Габриела: Она говорить не умеет.
Я: А если бы я не говорил, было бы лучше?
Габриела: Лучше всего, если бы ты слушал. [В это время она собирала части поездов].
Я: Так мне говорить или слушать?
Габриела: Слушать! Иногда мы с Сусанной бываем такие тихие, как мышки. Этот вагон сюда не подходит... [Один из крюков не входил в ушко.] У меня это очень долго получается. Мы видели поезда, у которых этого сзади не было.
Габриела гладила рукой паровоз, который поставила позади составляемого ею поезда. При этом она сильно пыхтела, возможно, из-за аденоидов и необходимости дышать через рот.
Теперь она потребовала, чтобы я помог ей справиться с трудным крюком, и мне действительно удалось расширить ушко своими карманными ножницами. Когда я сидел к ней спиной, она сказала: "Доктор Винникотт, а у тебя голубой пиджак и голубые волосы". Я обернулся и увидел, что она смотрела на все через голубой пузырек "Оптрекс", ту самую глазную ванночку, которой она придавала такое большое значение во время своего последнего посещения (собственно, их теперь было две). Она снова принялась играть с поездом, откладывая в сторону те части, которые нельзя было сцепить из-за дефектов. При этом она шептала: "Пуф-пуф-поезд"; "Смотри, что это такое здесь... Да, это забавно!" И она положила еще две голубые чашечки "Оптрекса" на одну из платформ. У нее теперь получилось четыре ряда поездов; она приложила эти склянки к своим глазам и пропела: "Две корзиночки сидят на стене/ две корзиночки висят не стене". Она очень мало отдавала себе отчет в том, что говорила, заканчивая свое пение воплем: "Десять маленьких котят пошли...."
Она соединяла части поезда в один главный поезд и в это время шептала и что-то говорила сама себе, соединяя слова и иногда используя детские стишки.
Габриела: Салли ходит вокруг печного горшка в субботу вечером. Посмотри, какой это теперь длинный поезд.
Я: Что же ты говоришь мне теперь об этом поезде? [Я думал о своей роли слушателя].
Габриела: Он длинный [она повторила это несколько раз], как змея.
Я: Это как что-то большое у папы?
Габриела: Нет, змея. Змеи ядовитые, если кусаются. Если не высосать кровь, человек умрет. Она может укусить меня. Да, если я пошевелюсь. Если нет, она не укусит. Нужно быть очень внимательной [пауза]. Это очень длинный поезд [ищет другие товарные платформы]. Пуфа-пуф — бум — бум — бум, пуфа-пуфа-пуфа (поет), пыхтит, дует.
Габриела запела снова: "Салли поставила чайник", изменив последнюю строку на что-то вроде "Сусанна опять его сняла".
Габриела: Сусанна не может сказать: "Все ушли", и поэтому она говорит: "Се уфли". Глупая она.
Я: Тебе когда-то было два года, а теперь тебе четыре.
Габриела: Нет, три и три четверти. Я очень большая. Четырех мне еще нет.
Я: Ты хочешь, чтобы тебе было четыре?
Габриела: Да-да. Ха-ха!
Она взяла поломанный круглый предмет и принялась играть с ним, напевая.
Габриела: Ладушки, ладушки, булочник, эй!
Испеки мне блинчик поскорей!
Я: Что за спешка?
Габриела: Ну, ведь нужно, чтобы он был готов до ночи, когда все лягут спать. Раскатать его и немного побить, сделать так, как должно быть. Поставить в печь, чтоб нам с Сусанной испечь [она повторила это, заменяя Сусанну мамой].
Я: Наверно, блины — это мамины груди?
Габриела: Да. [Она произнесла это не очень уверенно — возможно, я должен был сказать "ням-нямки"]. Получится? [Она пыталась что-то пристроить в конце поезда]. Не надевается.
Затем Габриела стала считать от одного вплоть до "одиннывадцати", некоторые числа пропуская. Кульминация наступила при счете "восемь", и все это относилось к длине поезда: "Сколько это будет, если я еще один добавлю? Девять? Нет, это будет четыре" (это казалось вздором). "Эй, сюда я не достану". Она протянула руку мимо меня, чтобы добраться до плюшевого олененка, из которого она в прошлый раз вытряхнула почти все внутренности. Теперь она перенесла эту зверюшку позади всех игрушек и стала методично опустошать то, что в нем еще оставалось, создавая значительный беспорядок. Она описывала свои действия, говоря о том, что собирает набивку из "собачки", и разбрасывая ее по полу.
Габриела: Будет еще больше. Я высыплю пух. У него надо взять еще. Славно пахнет. Такой славный запах духов. Почему внутренности хорошо пахнут? Вот видишь, это из стога сена [Она собирала опилки в одну из глазных ванночек]. У соседского мальчика сегодня день рождения.
Девочка говорила, что его зовут Бернард, другого мальчика зовут Грегори и так далее. К этому времени на полу образовалась целая куча из опилок (или высушенного сена, или чего-то еще).
Габриела: Вот теперь кругом беспорядок. Ты меня видишь [она приложила глазную ванночку к глазу]?
Что-то грохнулось на пол.
Габриела: Это упало прямо на пол, и комната затряслась. Разбудить поезда, чтобы они снова пошли. Мы ехали на поезде. Лондон так далеко.
Я: Когда ты говоришь мне о поезде, ты хочешь сказать, что из его кусочков и состоит Пигля, три и три четверти; и еще — что это папина длинная штука.
Теперь это был очень длинный поезд (она соединила вместе вагоны и платформы). Манипулируя поездом, она подвинула его немного назад и сказала: "Наш поезд пошел назад" (т.е. поезд, на котором они с отцом приехали. Она выстроила поезд большой дугой). "Этому вагону нужна бечевка".
Мы сделали так, чтобы она могла тянуть поезд. Она говорила о том, чтобы его привязать, и придумала игру слов со словом "кусака", наверное, потому, что я использовал ножницы, чтобы откусить для нее кусок бечевки от целого клубка. Габриела сказала: "Большая пися; откусили; нет" (в этом месте неясно). Это было связано со сном о поездах. Я попросил ее рассказать мне еще что-нибудь об этом сне.
Габриела: Тянуть длинный поезд; ах! соскакивает! Пусть на что-нибудь наедет. Ох, боже мой! Теперь все сначала.
Она нарочно толкнула целый поезд, и он от этого толчка превратился в груду, развалившись подальше от нее и поближе ко мне. Во сне все начиналось снова.
Габриела: Жила-была ведьма, морская ведьма, женщина-ведьма, не мужчина-ведьма [игра слов]; ужасный хватун малышей. Не могу найти маленькую дырочку, чтобы продеть туда. У женщин две дырочки, одна чтобы писать, другая для деток. [При она взгромоздила поезд на конную телегу, как бы в насмешку]. Папа писает в девочкину дырочку; смотри, она соскакивает [это о трубе поезда].
Потом Габриела рассказала мне о детях, которые подкладывают камни на железной дороге. Один мужчина ужасно ушибся. Дети озорничали. Им это дело нравилось. Что они рассердились на папину писю?
Габриела: Да, это были люди, которые пытались работать на железной дороге, не машинист.
Она орудовала с рулем тягача, приговаривая: "Я сяду на сиденье тягача" (и она действительно села, хотя сиденье тягача было лишь примерно десять сантиметров длиной); "Я еду на нем" (тягач был под ней, поблизости от ее "девичьей дырочки"). Она направила тягач прямо к Д.В.В. "Не могу встать. Он у меня встал". В этот момент она очень быстро разыграла такую игру: сначала поставила тягач в направлении моего пениса, а потом быстро перешла в сторону грудей (я знал, что она недавно видела груди своей матери и это на нее произвело сильное впечатление). Все это время она занималась игрой слов.
Габриела: Кувырк-кувырк, кап-кап, капает дождик, я слышу гром, я слышу гром. Кап-кап, капает дождик. А вот человек в очках [очки были у меня и у игрушечного человечка]. Он поедет на тягаче. Этот человек выглядит смешно.
Я сказал, что она смеялась надо мной, как над человеком, у которого вместо грудей была пися. Она отогнула человечка назад и сунула палец туда, где у него должен быть пенис, и теперь, когда этот человечек был целиком в ее власти, сказала: "Нарисуй на электрической лампочке!"* Я нарисовал мужское лицо — она сказала что-то, в том числе и о "большой писе, как грудь".
Габриела: Что это? Что это?
Я: Ты злишься на писю этого человека; считаешь, что ее не должно у него быть.
Габриела: Этот человек большой разбойник. Он ужасен.
Я сказал, что она говорит о человеке, который использует свою писю ужасным образом для того, чтобы делать детей (что напоминало потрошение собачки).
И тут она весьма преднамеренно затеяла новую игру, расставляя дома в длинный ряд, а под углом к ним — другой ряд так, что образовался двор (пора было заканчивать, но она еще не была готова уезжать).
