чередования времен года. Так оры сделались хранительницами законов природы и божественного порядка, благодаря которому все в природе повторяется в неизменной последовательности.
Это познание природы сказалось и на восприятии человеческой жизни. Миф о природе превратился в человеческий миф, а богини погоды стали богинями судьбы. Но это свойство ор нашло свое выражение только в образе мойр, что следят за необходимым распорядком человеческой жизни столь же неумолимо, как оры следили за закономерностями природы. Неотвратимая суровость закона и его связь со смертью и разложением, совершенно несвойственная прелестным орам, запечатлелись в мойрах, как будто люди вдруг осознали всю серьезность законов природы, лишь когда им пришлось подчиниться этим законам.
Имена трех прядильщиц также получают подробные разъяснения у мифологов. Имя Лахесис, второй сестры, означает, по-видимому, «случай в закономерностях судьбы» [58]; можно сказать, это «опыт»; а Атропос – неизбежность, то есть смерть. Значит, Клото, так зовут третью сестру, будет врожденной предрасположенностью с ее судьбоносными последствиями.
Но пора вернуться к мотиву, который мы пытаемся истолковать, – к выбору между тремя сестрами. Нас изрядно разочарует тот факт, насколько непонятными оказываются рассматриваемые ситуации и каким противоречивым предстает их содержание, если применить к ним предложенное истолкование. По нашему предположению, третья из сестер – это богиня смерти, сама Смерть. Но в «Суде Париса» она – богиня любви, в сказке Апулея она своей красотой равна богине, в «Венецианском купце» – прекраснейшая и мудрейшая из женщин, а в «Короле Лире» – единственная верная дочь. Поневоле задаешься вопросом, возможно ли более полное противоречие. Впрочем, это преувеличение может на самом деле быть не столь уж вопиющим. Действительно, все согласуется, если допустить, что выбор между женщинами непременно свободный и что нужно предпочесть смерть – а ее, как известно, не выбирают: человек попросту обречен рано или поздно стать ее жертвой.
Однако противоречия такого рода – с заменой на полную противоположность – не вызывают затруднений при аналитическом истолковании. Не будем лишний раз указывать на то обстоятельство, что противоположности нередко воплощаются в одном и том же способе выражения, присущем бессознательному – например, в сновидениях. Но стоит напомнить, что в психической жизни присутствуют движущие силы, которые вызывают замену противоположности в форме так называемых реактивных образований [59]; именно выявление таких скрытых мотивов и составляет ценность нашего исследования. Мойры появились благодаря осознанию того, что человек тоже является частью природы и, следовательно, подчиняется непреложному закону смерти. Что-то в человеке должно было восставать против этого подчинения, ведь мы крайне неохотно отказываемся от притязания на свое исключительное положение в мироздании. Свои фантазии и воображение человек, что общеизвестно, направляет на удовлетворение желаний, которые не осуществляются в действительности. Поэтому человеческое воображение восстало против истины, воплощенной в мифе о мойрах, и сотворило взамен производный миф, в котором богиня смерти превратилась в богиню любви (или в ее подобие в человеческом облике). Третья из сестер перестала олицетворять смерть; это уже прекраснейшая, наилучшая, самая желанная и самая обаятельная из женщин. Произвести подмену технически было просто, поскольку ее подготовила древняя амбивалентность, а происходила она по примитивной линии связи, которая надолго не забывалась. Сама богиня любви, занявшая место богини смерти, когда-то была тождественна последней. Даже греческая Афродита не отвергла полностью связь с подземным миром, пусть и уступила давно свою хтоническую роль другим божественным фигурам – Персефоне или тройственной Артемиде-Гекате [60]. Все великие богини-матери восточных народов были, по-видимому, одновременно созидательницами и разрушительницами, богинями жизни и плодородия, а также богинями смерти. В итоге замена желаемого на противоположность в нашем случае возвращает нас к первобытному тождеству.
То же соображение позволяет ответить на вопрос, как мотив выбора проник в миф о трех сестрах. Здесь снова наблюдается подмена желания: выбор замещает собой необходимость, судьбу. Так человек преодолевает смерть, которую познает интеллектуально. Пожалуй, большее торжество исполнения желаний попросту немыслимо. Выбор делается там, где на самом деле присутствует повиновение принуждению, а выбирается не олицетворение ужаса, но прекраснейшая и желаннейшая из женщин [61].
При ближайшем рассмотрении мы, конечно, замечаем, что первоначальный миф все-таки, несмотря на все искажения, сохраняет свои следы и выдает порой свое присутствие. Свободный выбор между тремя сестрами, собственно говоря, не является свободным, поскольку жребий обязательно должен пасть на третью, если не накликать беду, как случается в «Короле Лире». Прекраснейшая и наилучшая из женщин, заняв место богини смерти, сберегла некоторые признаки зловещего и жуткого, из чего и можно догадаться, как сложился ее образ.
Выше мы обсуждали миф и его развитие; следует надеяться, что мы правильно указали на скрытые причины трансформации. Теперь же нужно обратить внимание на обработку этого мотива драматургом. Создается впечатление, что в его творчестве налицо возвращение к первоначальному мифу, что мы снова ощущаем захватывающий смысл мифа, пусть и ослабленный искажением. Именно через уменьшение искажения, через частичный возврат к оригиналу драматург добивается более глубокого воздействия.
Во избежание недоразумения хочу оговориться, что вовсе не оспариваю очевидный факт: драматическая история «Короля Лира» призвана преподать нам два мудрых урока – не следует отказываться от своего состояния и прав, пока жив, и нужно остерегаться, принимая лесть за чистую монету. Эти и подобные им предостережения и вправду содержатся в пьесе; но мне кажется совершенно невозможным объяснять ошеломительное действие «Короля Лира» тем впечатлением, которое способен произвести такой ход мысли, или предполагать, будто личные мотивы драматурга исчерпывались намерением преподать эти уроки. Еще говорят, что он желал воплотить на сцене неблагодарность, уколы которой вполне мог ощущать в собственной груди, и что влияние пьесы сводится к сугубо формальным приемам художественного изложения; но все это не может, на мой взгляд, заменить понимание, проистекающее из нашего объяснения мотива выбора между тремя сестрами.
Лир – старик. Именно по этой причине, как уже было сказано, три сестры выведены его дочерями. Отношение отца к своим детям, плодотворный источник множества драматических ситуаций, в пьесе не получает дальнейшего развития. Но Лир не просто старик: он умирает. Тем самым будто бы нелепая предпосылка раздела наследства теряет всю свою необычность. Но обреченный мужчина не желает отказываться от любви к женщинам; он настаивает на том, чтобы услышать, как сильно его любят. Вспомним теперь трогательную финальную сцену, одно из высших достижений трагедии в современной драматургии. Лир несет на руках бездыханное тело Корделии. Корделия – это Смерть. Если перевернуть ситуацию, все станет для нас понятным и знакомым. Перед нами богиня смерти, которая, подобно валькириям в германской мифологии [62], уносит мертвого героя с поля боя. Вечная мудрость, облеченная в первобытный миф, велит старцу отказаться от
