Разумеется, такой идеал встречается очень редко. Зачастую, вместо того чтобы стимулировать наше развитие, дружба обеспечивает нам надежный кокон, в котором наши представления о себе консервируются, не давая возможности изменяться. Внешнее дружелюбие, царящее в подростковых группах, городских клубах и компаниях, собирающихся поболтать за чашечкой кофе, профессиональных ассоциациях и тусовках любителей выпить, дает нам возможность ощутить успокоительное чувство принадлежности к братству людей, мыслящих созвучно с нами и не требующих от нас усилий или личностного роста. Эта тенденция заметна на диаграмме 3, где мы видим, что, когда мы в компании, уровень концентрации значительно ниже, чем когда мы в одиночестве. Очевидно, при типичном дружеском общении редко требуются умственные усилия.
Еще хуже, когда человек, не имеющий близких друзей, в поисках эмоциональной поддержки попадает в зависимость от других, столь же неприкаянных личностей. В этих случаях дружба может оказаться деструктивной. Городские банды, преступные сообщества, террористические ячейки чаще всего состоят из людей, которые из-за собственных ошибок либо в силу обстоятельств — не нашли себе места в иных социальных группах и самоутверждаются только в обществе себе подобных. В таких случаях результатом отношений тоже становится развитие личности, однако, согласно всеобщим представлениям, это злокачественный рост.
Диаграмма 3. Как качество переживаний у подростков меняется в разных социальных контекстах
В данной диаграмме нулевой уровень соответствует среднему качеству переживаний по отчетам за неделю. Ощущения счастья и силы существенно снижаются в одиночестве и повышаются в обществе друзей. Другие исследования по системе ESM демонстрируют такие же тенденции не только среди подростков, но и среди взрослых, как в США, так и в других странах.
Источник: Csikszerttmihalyi and Larson, 1984.
В сравнении с другими основными факторами социального окружения дружба предоставляет нам максимум эмоционального комфорта в настоящем времени и наибольшие возможности для личностного роста в долгосрочной перспективе. Однако современные реалии не слишком способствуют созданию долгосрочных дружеских связей. В консервативных обществах человек, заводя друзей в детские годы, продолжает общаться с ними в течение всей жизни. Увы, географическая и социальная мобильность, характерная для американцев, лишает нас подобного удовольствия. В начальной школе мы дружим с одними, в старших классах — с другими, а поступив в колледж — с третьими. Став взрослым, человек переходит с одной работы на другую, переезжает из одного города в другой, и с годами его кратковременные дружеские связи становятся все более поверхностными. Отсутствие настоящих друзей — вот наиболее характерная жалоба, которую мы слышим от всех, кто переживает кризис среднего возраста.
Еще один источник неудовлетворенности связан с отсутствием полнокровных сексуальных отношений. Одним из культурных достижений XX века стало признание важности «хорошего секса» как необходимой составляющей качества жизни. Однако маятник, как обычно, раскачался слишком сильно, и в обществе стало господствовать ложное представление о том, что неограниченные дозы секса способны сделать человека счастливым. Частота и разнообразие сексуальных контактов стали значить больше, чем глубина и яркость отношений с нашим сексуальным партнером. По иронии судьбы традиционные церковные учения ближе к современным научным взглядам на этот вопрос, чем к представлениям современной толпы: ведь согласно эволюционной модели природное назначение сексуальности заключается в создании пар, подходящих для родительства и рождения детей. Разумеется, это не значит, что деторождение должно стать единственной целью секса. К примеру, изначальной функцией вкусовых сосочков языка было различение свежей и испорченной пищи, однако со временем человечество сумело создать целое кулинарное искусство, основанное на тонких нюансах вкуса. Таким образом, каково бы ни было данное природой назначение сексуальных удовольствий, ничто не помешает нам искать в нем новые грани, тем самым обогащая жизнь. Однако как обжорство, не имеющее отношения к голоду, выглядит противоестественно, так и одержимость сексом, оторванная от прочих человеческих нужд — близости, заботы, внимания, — становится таким же отклонением от нормы.
Когда отчаянные провозвестники свободы инстинктов объявили секс островком свободы от давления общества, они даже не предполагали, что полвека спустя секс превратится в средство, помогающее увеличивать продажи дезодорантов и безалкогольных напитков. Как замечал с грустью Герберт Маркузе, а также многие другие, Эрос обречен на то, что его станут так или иначе эксплуатировать: его энергия слишком велика, чтобы у церкви, государства или хотя бы рекламной индустрии не возникло искушения привлечь его себе на службу. В прошлом сексуальная энергия подавлялась настолько, что высвободившейся психической энергии было достаточно, чтобы направить ее на созидательные цели. Сегодня сексуальность, напротив, стимулируется так активно, что люди направляют психическую энергию на потребление, дающее им иллюзию удовлетворенности. В любом случае сила, способная дать самую глубокую интимную радость, используется в чуждых нам интересах.
Что с этим поделать? Как и в других сторонах жизни, здесь важно разобраться в ситуации, понять, каковы ставки и в чьих интересах контролировать нашу сексуальность. Это помогает понять, как уязвимы мы в этом отношении. В природе подобная ситуация очень распространена: говорят, в Скалистых горах койоты иногда отправляют самку в течке соблазнять ничего не подозревающих фермерских собак и заманивать их туда, где в засаде поджидает остальная стая. Есть риск, что, осознав свою уязвимость, вы впадете в другую крайность и начнете испытывать параноидальную подозрительность по поводу всего, что связано с сексом. На самом деле ни полное воздержание, ни беспорядочные половые связи не в наших интересах; важно решить, как мы хотим обустроить свою жизнь и какое место в ней собираемся отвести сексуальности.
Частичной компенсацией трудностей поиска настоящих друзей стала новая тенденция, которую мы обнаружили в США: дружеские отношения с родителями, супругами, детьми. Сторонники куртуазной любви в духе европейской традиции саму идею дружбы с собственным мужем или женой посчитали бы оксюмороном. Когда брачные союзы были преимущественно инструментом заключения экономических и политических союзов, а дети зависели от родителей, в чьей воле было предоставить им наследуемую собственность, титул или статус, между членами семьи не существовало ни равенства, ни взаимовыгодного сотрудничества — этих необходимых предпосылок дружбы. Однако за время жизни нескольких последних поколений семья по большей части перестала быть экономической необходимостью. А чем меньше мы зависим от материальных выгод, тем выше ценим эмоциональное вознаграждение. Таким образом, современная семья при всех ее проблемах открывает новые возможности оптимального переживания, что было гораздо сложнее в прежние времена.
В последние несколько десятилетий мы наконец осознали: та модель семьи, которую мы превозносили, по крайней мере, с викторианских времен, — лишь одна из множества возможных альтернатив. Если верить историку Ле Руа Ладюри, в эпоху позднего Средневековья французская сельская семья включала всех, кто проживал под одной крышей и ел за общим столом. Это могли быть люди, родные по крови, а также трудившиеся на ферме работники и все, кто прибился к дому и помогал в сельскохозяйственном труде, получая за это крышу над головой. По-видимому, различий в статусе между этими людьми не существовало: родственники или нет, они считались принадлежащими к одному дому — строению из камня и извести, и лишь это имело значение — куда более существенное, нежели вопросы биологического родства. Тысячелетием ранее римская семья была совершенно иным социальным организмом. В ней глава имел законное право убить своих детей, если они чем-то прогневали его, и биологическое происхождение было почти столь же значимым, как в аристократических семьях XIX века.
Все эти вариации, однако, существовали в рамках единой культурной традиции. Помимо них антропологи открыли для нас огромное количество других форм семьи — от огромных гавайских семейств, где каждая женщина старшего поколения считалась для человека «матерью», до всевозможных союзов в форме полигамии и полиандрии. Все это подготовило нас к созерцанию распада традиционной нуклеарной семьи: в наше время разводится каждая вторая пара и большинство детей живут либо без отцов, либо в новых семьях, созданных одним из родителей. Однако сегодня мы воспринимаем этот процесс не как трагедию, а как нормальный переход к новым формам семейного союза, которые лучше подходят к меняющимся социально-экономическим условиям. Существуют и крайности: так, многие люди утверждают, что семья сама по себе устарела и на сегодняшний день стала реакционным социальным образованием, обреченным на гибель.
