также психологии „бессознательного“ в русле психоаналитического направления (К. Юнг, К. Хорни, Э. Фромм) и связанной с ним теории фрустрации (Э. Мак-Нейл, Л. Берковитц); теории ролевого поведения (Э. Дюркгейм, П. Жане, Д. Мид); экзистенциальной психологии и теории личности (У. Джемс, во многом предвосхитивший философские идеи М. Хайдеггера, К. Ясперса, Ж.-П. Сартра; К. Роджерс, А. Маслоу, В. Франкл и др.).[68] Особое значение для нашей проблематики имеет такая прикладная область психологической науки, как психология выживания в экстремальных ситуациях.[69]
Что касается социологической науки, то для нас она интересна прежде всего разработкой богатого инструментария, прикладных методов исследования, поскольку наряду с собственно историческими источниками автор имел возможность использовать и социологические. Как уже отмечалось выше, изучение историко-психологических явлений основано, прежде всего, на источниках личного происхождения, которые можно разделить на две основные категории. К первой относятся те из них, которые создаются непосредственно в ходе событий (письма и дневники); ко второй — источники, возникающие постфактум, часто спустя много лет, и содержащие ретроспективное описание и оценку событий, а также связанных с ними мыслей, чувств, настроений их участников (воспоминания). Как правило, эти документы возникают независимо от исследователя. Но если участники и современники изучаемых событий еще живы, историк имеет уникальную возможность использовать самих людей в качестве непосредственного источника информации. Преимущество в этом случае состоит в том, что исследователь может управлять процессом создания нового источника в соответствии с потребностями исследования, конкретизировать и уточнять получаемые данные. При этом как бы сочетается изучение такого традиционного источника как мемуары с методикой социологических исследований, прежде всего с интервьюированием. Данный вид исторических исследований в последние десятилетия широко применяется на Западе, где носит название „oral history“, или „устная история“.
Названный метод наиболее эффективен, когда сам респондент (опрашиваемый) хорошо помнит о происходивших событиях, охотно идет на контакт и готов давать правдивую, объективную информацию. В нашем случае к такой категории респондентов можно отнести в первую очередь воинов-„афганцев“, потому что это достаточно молодые люди, и события недавней войны еще свежи в их памяти. Их опрос проводился нами в октябре-декабре 1993 года, через несколько лет после окончания войны в Афганистане, когда уже наблюдалось некоторое смягчение посттравматического синдрома. Поэтому респонденты могли описывать и оценивать происшедшее с ними достаточно спокойно и трезво.
Разработанная нами программа, включая вопросник, была рассчитана на участников не только одной конкретной войны, но и всех вооруженных конфликтов XX века. На ее основе ранее уже было проведено интервьюирование ветеранов Великой Отечественной и американских участников войны во Вьетнаме, давшее интересные результаты. Тем не менее, именно для изучения Афганской войны воспоминания-интервью имеют особое значение, поскольку другие виды источников личного происхождения по этому периоду, во-первых, менее доступны (не успели отложиться в архивах), а во-вторых, не столь информативны и объективны, так как с самого начала эта война была „необъявленной“, „тайной“, и действовавшая на ней военная цензура оказалась более жесткой, чем даже в период Великой Отечественной.
По афганской войне было проведено два вида историко-социологических исследований: глубокое интервью (14) и анкетирование (более 150 респондентов). Согласно этой программе, целью нашего исследования являлось создание историко-социологического источника, содержащего информацию по широкому кругу проблем фронтовой жизни, быта и психологии участников Афганской войны. Объектом первого исследования стали бывшие воины-„афганцы“, в период боевых действий, кроме двух респондентов, имевшие офицерские звания от лейтенанта до полковника, представлявшие почти все рода войск. Все они отличались достаточно высоким уровнем интеллекта, образования и развитой рефлексией. Из 14 человек, согласившихся на глубокое интервью, восемь на момент опроса были слушателями или преподавателями Гуманитарной Академии, трое продолжали служить в воинских частях, двое стали военными журналистами, а один являлся студентом МГУ. Избранный круг респондентов нельзя считать полностью соответствующим „классическим“ требованиям социологического исследования. Но перед нами и не стояло такой задачи. Она была скромнее и в то же время более соответствовала именно историческому исследованию: целенаправленно создать совокупность источников личного происхождения (воспоминаний), особым образом организованных для раскрытия конкретных, прежде всего, психологических проблем, интересовавших автора программы. Вместе с тем, выборочная совокупность респондентов вполне типична по основным показателям (пол, возраст, образование, семейное положение) для офицерского корпуса периода военных действий в Афганистане, представляет весь спектр офицерских званий с преобладанием младших и средних офицеров, а также почти все рода войск (мотострелковые, воздушно-десантные войска, артиллерию, горных стрелков, инженерно-саперные, автомобильные войска, авиацию, пограничников).
