Его современник Яков более или менее успешно практиковал как прорицатель, расхаживая по обеим улицам с говорящей сорокой на плече. Не исключено, что он пробрался в Гардарику из Хазарского какого-нибудь каганата и приходился родственником богачу и гастроному, о котором у Даля сказано: дядя Мосей любит рыбку без костей.
Да-с, все они жили-были, все и остались в народной памяти как живые: какой-нибудь Роман - кожаный карман (должно быть, фарцовщик, вообще криминальный тип; ошивался, наверное, на берегу, высматривая ганзейские корабли; сам, возможно, прибыл из Византии; о нем у того же Даля: "Нет воров супротив Романов, нет пьяниц супротив Иванов"); абсолютно ясен моральный облик Степаниды ("Степанидушка все хвостом подметет"); мистический ужас пополам с восхищением окружает фигуру Сидора - зоофила и козодоя.
По-моему, гипотеза не хуже никакой другой. Только что своими глазами читал в научном-пренаучном журнале мифологическую интерпретацию сказки о Курочке Рябе: Дед и Баба - древние демиургические божества, золотое яичко созданный ими космос, а Мышка, ежу понятно, воплощает мировое зло, деструктивное начало, и жест хвостиком предвещает гибель нашей Галактики от кометы.
Кстати, о яйце: вот и в России появился политзаключенный, к тому же писатель. Непобедимым органам удалось отчаянной контртеррористической операцией обезвредить самого Эдуарда Лимонова - главаря национал-большевиков. Эта партия, насчитывающая не менее дюжины членов и сочувствующих, готовила вооруженное восстание, - сказали по телевизору. Верю и не удивляюсь: отчаянные поступки этих нацболов (не путать с нацменами) обличают в них людей, способных на все.
Вплоть до того, что на пресс-конференции знаменитого кинорежиссера (помните - который с таким неизъяснимым благородством играет официантов?) один юный нацбол саданул ему яйцом по пиджаку. Яйцо, надо полагать, было простое - зато пиджак золотой. Во всяком случае, когда нигилиста повязали, режиссер его перевоспитывал, не жалея обуви, хотя тоже импортная, небось.
Теперь вот перевоспитывают вождя этих злодеев; верней, нас с Вами: а то мы как-то отвыкли рифмовать писателя с тюрьмой. В сущности, ничего особенного. Подумаешь, цаца - книжки пишет; уж и наручников на него не надень. У нас диктатура закона: арестовать можно каждого, а кто арестован, тот и виноват.
Кстати о лимонах: восхищаюсь этим роскошным администратором - г-ном Б-ным! Если только женевские очкарики не напутали с номерами счетов, он-то и есть герой нашего времени. Железная воля нужна, чтобы накопить столь знатную сумму! Может быть, для нового какого-нибудь русского двадцать пять зеленых лимонов - мелочь. И в нашей с Вами профессии, говорят, это не предел Но он-то, бедняга, - бюджетник! Так сказать, не Чичиков, а Башмачкин. Какая бы ни была зарплата и даже на всем готовом - скука, согласитесь, титаническая: отказывая себе в самых ничтожных радостях, откладывать по грошику... Трезвость как норма жизни и все такое. Книжку не купить, не говоря о велосипеде. Образцовая выдержка. Вот чью биографию надо в школах преподавать, на обложках тетрадей печатать. Лучше в стихах, и припев предлагаю - из "Дяди Степы", кажется: Жив, здоров и невредим Друг бюджета Б-н!
Видите, я все-таки опять свернул к теме Ерёмы, хотя он мне и самому порядком надоел. Ваш-то Фома такой кроткий, такой вдумчивый; знай себе вглядывается в психологическую инфраструктуру. А Ерёма все вопрошает неизвестно кого: как это получается, что почти каждый почти все понимает - а все вместе живем, как безумные?
Один мой знакомый работал экскурсоводом на Пискаревском кладбище. Давно, в семидесятые годы. И вот в один прекрасный - точней, в ужасный для него день подводит он очередную группу к Вечному огню и вдруг - не знаю, что ему померещилось - просто переутомился, скорей всего, - в общем, вдруг он скомандовал громким голосом: - На колени! - Экскурсанты послушно стали на колени. Он поглядел на них минуту-другую, махнул рукою - и ушел. К вечеру его, конечно, нашли, отвезли в психическую. Не знаю, что потом с ним сделалось.
Припомнилась эта история, нелепая и безобразная, пока Виктор Шендерович пересказывал по радио самый поучительный прикол в программе "Итого" покойного НТВ. Я и сам видел эту передачу, но там "специфический репортаж" занял несколько минут. А опыт, оказывается, продолжался чуть не целый день. Артист, обряженный в милицейскую форму, разгуливал по Арбату, останавливая прохожих и требуя предъявить документы и штрих-код. Дескать, от столичных властей вышло такое распоряжение: у каждого зарегистрированного жителя должен быть на руке штрихкод. Он так ходил часами, остановил десятки людей; они выдумывали разные причины, самые драматичные: почему не успели поставить штрих-код; оправдывались, просили снисхождения, предлагали деньги; ни один не посмел не то что возмутиться - удивиться. Никто не заподозрил подвоха.
Имея дело с такой беспредельной невинностью, как начальству не разыграться?
И я говорю своему Ерёме: смирись, глупый человек! Все это политика, а политика теперь, и снова надолго, - не наше дело. Как это Устинька объявляет в пьесе Островского: "Вот два самые благородные разговора, один: что лучше мужчина или женщина?.. А другой разговор еще антиресней. Что тяжеле: ждать и не дождаться, или иметь и потерять!" И г-жа Бальзаминова подтверждает: "Это самый приятный для общества разговор".
Май 2001
ПОШЛОСТЬ КАК СУДЬБА
О - да: Смерть и Пошлость друг дружке не чужие: стоит Смерти мелькнуть на горизонте легчайшим облачком - и тотчас эта липкая невесомая паутина наливается током, звенит, искрит. Только что мы, бедные, так безмятежно в ней жужжали - вдруг жаркий озноб ужаса
И мир повернется
Другой стороной,
И в сердце вопьется
Червяк гробовой.
Очень узнаваемое переживание. Но зато, дорогой Д. В., Вам посчастливилось внести в антологию всемирной пошлости вполне новый, к тому же весьма выпуклый сюжет. Примите мои поздравления: вообразить вдову на церемонии ввода в эксплуатацию чучела покойного супруга - Щедрин, и тот затруднился бы, а Вам такая роскошная мизансцена досталась, почитай, даром. А можно было и поседеть в одночасье - не случайно же Вы избавили читателя от подробностей: обошлось ли, например, без молебна с водосвятием? исполнялся ли какой-нибудь гимн? насколько задушевны были речи? неужели никто не сказал чего-нибудь вроде: стой спокойно, дорогой товарищ? хорош ли был фуршет вокруг муляжа... Вы правы, конечно: лучше ничего этого не знать.
Возвратимся к теории. Так вот, я подозреваю, что Пошлость - как бы общая дочь Глупости и Смерти. Без метафор - ответ Глупости на вызов Смерти: на предчувствие, что смысла не дано. Глуша страх смерти, Глупость впадает в особенную эстетику - косметическую, нарочито не различающую мертвого и живого. Такое метафизическое легкомыслие подразумевает соответствующую реальность - сплошь из физических тел и притом прозрачную - как у Набокова в "Приглашении на казнь". Тело играет так называемую душу. Тело легко отнять, так называемую душу - подделать. Чужая смерть - интересный фокус. Жизнь любовь к чужой смерти. Жить - значит казаться живым. Существование в роли человека сводится к имитации человечности. Скотское или механическое под жирным слоем грима - главным образом словесного, из лжи обыкновенной, косит под нравственный императив. Пародия нагло притворяется оригиналом, похоть - любовью и так далее. Обрывки этой фальшивой, но крайне активной реальности мы опознаем как пошлость.
То есть не мы, а русская литература от Гоголя до Набокова, это ее всемирно-историческая заслуга. Пошлость возникла вместе с цивилизацией - с нею и погибнет, - а слово для нее нашлось лишь в последней рабовладельческой империи. Да и то не нашлось, - а человек из провинции, последний гений христианства это слово сочинил.
Вы припомнили, как Набоков бился втемяшить его иностранцам. Затея и впрямь вполне тщетная, придется им рано или поздно включить poshlost' в свои наречия, как sputnik, glasnost' и KGB. Но ведь и в России это понятие не отчетливо. Многие путают пошлость с ее бедными родственницами непристойностью, вульгарностью, банальностью, тривиальностью, скабрезностью, сальностью.
История слова не предвещает его судьбы. Когда Иван IV ("прозванный за свою жестокость Васильевичем") в письме к Елизавете Английской честит ее "как есть пошлой девицей" - за то, что она обсуждает вопросы международной политики с представителями мелкого бизнеса (с "торговыми мужиками" в парламенте), - он намекает, надо полагать, не на легкое поведение, а на чрезмерный демократизм. Когда Тредиаковский в качестве школьного инспектора рапортует об экзамене в Новгородской семинарии: "здешние семинаристы имеют пошлые познания в латинском языке", - он просто-напросто констатирует, что уровень преподавания удовлетворительный. Когда на сельской дискотеке Онегин нашептывает Ольге Лариной "какой-то пошлый мадригал", - речь не о гадостях, а всего лишь о трюизме, об избитом комплименте, какие говорят все, от Данзаса до Дантеса: что-нибудь из раннего Пушкина, вроде "и говорю ей: как Вы милы, и мыслю: как тебя люблю"... И даже у Даля, то есть много после Гоголя, пошлый значит прежде всего стародавний, исконный; или еще: "А ездоки тут ездят не пошлою дорогою, не торною, а заезжают поля"; впрочем, ныне, замечает Даль, есть и другие смыслы, как-то: надокучивший, почитаемый подлым, площадным, и пр.
