И что же обнаружили ученые? Не было абсолютно никаких фактов, свидетельствующих в пользу существования «счастливой руки». Шансы игрока забросить мяч в корзину не зависели от того, попал ли в корзину предыдущий брошенный им мяч. Каждый бросок был отдельным, независимым событием. Каждый следующий проход, проведенный «Филадельфией-76», подчинялся логике любого случайного процесса. Результат прыжка с мячом был так же непредсказуем, как подбрасывание монетки. Все «везение» оказалось плодом воображения.
Игроки «Филадельфии-76» были потрясены этим открытием. Сложнее всего было убедить атакующего защитника Эндрю Тони: он твердо верил, что у него в игре бывают «счастливые» и «несчастливые» периоды. Но статистика доказывала обратное. В среднем 46 % всех бросков Тони за время игрового сезона были удачными. Однако после трех удачных бросков, явно показывавших, что Тони «в ударе», процент попаданий у него снижался до 34 %. Когда же, по мнению Тони, он был «в ударе», на самом деле он был на пороге невезения. А когда он думал, что ему не везет, он как раз «разогревался»: после трех пропущенных бросков подряд меткость Тони повышалась до 52 %, что заметно превосходило его обычный средний результат.
Впрочем, возможно, игроки «Филадельфии-76» представляли собой статистическое исключение. Все-таки, согласно исследованию, проведенному учеными, 91 % фанатов NBA верил в существование «счастливой руки». Они просто знали, что у игроков бывают «хорошие» и «плохие» периоды. Так что Тверски и Гилович решили изучить еще
одну баскетбольную команду — «Бостон Селтикс» (Boston Celtics). На этот раз они анализировали также и штрафные броски. И снова они не нашли никаких подтверждений того, что такой фактор, как «везет», действительно существует. Ларри Берд ничем не отличался от Эндрю Тони: после нескольких удач его процент заброшенных штрафных, как ни странно, снижался. Берд расслаблялся и начинал «мазать», хотя, казалось бы, должен был попадать прямо в корзину.
Почему мы верим в то, что у игроков бывают разнее периоды? Виной этому наши дофаминовые нейроны. Хотя эти клетки крайне полезны — они помогают нам предсказать события, которые на самом деле подлежат прогнозированию, — они также могут сбивать нас с толку, особенно когда мы сталкиваемся с чем-то случайным. Рассмотрим, к примеру, такой остроумный эксперимент: ученые помещали крысу в лабиринт в форме буквы Т, в дальнем левом или дальнем правом углу которого размещали кусочки еды. Размещение еды было случайным, но не полностью: за относительно длительный период времени в 6о% случаев пища оказывалась с левой стороны. Как реагировала на это крыса? Она быстро понимала, что левая сторона более выгодная. В результате она всегда шла в левую часть лабиринта, так что доля успешных попыток равнялась 6о%. Крыса не стремилась к безупречности. Она не пыталась вывести единую теорию Т-образного лабиринта. Она просто приняла неопределенность награды как данность и научилась довольствоваться вариантом, который обычно давал лучший результат.
Эксперимент был повторен со студентами Йельского университета. В отличие от крыс студенты с их сложными сетями дофаминовых нейронов упрямо искали ускользающую связь, которая определяла расположение награды. Они делали предсказания, а затем пытались учиться на своих ошибках. Проблема заключалась в том, что предсказывать было нечего: видимая случайность была реальной. Так как студенты отказались удовольствоваться 6о%, в результате их процент успешных попыток равнялся 52 %. Хотя большинство студентов были убеждены в том, что они находятся на верном пути и скоро обнаружат лежащий в основе эксперимента алгоритм, на самом деле крыса была куда хитрее.
Опасность случайных процессов — таких как азартные игры и баскетбольные броски — состоит в том, что они эксплуатируют недостаток, заложенный в эмоциональный мозг от природы. Дофаминовые нейроны впадают в такой раж при виде «удачливого» игрока, в прыжке забрасывающего очередной мяч, по мелочи выигрывая у «однорукого бандита» или правильно угадывая расположения кусочка пищи, что наш мозг крайне превратно истолковывает реальное положение дел. Мы доверяем своим чувствам и думаем, что различаем определенные схемы там, где в действительности их нет.
Примирить ощущение того, что «удачные» и «неудачные» периоды существуют, с упрямой статистикой действительно непросто. Когда компания Apple впервые представила на своих плеерах iPod функцию воспроизведения композиций в случайном порядке, порядок их был на самом деле случайным: у каждой песни были ровно такие же шансы быть выбранной, что и у любой другой. Однако случайность выглядела неслучайной, так как некоторые песни время от времени повторялись, и пользователи на этом основании сделали вывод, что устройство содержит какие-то скрытые схемы и предпочтения. В результате Apple пришлось исправить алгоритм. «Мы сделали его менее случайным, чтобы он казался более случайным», — сказал Стив Джобс, генеральный директор Apple[16]. Или рассмотрим, к примеру, реакцию Реда Ауэрбаха, легендарного тренера команды «Бостон Селтикс». После того как Тверски сообщил ему, что статистика не подтверждает существования феномена «везения», он, как рассказывают, грубо отмахнулся. «Ну и что с того, что этот тип что-то там наисследовал, — ответил Ауэрбах. — Меня это совершенно не волнует»[17]. Тренер отказался задуматься над возможностью того, что периоды «везения» игроков могли быть не более чем фантастическими порождениями его мозга.
Но Ауэрбах был не прав, игнорируя результаты исследования: вера в наличие призрачных схем серьезно влияет на ход баскетбольных игр. Если участник команды сделал несколько успешных бросков подряд, возрастала вероятность того, что ему передадут мяч. Главный тренер поставит его на поле в новых играх. Важнее всего то, что игрок, думающий, будто у него сегодня «счастливая рука», сам становится жертвой искаженного восприятия реальности: он начинает все больше рисковать в надежде, что «кривая вывезет», — вот оно, извечное проклятие самоуверенности! Конечно, рискованные броски этого игрока с большей вероятностью не попадут в корзину. Согласно исследованию Тверски и Гиловича, лучше всего бросают игроки, полагающие, что сегодня не их день. Когда их чувства подсказывают им положиться на удачу и рискнуть, они не прислушиваются к их рекомендациям.
Этот дефект в эмоциональном мозге имеет важные последствия. Подумайте о фондовой бирже, являющейся классическим примером случайностной системы. Это означает, что прошлые колебания любой конкретной акции не могут быть использованы для предсказания будущих изменений ее курса. Об имманентной случайности рынка впервые заговорил в начале 1960-х годов экономист Юджин Фама. Фама изучил данные фондовой биржи за несколько десятилетий, чтобы доказать, что никакие знания или рациональный анализ не дают ключа к тому, что произойдет дальше. Все тайные инструменты, используемые инвесторами для анализа рынка, были полным вздором. Уолл-стрит похожа на игровой автомат.
Однако опасность фондовой биржи состоит в том, что иногда ее неустойчивые колебания могут выглядеть предсказуемыми — по крайней мере на кратких временных отрезках. Дофаминовые нейроны хотят найти объяснение постоянному изменению, но в большинстве случаев объяснять попросту нечего. И мозговые клетки тщетно бьются о стохастич-ность, бесконечно доискиваясь выгодных закономерностей. Вместо того чтобы увидеть случайность, мы выдумываем во-обряжаемые системы и видим осмысленные тенденции там, где царит бессмыслица. «Людям нравится инвестировать на фондовой бирже и играть в казино по той же причине, по которой они видят в контурах облака силуэт собачки Снупи, — говорит нейробиолог Рид Монтагью. — Когда мозг сталкивается с чем-то случайным, например игровым автоматом или формой облака, он автоматически приписывает случайности определенную схему. Но это не Снупи, и вы не открыли секретную схему фондовой биржи».
Один из недавних экспериментов Монтагью показал, как предоставленная самой себе дофаминовая система может со временем привести к опасным бумам на фондовой бирже. Мозгу так хочется довести число наград до максимума, что в конце концов он толкает своего владельца в пропасть. Эксперимент был устроен следующим образом: участникам давали по сто долларов и снабжали их базовой информацией о «современном» состоянии фондовой биржи. Затем игроки выбирали, сколько денег инвестировать, и с волнением наблюдали, как их капиталовложения росли или теряли в цене. Игра продолжалась двадцать раундов, и в конце участники могли забрать заработанное. Интересной деталью было то, что вместо того, чтобы использовать случайные имитации фондовой биржи, Монтагью основывался на выжимке реальных данных с самых знаменитых бирж истории. Он заставил людей «играть» в Доу-Джонс 1929 года, NASDAQ 1998-го, Никкей 1986-го и Standard & Poor's 500 1987-го. Это позволило ученым следить за нервными реакциями инвесторов во время повторения когда-то действительно произошедших бумов и обвалов.
