— Ну. Меня не устраивает моя жизнь. Мне есть о чем пожалеть. Вы про это, докта?
— В точку, — энергично кивнул я.
Она продолжала.
— Я сама себя разочаровала. Я всегда хотела быть учительницей. Такая у меня была мечта. Но у меня не вышло. Иногда мне становится грустно, и я думаю, что вообще ничего в жизни не добилась.
— Но, Магнолия, — воззвала к ней Роза, — посмотри, сколько всего ты сделала для Дарнелла, и для своих приемных детей. Это, по-твоему, ничего?
— Иногда я думаю — все равно что ничего. Дарнелл ничего хорошего в жизни не сделает, ничего не добьется. Оченно уж он похож на отца.
Роза перехватила нить разговора. Она явно встревожилась — зрачки у нее стали огромными. Она обратилась ко мне так, словно я был судьей, а она — адвокатом, защищающим Магнолию на суде.
— Доктор Ялом, у нее никогда не было возможности учиться. Когда она была еще подростком, ее отец умер, а мать исчезла на пятнадцать лет.
Вдруг вмешалась Кэрол, тоже обратившись ко мне:
— Ей пришлось воспитывать семерых братьев и сестер, почти в одиночку.
— Не в одиночку. Мне помогали — пастор, церковь, много хороших людей.
Роза игнорировала возражения Магнолии и продолжала обращаться ко мне:
— Я познакомилась с Магнолией примерно год назад, когда мы обе лежали в больнице. Однажды, уже после выписки, я заехала за ней на машине, и мы катались целый день — по Пало-Альто, Стэнфорду, Менло-Парку, в горы. Магнолия провела для меня экскурсию. Она мне все рассказывала, не только про достопримечательности, но и про то, как раньше люди жили в округе, и про всякие вещи, которые случились в том или другом месте тридцать, сорок лет назад. Это была лучшая поездка в моей жизни.
— Магнолия, что ты чувствуешь от слов Розы? — спросил я.
Магнолия опять смягчилась.
— Мне приятно, приятно. Детка знает, я ее люблю.
— Вот видишь, Магнолия, — сказал я, — похоже, несмотря ни на что, несмотря на все обстоятельства, которые были против тебя, ты все-таки стала учительницей! И притом отличной.
Кажется группа заработала… щелк, щелк, щелк. Я гордо взглянул на ординаторов-психиатров. Мой последний комментарий представлял собой дивный образец рефрейминга. Просто перл. Я надеялся, что его услышали.
Магнолия его услышала. Она, кажется, была очень тронута, потому что несколько минут плакала. Мы почтили этот момент уважительным молчанием. Но следующая реплика Магнолии поставила меня в тупик. Очевидно, я плохо ее слушал.
— Правда, докта. Правда. — И добавила: — Правда, но и неправда. У меня была мечта. Я хотела быть взаправдашней учительницей, чтобы мне платили как белой учительнице, чтобы у меня были взаправдашние ученики, чтобы меня называли «миссис Клэй». Вот чего я хотела.
— Но, Магнолия, — настаивала Роза, — посмотри, чего ты добилась — подумай про Дарнелла, и пятнадцать приемных детей, которые называют тебя мамой.
— Это тут ни при чем, я совсем другого хотела, про другое мечтала, — сказала Магнолия резко, с напором. — У меня тоже были мечты, как и у белых! У черных тоже бывают мечты. И еще я замуж вышла неудачно. Хотела на всю жизнь, а получилось — на четырнадцать месяцев. Я была дура: выбрала неподходящего человека. Он выпивку любил гораздо больше, чем меня.
— Как перед Богом, — продолжала она, повернувшись ко мне, — я никогда в жизни, до сегодняшнего дня, не ругала свово мужа. Не хотела, чтоб мой Дарнелл хоть слово плохое услышал про свово папу. Но, докта, вы правы. Правы. Мне есть на что пожаловаться. Стоко всего, что я хотела в жизни, я так и не получила. Не сбылись мои мечты. Мне порой бывает так горько.
Слезы струились по ее щекам, она тихо рыдала. Потом отвернулась от группы, уставилась в окно и принялась себя царапать, сначала легко, потом — с силой вонзая ногти в тело.
— Так горько. Так горько… — повторяла она.
Я совсем растерялся. И встревожился, как и Роза. Я хотел, чтобы вернулась прежняя Магнолия. А то, как она чесалась, меня пугало. Что она пытается соскрести — насекомых? Или черный цвет кожи? Мне хотелось схватить ее за руки и удержать, пока она не разодрала себя до крови.
После долгой паузы она произнесла:
— Я бы еще много чего могла сказать, но это очень личное.
Я видел, что Магнолия готова. Я не сомневался, что стоит ее лишь чуть-чуть подтолкнуть — и она расскажет всё. Но для нас она уже достаточно далеко зашла. Слишком далеко. Расстроенные глаза Розы словно умоляли: «Пожалуйста, хватит! Остановите ее!» С меня тоже было достаточно. Я снял крышку, но в кои-то веки мне не хотелось заглядывать внутрь.
Минуты через две или три Магнолия перестала рыдать и царапать себя. Улыбка медленно вернулась, и в голосе опять появилась мягкость.
— Но я так думаю, милостивый Господь по своим резонам посылает каждому человеку свой крест. А если я попытаюсь найти, какие это резоны, разве это не будет гордыня?
Участники группы молчали. Очевидно, им было неловко, и все — даже Дороти — смотрели в окно. Я старательно напоминал себе, что это — качественная терапия: Магнолия взглянула в лицо своим демонам, и теперь, кажется, вот-вот проделает над собой хорошую терапевтическую работу.
Но я чувствовал себя осквернителем святыни. Может быть, и другие участники группы тоже это почувствовали. Но ничего не сказали. Воцарилось тяжелое молчание. Я по очереди поймал взгляд каждого участника группы и взглядом же попросил что-нибудь сказать. Может быть, я слишком увлекся, представляя себе Магнолию архетипом земли-матери. Может быть, только для меня происшедшее стало низвержением святыни. Мне казалось, что я совершил кощунство, и я хотел обратить свои чувства в какие-нибудь слова, полезные для группы. Но мозг отказывался работать. Я сдался и мрачно прибег к затертому, банальному комментарию, звучавшему уже бессчетное количество раз на встречах бесчисленных групп:
— Магнолия высказалась. Какие чувства пробудили ее слова в каждом из вас?
Я был сам себе противен, произнося эти слова, мне была неприятна их техническая банальность. Стыдясь самого себя, я сгорбился на стуле. Я точно знал, как прореагируют участники группы, и мрачно ждал их хрестоматийных ответов:
— Магнолия, я чувствую, что по-настоящему узнал тебя.
— Теперь я чувствую, что мы стали гораздо ближе.
— Я вижу в тебе реального человека.
Даже один из ординаторов выпал из роли молчаливого наблюдателя и вставил:
— Магнолия, я тоже. Я теперь вижу в тебе живого человека, которому можно посочувствовать. Ты была для меня плоской фигурой, а стала реальным, живым, трехмерным человеком.
Наше время истекло. Мне нужно было как-то подвести итоги встречи, и я произнес банальное, дежурное заключение:
— Знаешь, Магнолия, это была нелегкая встреча, но очень плодотворная. Я знаю, мы начали с того, что ты не умеешь жаловаться, и, может быть, чувствуешь, что у тебя нет права жаловаться. На сегодняшней встрече ты испытала дискомфорт, но это — начало подлинного улучшения. Дело в том, что у тебя внутри много боли, и если ты научишься на нее жаловаться и разбираться с ней напрямую, как ты это делала сегодня, тебе не придется выражать ее косвенно: через проблемы с домом, или с ногами, или даже через ощущение, что у тебя по коже ползают насекомые.
Магнолия не ответила. Она только посмотрела прямо на меня, в глазах у нее все еще стояли слезы.
— Магнолия, ты понимаешь, что я имею в виду?
— Я понимаю, докта. По правде, хорошо понимаю. — Она вытерла глаза крохотным носовым платком. — Простите, что я так много реву. Я вам раньше не сказала, а может, надо было сказать, но завтра годовщина моей мамы. Будет год, как она умерла.
— Я знаю, Магнолия, каково тебе. У меня тоже мама умерла, еще и месяца не прошло.
Я сам удивился. Обычно я не говорю о таких личных вещах с пациентами, которых едва знаю. Наверное, я хотел что-то дать Магнолии. Но она не приняла моего дара. Группа начала расходиться. Двери открылись. Вошли медсестры, чтобы помочь пациентам выйти. Я смотрел, как Магнолию увозят в кресле, а она чешется изо всех сил.
В обсуждении, последовавшем за встречей группы, я пожал плоды своих трудов. Ординаторы рассыпались в похвалах. Больше всего их потрясло, как я сотворил что-то из ничего. Несмотря на скудость материала и низкую мотивацию пациентов, группа смогла серьезно взаимодействовать: к концу встречи ее участники, которые до этого по большей части не замечали существования других пациентов отделения, заинтересовались друг другом и стали друг другу сочувствовать. Еще ординаторов впечатлила мощь моей заключительной фразы, обращенной к Магнолии: что если она сможет открыто попросить о помощи, ее симптомы, которые представляют собой замаскированные крики о помощи, станут не нужны.
«Как вам это удалось?» — удивлялись они. В начале встречи Магнолия казалась такой непроницаемой. Я ответил, что ничего трудного тут нет. Нужно только найти правильный ключ — и он откроет дверь к страданию любого человека. Для Магнолии этим ключом оказался один из ее наиболее глубоких мотивов — желание помогать другим. Я убедил ее, что она поможет другим, если позволит им помочь себе, и таким образом быстро обезоружил ее.
