После всего изложенного, очевидно, нетрудно представить себе, почему меня охватывает радость, когда я сам пишу книги. Ведь они как дети: каждая для автора является любимой. Но, если продолжать сравнение моих книг с детьми, то выходит, что их отличала, по крайней мере, одна особенность: все они были отмечены стремительными родами, при довольно длительном вынашивании. В монографии «Смерти человека» (Shneidman, 1973) я, например, писал о «двадцатилетней одержимости» ею, а в «Голосах смерти» (Shneidman, 1980) отмечал, что «работал над книгой последние 30 лет». Мне кажется, что с предельной достоверностью начало работы над монографией «Определение самоубийства» (Shneidman, 1985) можно отнести еще к далекому 1956 году.
Мысли, изложенные в ней, появлялись приблизительно б следующей последовательности:
1. Догадка о том, что могут существовать признаки, предупреждающие сигналы, предвестники самоубийства («Предвестники суицида» — «Clues to suicide», 1956).
2. Мысль о существовании мифов и фактов, касающихся самоубийства («Как предотвратить суицид» — «How to Prevent Suicide», 1967).
3. Положение о наличии нескольких постоянных, измеримых параметров, в частности, страдания и летальности, имеющих непосредственное отношение к самоубийству («Страдание и летальность как предшественники суицида у одаренных личностей» — «Perturbation and lethality as precursors of suicide in a gifted group», 1971),
4. Идея о возможности сформулировать некоторые афористические истины в отношении самоубийства («Афоризмы по поводу суицида и некоторые рекомендации для психотерапии» — «Aphorisms about Suicide and Some Implications for Psychotherapy», 1984).
5. Гипотеза о существовании ограниченного числа общих психологических черт, характеризующих все случаи самоубийства («Определение самоубийства» — «Definition of Suicide», 1985).
6. Идея о возможности создания теоретической модели, благодаря которой суицидология может быть связана с рядом областей академической психологии — психологией восприятия, памяти, переживания, поведения и т.д. («Психологический подход в отношении суицида» — «A Psychological Approach to Suicide», 1987).
Я принялся работать над «Определением самоубийства», поставив целью если и не написать что-либо совершенно оригинальное, то по крайней мере создать нечто отличное от предыдущих работ. Поэтому свою изначальную задачу я видел в расчистке подходов. Я решил по возможности меньше опираться на таких гигантов суицидологии как Фрейд и Дюркгейм; избегать наводящих скуку демографических выкладок и поменьше говорить на тему пола, возраста и национальности; не обращать внимания на сбивающие с толку психиатрические определения типа шизофрении, депрессии или пограничных состояний; принять за аксиому, что все 100% лиц, совершивших самоубийство, испытывали те или иные душевные страдания; и наконец, я стремился подойти к проблеме самоубийства не с теоретических позиций, заведомо не имевших к нему никакого отношения.
В «Определении самоубийства» мной были сформулированы десять общих характеристик самоубийства:
Общая цель (нахождение решения).
Общая задача (прекращение сознания).
Общий стимул (невыносимая психическая — душевная — боль).
Общий стрессор (фрустрированные психологические потребности).
Общая эмоция (безнадежность-беспомощность).
Общее внутреннее отношение (амбивалентность)
Общее состояние психики (сужение когнитивной сферы).
Общее действие (бегство — эгрессия).
Общий коммуникативный акт (сообщение о своем намерении).
Общая закономерность (соответствие общему жизненному стилю поведения).
Эти характеристики, — представляющие собой основные положения мотивационной теории суицидального поведения, — по определению относятся к мужчинам и женщинам, подросткам и старикам, к представителям любых расовых и этнических групп. В отношении любого человека с явными суицидальными тенденциями план действий остается одним и тем же. А именно: стоит утолить душевную боль у данного человека, уменьшив его страдания, возникшие в силу фрустрированных психологических потребностей, и raison d'etre21 его побуждения к самоубийству исчезнет, а стремление осуществить саморазрушение уменьшится.
Душевная боль может сгущаться до такой степени, что, кажется, начинает жить своей собственной жизнью. Если жизнь боли доминирует над жизнью человека, то мы обычно называем это состояние «депрессией». Она подразумевает гигантские размеры и чрезмерную интенсивность психической боли. Человек словно цепенеет от нее. Для него перестает светить солнце; каждый день и час становится похож (пользуясь меткой метафорой Мелвилла) на «сырой, промозглый ноябрь в душе». Ключевыми словами, определяющими это состояние, являются: невыносимая, нестерпимая душевная боль, без какого-либо проблеска надежды на облегчение или возможную помощь. Страдание самоубийцы прежде всего и состоит в неистовой психической боли, над которой утрачен всякий контроль; порой в своих глубинах оно скрывает такой избыток боли, что человек, парализованный ею, не в состоянии совершить даже самоубийство. (Этим объясняется общеизвестный факт, что большинство суицидов случается в то время, когда эмоциональные нарушения несколько ослабевают и к человеку возвращается энергия.) Наиболее оправданным лечением суицидальных проявлений и в этом случае остается уменьшение боли — оптимально оно всегда осуществляется в условиях, обеспечивающих безопасность человека, — причем совсем не обязательно сосредоточивать внимание на депрессии как таковой. Психическую боль лучше всего можно понять, исходя из определенных, фрустрированных или разрушенных вовсе психологических потребностей, тех, которые описал Мюррей в своих «Исследованиях личности» (Murray, 1938).
Мой давний и близкий друг Роберт Литман уточняет, что под «болью» я подразумеваю не только и даже не столько само наличие душевной боли, сколько нежелание конкретного человека ее выносить. (Всем известно, что боль испытывают многие люди; она является неизбежной, но страдание — ее переживание — относится к проблеме индивидуального выбора.) Однажды Литман написал мне: «Люди совершают самоубийство оттого, что не в состоянии принять своей боли, потому что она не входит в их концепцию собственного Я, в их чувство своей идентичности». В свое оправдание я бы хотел заметить, что как раз это имел в виду, особенно когда писал о сугубо индивидуальном определении психической боли. Боль, о которой идет речь в случае самоубийства (подобно боли вследствие стыда, вины, бессилия, отвращения, гордости или неспособности принять реальность), является не только психологической, то есть существующей в сознании человека, — она еще обладает и метапсихо-логическим измерением; я имею в виду, что аффективно-шоковые состояния, вызванные фрустрацией психологических потребностей, рассматриваются (разумеется, в сознании) как неприемлемые, невыносимые, выходящие за всякие допустимые границы, чрезмерные для сосуществования с ними. В итоге у человека искажается концепция взаимоотношений, существующих между жизнью и болью, и он не желает ее терпеть. По-моему, имеется только два ключа к разгадке суицидальной драмы: восприятие безумной психической боли и нежелание (невозможность) ее выносить. Я считаю, что мы с Литманом всегда говорили об одном и том же, лишь выражая свое мнение по-разному.
Когда в 1986 году меня пригласили прочесть актовую лекцию в Американской психологической ассоциации, я в развитие идей, изложенных ранее в «Определении самоубийства», разработал и представил на суд аудитории пространственную, а именно, кубическую модель суицида, в которой три грани куба были озаглавлены: «Боль (Pain)—Смятение (Perturbation), создаваемое одновременно сужением сознания и побуждением к действию—Давление (Press)». В этом большом кубе я выделил маленький суицидальный кубик, в котором совмещаются максимальные значения «Боли-Смятения—негативного Давления».
Практическое применение этой модели очевидно: важно вывести человека за пределы суицидального кубика — утолить боль, и (или) уменьшить смятение, и (или) ослабить отрицательное давление, исходящее из внутреннего или внешнего окружения. Таким образом, перед нашими глазами возникает схема, которая позволяет «имплантировать» науку о самоубийстве в тело академической психологии. Теперь можно проводить эксперименты и использовать ранее опубликованные исследования в тех традиционных областях клинической и социальной психологии, которые имеют непосредственное отношение к пониманию боли, смятения и давления в широком смысле. Эти области касаются перцептивных стилей, внимания, памяти, стилей мышления, способности к контролю и импульсивности, различий в реакции на стресс и т.д. Совершенно очевидно, что самоубийство как научная проблема относится к сфере психологии и, по моему мнению, оно должно обрести законное пристанище среди (и внутри) почти всех глав в современном учебнике общей психологии.
