фиакр.
Я. А что Ханна ела в ящике?
Ганс. Ей положили туда бутерброд, селедку и редиску (ужин в Гмундене), и, пока Ханна ехала, она намазывала себе бутерброд и ела пятьдесят раз.
Я. И Ханна не кричала?
Ганс. Нет.
Я. Что же она делала?
Ганс. Сидела там совершенно спокойно.
Я. Она не стучала?
Ганс. Нет, она постоянно ела и ни разу даже не пошевелилась. Она выпила два больших глиняных горшка кофе – до утра ничего не осталось, а весь сор она оставила в ящике, листья от редиски и ножик, чтобы резать редиску; все это прибрала, как заяц, и в одну минуту была готова. Вот была спешка! Я даже сам с Ханной ехал в ящике, я всю ночь спал в ящике (года два назад мы действительно ночью ездили в Гмунден), а мама ехала в купе. Мы все время ели также и в экипаже, вот была потеха. Она вовсе не ехала верхом на лошади (он теперь не уверен, потому что знает, что мы ехали в экипаже, запряженном парой)… она сидела в экипаже. Вот так правильно, но я был совсем один, а Ханна ехала… мама ехала верхом на лошади, а Каролина (наша служанка в прошлом году) – на другой… Слушай, то, что я тебе тут рассказываю, совсем неправильно.
Я. Что неправильно?
Ганс. Все неправильно. Послушай, мы посадим ее и меня в ящик [41], а я сделаю в ящике пи-пи. Я сделаю пи-пи в штаны, мне это нипочем, ни капельки не стыдно. Слушай, это не шутка, но все равно весело!
Затем он рассказывает историю о том, как приходил аист, – как вчера, только не говорит, что, уходя, аист взял шляпу.
Я. Где аист держал ключ от дверей?
Ганс. В кармане.
Я. А где у аиста карман?
Ганс. В клюве.
Я. Он был у него в клюве! Я еще не видел ни одного аиста, у которого в клюве ключ.
Ганс. А как тогда он мог войти? Как входит аист в двери? Да, это неправильно, я перепутал; аист звонит, и кто-нибудь открывает ему дверь.
Я. Как же он звонит?
Ганс. В звонок.
Я. Как он это делает?
Ганс. Он берет клюв и нажимает им звонок.
Я. И он опять запер дверь?
Ганс. Нет, ее заперла служанка. Она уже встала, она открыла ему дверь и закрыла.
Я. Где живет аист?
Ганс. Где? В ящике, где у него девочки. Может, в Шёнбрунне.
Я. Я не видел в Шёнбрунне ящика.
Ганс. Он, наверное, находится где-то далеко. Знаешь, как аист открывает ящик? Он берет клюв… – в ящике также есть замок, – он берет клюв и одной (одной половиной клюва) его так открывает. (Демонстрирует это мне на замке письменного стола.) Тут есть еще и ручка.
Я. Такая девочка для него не слишком тяжелая?
Ганс. О нет!
Я. Послушай, не выглядит ли омнибус как ящик аиста?
Ганс. Да!
Я. А мебельный фургон?
Ганс. Гадкий фургон – тоже. (Гадкий – бранное слово для невоспитанных детей.)
17 апреля. Вчера Ганс осуществил свой давно задуманный план и перешел во двор напротив. Сегодня он этого уже делать не хотел, потому что как раз напротив въездных ворот стояла телега. Он мне сказал: «Когда там стоит телега, я боюсь, что стану дразнить лошадей, они упадут и создадут ногами шум».
Я. А как дразнят лошадей?
Ганс. Когда их ругают, тогда их дразнят, когда им кричат: «Но! Но!» [42]
Я. Ты уже дразнил лошадей?
Ганс. Да, часто. Я боюсь, что я это сделаю, но это не так.
Я. В Гмундене ты уже дразнил лошадей?
Ганс. Нет.
Я. Но ты любишь дразнить лошадей?
Ганс. О да, очень люблю.
Я. Тебе хотелось бы ударить их кнутом?
Ганс. Да.
Я. Тебе хотелось бы так бить лошадей, как мама бьет Ханну. Ведь тебе это тоже нравится?
Ганс. Лошадям не вредно, когда их бьют. (Я так ему говорил в свое время, чтобы умерить его страх перед тем, что лошадей бьют кнутом.) Однажды я это действительно сделал. У меня однажды был кнут, и я ударил лошадь, она упала и произвела ногами шум.
Я. Когда?
Ганс. В Гмундене.
Я. Настоящую лошадь? Запряженную в коляску?
Ганс. Она была без коляски.
Я. Где же она была?
Ганс. Я ее держал, чтобы она не ускакала. (Все это, конечно, звучит неправдоподобно.)
Я. Где это было?
Ганс. У источника.
Я. Кто это тебе разрешил? Ее что, кучер там оставил?
Ганс. Ну, лошадь из конюшни.
Я. Как она пришла к источнику?
Ганс. Я ее привел.
Я. Откуда? Из конюшни?
Ганс. Я ее вывел, потому что хотел ее ударить кнутом.
Я. Разве в конюшне никого не было?
Ганс. О да, Лоис (кучер в Гмундене).
Я. Он тебе это разрешил?
Ганс. Я с ним ласково поговорил, и он сказал, что я могу это сделать.
Я. Что ты ему сказал?
Ганс. Можно ли мне взять лошадь, ударить ее кнутом и закричать. Он сказал: «Да».
Я. А ты ее много раз ударил?
Ганс. То, что я тут тебе рассказываю, совсем неправда.
Я. А что из этого правда?
Ганс. Все неправда, я это рассказывал просто в шутку.
Я. Ты ни разу не уводил лошадь из конюшни?
Ганс. О нет!
Я. Но тебе этого хотелось?
Ганс. Конечно хотелось. Я об этом думал.
Я. В Гмундене?
Ганс. Нет, только здесь. Утром я думал об этом, когда был совсем одет; нет, утром в постели.
Я. Почему ты мне этого никогда не рассказывал?
Ганс. Я об этом не думал.
Я. Ты об этом думал, потому что видел это на улицах.
Ганс. Да!
Я. Кого, собственно, тебе хочется ударить – маму, Ханну или меня?
Ганс. Маму.
Я. Почему?
Ганс. Мне хочется ее побить.
Я. Когда же ты видел, чтобы кто-нибудь бил маму?
Ганс. Я этого еще никогда не видел,
