Все эти рассуждения представляют собой не более чем философское объяснение антагонизма любви и секса. Сам же динамический механизм этого антагонизма формируется в детстве (как об этом говорилось выше). Дитя или ребенок может испытывать по отношению к матери два отчетливо различающихся чувства: эротическое удовольствие, получаемое от ее груди или от близости ее тела, и сознавание матери как объекта любви и существа, обещающего удовольствие и исполняющего обещанное самим своим существом. При нормальных условиях эти два чувства сплавляются, образуя единый образ матери. Однако часто бывает и так, что этот образ расщепляется на два: «хорошей мамы» и «плохой матери». Первая обещает счастье, и ребенок переносит свою любовь на этот образ. «Плохая мать» – фигура, несущая с собой расстройство чувств (фрустрацию) и отрицающая потребность ребенка в эротическом удовлетворении. Неприязнь ребенка концентрируется на образе «плохой матери». Таким образом, в уме ребенка любовь ассоциируется с надеждой на счастье, но не с его достижением.
Чем больше надежда – тем меньше шансов на ее исполнение. Невозможно отказаться от впечатления, что все истории о великой любви заканчиваются трагедией и смертью. Классические примеры: любовь Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды; современный вариант – «Смешной парень» (о котором говорилось выше), и этот список не имеет конца. Может быть, любовь – не более чем иллюзия, теряющая краски в безжалостном свете современной реальности? Или наш мир – такое жестокое место, где не может выжить великая любовь?
У меня лечилась пациентка, интеллигентная молодая женщина; она была сильно влюблена и так описывала свои чувства: «Я сказала ему – я люблю тебя так сильно, что ничто не сможет меня удовлетворить; я хотела бы тебя поглотить, выпить, чтобы чувствовать в себе каждую твою частицу!» Такую любовь можно назвать как угодно: невротической, инфантильной, иррациональной – но невозможно отрицать искренность и подлинность чувств этой женщины. Она сказала, что даже самые потрясающие сексуальные переживания не приносили ей полного удовлетворения, и заметила: «Когда я сильнее всего переживаю любовь, я чувствую себя особенно беспомощной, слабой и зависимой». Она была достаточно умна, чтобы понимать, что брак не может быть основан на таких чувствах. В конце концов и эта женщина, и ее возлюбленный создали свои семьи, но их взаимная привязанность так и не исчезла.
Любой аналитик, прочтя эти заметки, отметит в чувствах этой пациентки проявление детского желания «есть» свою мать, ставшего продолжением неудовлетворенного стремления к ее груди. В первые недели жизни младенца мать для него – это грудь. Любовь этой женщины стала выражением ее потребности «заполнить себя». Когда она не любила, она чувствовала себя подавленной и опустошенной. Поэтому она и не находила удовлетворения в сексе и не искала генитальной разрядки. Ведь генитальность действует только на основе избытка энергии, когда организм наполнен и жаждет разрядки. Ей было нужно оральное удовлетворение, поскольку она бессознательно отождествляла пенис с соском. Счастье, которое она искала, заключалось не в сексуальном удовлетворении, а представляло собой блаженство ребенка, засыпающего в объятиях матери. Возможно, было бы правильнее сказать, что ее подсознательным желанием было возвращение в утробу матери, где все ее потребности исполнялись автоматически. Так что можно сказать: любовь – это поиски утерянного рая.
Эта пациентка была подвержена неврозу; но разве не содержится элемент указанного поиска во всяком чувстве любви? Рай возвращается, когда мы находим возлюбленного; такова магия любви, преображающей обычное в нечто замечательное, переносящей с земли в небеса. Где же тут невроз, незрелость и иррациональность? По-моему, их нет. Женщина страдала от невроза не из-за своей глубокой любви; любовь – это было лучшее из того, чем она владела, а невроз возник из-за неспособности (невозможности) удовлетворить свою любовь сексуально зрелым способом. Ее фиксированность на оральном уровне мешала ей получить генитальное удовлетворение. Проблема заключалась не в неспособности любить, а в неспособности выразить любовь так, как это должна сделать зрелая женщина. Любовь выражает детскую сторону нашей души; мы все любим как дети, но выражаем любовь – как взрослые. Этой пациентке помогло не выявление несообразности ее любви, а разрешение ее сексуального конфликта.
Любовь, утерявшая связь со своим биологическим первоисточником, становится «блуждающим чувством». Это хорошо видно на примере «явления переноса», объектом которого становится врач-психоаналитик. Многие пациентки влюбляются в своего аналитика. С точки зрения психоанализа это рассматривается как бессознательный перенос чувств, предназначавшихся отцу (матери). Тем не менее, бывает (и нередко), что такое чувство длится годами. Пациентка мечтает о своем целителе, живет от одной встречи до другой. Это затрудняет решение ее проблем. Можно сказать по опыту, что ситуация «переноса чувства» возникает, когда врач-аналитик предстает в виде недоступной фигуры, личность которой скрыта от пациента. Поскольку физический контакт невозможен, любовь принимает одухотворенный характер, когда фигура врача идеализируется, а пациентка живет в мире иллюзий. Явления «блуждания и переноса чувства» можно избежать, если врач-аналитик выступает как доступное человеческое существо, до которого можно дотронуться, за которым можно наблюдать, на поступки которого можно реагировать. Тогда чувство влюбленности быстро преобразуется в сексуальное влечение, которое пациентка выражает в виде отвлеченных рассуждений, намеков, флирта, а то и говорит о нем прямо. Чувство, принявшее такую форму, можно подвергнуть анализу и этим разрешить ситуацию.
Любовь, получившая биологическое исполнение, перестает быть иллюзией. В ней заключена некая «субстанция», проистекающая из чувства физического удовлетворения, вызванного осуществлением взаимоотношений. Она приобретает глубину, поскольку проходит испытание реальностью и усиливается удовольствием, и широту – благодаря добрым чувствам, связанным с ней, и распространяется на весь мир. Так что говорить о любви отвлеченно, вообще – все равно, что рассуждать о еде с голодным: какова бы ни была ценность идеи, но она не может непосредственно изменить физическое состояние человека. Жизнь и благосостояние живых существ зависят от их биологических действий, а не от абстрактных чувств. Секс дает удовлетворение, кормление приносит радость, прикосновение поддерживает уверенность, близость согревает, тело дает ощущение надежности.
Если же любовь разлучена со своей биологической функцией, то она становится трагедией. Если искать рай где-нибудь не на Земле и не в реальности повседневной жизни, то результат будет один – смерть. Экстаз оргазма – вот то божественное, что заключено в человеке. В ином виде божественность воплощается только в качестве святых, ангелов и мучеников. Святым стать невозможно, а мучеником – не хочется; поэтому стоит быть человеком, в полном смысле этого слова, т. е. с учетом и своей животной природы. Сексуальная искушенность выступает за секс без любви; если же провозгласить любовь без секса – то это будет обещанием царства, которого не существует на земле. Реальность состоит в том, что жизнь и любовь произошли из секса, который, в свою очередь, стал средством выражения любви. Сексуальная любовь – великая тайна жизни. Любовь обещает исполнение сексуальных надежд.
Глава 4.
Секс и смерть. Смерть и индивидуальность.
Сознание любви заключает в себе воспоминание об утерянном рае. Чтобы понять значение любви, нужно пережить ее утрату. Это еще один пример проявления общего принципа, гласящего: сознание возникает через узнавание противоположностей – света и тьмы, верха и низа, мужского и женского, удовольствия и боли. Другой пример: осознание связей секса с его противоположностью – со смертью. Тесная психологическая связь между сексом и смертью состоит в общности их символики, заключающей некую конечную основу или полость, представляемую в виде материнской утробы или в виде могилы. Чувство тревоги, связанное с оргазмом – не что иное как боязнь распада собственного «Я», овладевающая невротической личностью при приближении к полной сексуальной кульминации и воспринимаемая как страх смерти. Возникает вопрос: является ли ассоциация между сексом и смертью результатом невротической тревоги, или же она имеет связи с основными биологическими процессами?
Обычно предполагается, что смерть настигает все живые организмы. Однако это верно лишь в отношении тех из них, которые имеют фиксированную телесную организацию. Например, насколько известно, амеба не умирает от естественных причин. Но она и не имеет определенной телесной структуры и не является индивидуальностью (в общепринятом смысле), а также не размножается половым путем. Феномен естественной смерти присущ только организмам, которым свойственны сексуальный способ репродукции и индивидуальность структуры тела. Поэтому можно сказать, что смерть неотделима от секса и индивидуальности.
