Своим учением о влечениях психоанализ оскорбил индивида, поскольку он чувствовал себя сочленом социального общества; другая часть аналитической теории могла оскорбить каждого индивида в наиболее чувствительном пункте его собственного психического развития. Психоанализ положил конец сказке об асексуальном детстве; он показал, что сексуальные интересы и сексуальная деятельность существуют у маленьких детей с самого начала их жизни; он указал, какие превращения они претерпевают, как они в возрасте приблизительно около пяти лет подлежат задержке, а в период зрелости опять выявляются для обслуживания функции размножения. Психоанализ признал, что сексуальная жизнь раннего детства достигает своего наивысшего развития в так называемом Эдиповом комплексе, в эмоциональной привязанности к родителю противоположного пола с сопернической установкой в отношении к родителю своего же пола; это стремление проявляется в этот жизненный период еще без задержек в непосредственном сексуальном желании. В этом настолько легко удостовериться, что действительно нужно большое напряжение сил, чтобы проглядеть его. В действительности каждый индивид проделал эту фазу, но затем энергично вытеснил ее содержание и предал ее забвению. Боязнь инцеста и сильное чувство виновности явились остатками этого индивидуального доисторического периода. Быть может, в общем доисторическом периоде рода человеческого дело обстояло таким же образом, и начала нравственности, религии и социального устройства были теснейшим образом связаны с преодолением этого первобытного времени. Ничто не должно напоминать потом взрослому об этом доисторическом периоде, который кажется ему впоследствии столь бесславным; он начинает неистовствовать, когда психоанализ пытается приподнять завесу амнезии с его детских лет. Тогда оставался только один выход: все, что утверждает психоанализ, ложно, и эта новая якобы наука является хитросплетением, состоящим из фантазий и искажений.
Таким образом, сопротивления против психоанализа были не интеллектуальной природы, а проистекали из аффективных источников. Этим объясняется их страстность и логическая недостаточность. Эта ситуация укладывается в простую формулу: люди в массе относятся к психоанализу так, как к нему относится в отдельности невротик, который лечится по поводу своих расстройств и которому с помощью терпеливой работы удалось показать, что все произошло именно так, как утверждал психоанализ. Ведь психоанализ не сам выдумал это, а узнал при изучении других невротиков в течение нескольких десятилетий. В этой ситуации есть одновременно и нечто пугающее, и нечто утешительное, первое – потому, что иметь в качестве пациента весь род людской – это не шутка; второе – потому, что в конце концов все произошло именно так, как оно должно было случиться согласно предположениям психоанализа.
Если бросить еще раз взгляд на вышеописанные сопротивления против психоанализа, то нужно сказать, что лишь небольшая часть их имеет характер сопротивления, которое обычно возникает против большинства научных новшеств, имеющих некоторое значение. Большая часть их проистекает оттого, что сильные чувства человечества были оскорблены содержанием учения. То же самое испытала дарвиновская теория происхождения, разрушившая созданную высокомерием стену, которая отделяла человека от животного. Я указал на эту аналогию в одной короткой статье («Трудность на пути психоанализа») [7] . Я указал там, что психоаналитическое учение о соотношении между сознательным «Я» и гораздо более сильным бессознательным означало тяжелый удар по человеческому самолюбию, который я назвал психологическим и присоединил к биологическому удару, нанесенному учением о происхождении человека, и к более раннему космологическому, нанесенному открытием Коперника.
Чисто внешние трудности способствовали усилению сопротивления против психоанализа. Нелегко получить свое собственное суждение в вопросах анализа, если не испытать его на самом себе и на других. Последнее невозможно без знания определенной, весьма трудной техники, а до последнего времени изучение психоанализа и его техники было недоступно. В настоящее время положение дел изменилось к лучшему благодаря основанию Берлинской психоаналитической поликлиники и института (1920). Вскоре после этого (1923) в Вене был призван к жизни подобный же институт.
Наконец, автор должен в очень сдержанной форме поставить вопрос о том, не способствовало ли отрицательному отношению к психоанализу то обстоятельство, что сам он был евреем, который никогда не скрывал своего еврейского происхождения. Аргументы подобного рода высказываются вслух лишь в очень редких случаях; к сожалению, мы стали настолько недоверчивы, что вынуждены предположить, что это обстоятельство не осталось без внимания. Быть может, не простая случайность, что первый представитель психоанализа был евреем. Для того чтобы приобщиться к психоанализу, нужна была порядочная степень готовности примириться с участью одиночества в оппозиции, с участью, которая еврею ближе, чем кому-нибудь другому.
В моей недавно вышедшей в свет работе «Я и Оно» я указал на расчленение душевного аппарата; на основе этого расчленения можно в простой и наглядной форме изложить целый ряд соотношений. В других пунктах, касающихся, например, происхождения и роли «сверх-Я», остается еще много неясного и неисчерпанного. Можно потребовать, чтобы такое построение оказалось применимым к другим вопросам и способствовало разрешению их даже в том случае, если бы речь шла только о том, чтобы рассмотреть уже известное в новом понимании, иначе сгруппировать его и описать в более убедительной форме. С таким применением мог бы быть также связан выгодный возврат от седой теории к вечно юному опыту.
В вышеуказанной работе описаны многочисленные зависимости «Я», его посредническая роль между внешним миром и «Оно» и его стремление угодить одновременно всем своим господам. В связи с возникшим, с другой стороны, ходом мыслей, обсуждавшим возникновение и предупреждение психозов, я получил в результате простую формулу, выражающую, пожалуй, самую важную генетическую разницу между неврозом и психозом: невроз является конфликтом между «Я» и «Оно», психоз же является аналогичным исходом такого нарушения во взаимоотношениях между «Я» и внешним миром.
Конечно, мы поступим правильно, отнесясь недоверчиво к такому простому разрешению проблемы. Точно так же наше ожидание идет не дальше того, что эта формула в лучшем случае окажется верной лишь в самых грубых чертах. Но и это было бы уже кое-каким достижением. Мы тотчас же вспоминаем о целом ряде взглядов и открытий, подкрепляющих, по-видимому, наше положение. Согласно данным всех наших анализов, неврозы перенесения возникают благодаря тому, что «Я» не хочет воспринять мощного побуждения влечений, существующих в «Оно», и не хочет оказать содействия моторному отреагированию этого побуждения, или же это побуждение неприемлемо для объекта, который оно имеет в виду. «Я» защищается от него с помощью механизма вытеснения; вытесненное восстает против своей участи и, пользуясь путями, над которыми «Я» не имеет никакой власти, создает себе заместительное образование, которое навязывается «Я» путем компромиссов, то есть симптом. «Я» находит, что этот непрошеный гость угрожает и нарушает его единство, продолжает борьбу против симптома подобно тому, как оно защищалось от первоначального побуждения влечений, и все это дает в результате картину невроза. Возражением этому не может служить указание на то, что «Я», предпринимая вытеснение, следует, в сущности, велениям своего «сверх-Я», происходящим опять-таки из таких влияний реального внешнего мира, которые нашли свое представительство в «сверх-Я». Однако при этом получается, что «Я» было на стороне этих сил, что их требования были в «Я» сильнее требований влечений, присущих «Оно», и что является той силой, которая осуществляет вытеснение соответствующей части «Оно» и укрепляет противоактивность сопротивления. Обслуживая «сверх-Я» и реальность, «Я» попало в конфликт с «Оно»; таково положение вещей при всех неврозах перенесения.
С другой стороны, нам так же легко будет, следуя существующему у нас до настоящего времени взгляду на механизм психозов, привести примеры, указывающие на нарушение соотношений между «Я» и внешним миром. При аменции Мейнерта, острой галлюцинаторной спутанности, самой крайней, пожалуй, и самой яркой форме психоза, внешний мир либо вовсе не воспринимается, либо восприятие его остается без всякого действия. В нормальном случае внешний мир господствует над «Я» двумя путями: во-первых, путем все новых и новых, по возможности актуальных восприятий, во-вторых, путем сокровищницы воспоминаний прежних восприятий, образующих в виде «внутреннего мира» собственность и составную часть «Я». При аменции становится невозможным не только получение внешних восприятий; внутренний мир, являвшийся до сих пор заместителем внешнего мира в виде отображения его, лишается своего значения (активности); «Я» создает себе совершенно независимо новый внешний и внутренний мир, и два факта указывают с несомненностью на то, что этот новый мир построен в духе желаний, исходящих от «Оно», и что тяжелый, оказывающийся невыносимым отказ от желаний, связанных с реальностью, является мотивом этого разрыва с внешним миром. Нельзя не заметить внутреннего родства этого психоза с нормальным сновидением. Но условием для сновидения является состояние сна, к характерным чертам которого относится полный уход от восприятия и от внешнего мира.
